Обними меня!

Когда Тому исполнилось два, я, наконец, смог воспользоваться выделенной мне комнатой. К тому же мои подопечные подросли и перешли в более старшую группу. В младшей группе сейчас было всего два малыша: одному - год, второму - год и шесть месяцев, – и было принято решение перевести и их, чтобы не отапливать лишнее помещение. Это оказалось очень вовремя, потому что у Тома начались магические выбросы. В Сочельник, 24 декабря 1928 года, когда про сирот было принято вспоминать и одаривать, дух Рождества и всё такое, в приюте царила непривычная суета. Я, как воспитатель, естественно, присутствовал. Билли, которому уже было четыре, картавя и смущаясь, прочитал стихотворение, которое мы с ним выучили, и гордо смотрел на меня. Его похвалили, и он получил яблоко в карамели на палочке от усатого джентльмена в полосатом костюме. Другим детям тоже дарили конфеты, шоколад, фрукты и плюшевых мишек. Том, с фарфоровой кожей, густыми блестящими волосами, с огромными тёмными глазами, опрятно одетый, привлекал внимание. С ним сюсюкались, совали в руки кульки с подарками, пытались потрепать за щёчки. Он прятался за меня, но не от стеснения или страха: люди просто ему не нравились. И чужие прикосновения он терпел с трудом. Одна дама в старомодном платье с турнюром заахала, увидев Томми, и сказала, что такого красивого мальчика не грех и усыновить. Реддл вцепился в мою ногу и громко заревел. Взрослые удивились, миссис Коул закатила глаза, а дети прыснули в разные стороны. Но самое ужасное, что я ощутил прилив магии: тяжёлой, мощной, как надвигающийся грозовой фронт. Я извинился, подхватил Томми на руки и буквально убежал с ним в комнату. Тома уже выгибало, на кончиках пальцев потрескивало электричество, в комнате запахло озоном, а волосы у нас обоих встали дыбом. Уронив ребёнка на кровать, я схватил его за голову и чуть встряхнул, заставляя смотреть в глаза: – Томми, то, что сейчас произойдёт – нормально. Не сопротивляйся и не бойся. Просто дай этому случиться. Том часто дышал и смотрел на меня расширенными от страха зрачками. По его виску скатилась капелька пота, а после его выгнуло в моих руках дугой и из него рванула во все стороны дикая, неукротимая сила. Я прижимал к себе бьющееся тело и пел срывающимся голосом Звёздочку – любимую колыбельную Тома.       – Ты мигай, звезда ночная!       Где ты, кто ты - я не знаю.       Высоко ты надо мной,       Как алмаз во тьме ночной.       Тот, кто ночь в пути проводит,       Знаю, глаз с тебя не сводит:       Он бы сбился и пропал,       Если б свет твой не сиял.       Эти ясные лучи       Светят путнику в ночи.       Кто ты, где ты - я не знаю,       Но мигай, звезда ночная! Магия Тома, как замкнутая в раскачиваемом аквариуме вода, омывала меня, покачивала, ласкала, успокаиваясь. Льнула, как к близкому и безопасному существу. Ребёнок обмяк в моих руках, всхлипнул, а после обнял за шею, утыкаясь мокрым личиком под подбородок. – Ты в порядке? – Да, Гаи. Сьто это? – Ты волшебник, Томми. Как и я. Ты ведь видел, как я иногда зажигаю пальцами огонёк. Помнишь? – Ты казаль, это тайна. – Да, это тайна. И то, что ты волшебник – тоже тайна. Самая главная наша с тобой тайна. Я гладил ребёнка по взмокшим волосам, по подрагивающей спинке и размеренным голосом, которым обычно читаю сказки, объяснял, что мы с ним другие, особенные, и показывать свои способности нельзя никому, кроме меня. Что очень важно себя сдерживать при других людях. Томми внимал мне очень внимательно, и его тёмные глаза загорались торжеством. Он подспудно ощущал, что мы с ним иные, и теперь его ощущениям нашлось объяснение. Да какое! Том рос очень сообразительным ребёнком. Возможно, из-за моей привычки говорить с ним как со взрослым, размышлять вслух, делиться мыслями и советоваться. К тому же я никогда ничего не запрещал без объяснений. И не наказывал без причины, которую предварительно тоже очень чётко обозначал. Я научился с ним договариваться, терпеливо повторял, если Том протестовал, раз за разом подбирая аргументы. Реддл всегда со взрослым, пугающим меня вниманием, вслушивался в мои слова. И он очень чётко усвоил, что проявление магии перед другими – угроза нашему будущему. Его могут отнять у меня. Это так испугало малыша, что он жался ко мне всю ночь первого выброса так, словно его уже отбирают. И научился обуздывать магию очень быстро. Я, к примеру, лишь к пяти годам смог сделать это, несмотря на то, что за любые ненормальные вещи меня лупили. Любовь победила и тут. Если Томми предчувствовал магический выброс, то бежал в нашу комнату, а потом, когда буря утихала, звал меня, чтобы я исправил то, что при выбросе пострадало. Хорошо, что к третьему году своей новой жизни мне удалось не только более-менее сносно освоить набор необходимых заклинаний без применения палочки, но и скопить денег на такой необходимый артефакт. Я был безмерно счастлив, хоть и чувствовал неловкость за то, что ради покупки палочки приторговывал сэкономленными свечами и моющими средствами "налево". Я сходил в магический квартал и приобрёл в лавке старьёвщика потёртую, но пришедшуюся мне по руке волшебную палочку. С этого момента жизнь стала чуть легче, так как, кроме Тергео, Акцио, Люмоса, Эванеско, Репаро и Согревающих-Охлаждающих чар, мне стали доступны и другие заклинания. Хотя бы то же Энгоргио, позволяющее увеличить порцию еды и из небольшой порции каши, положенной на ужин, сделать нормальную, которая могла бы удовлетворить меня, тратящего много сил и энергии. Жаль, что с шоколадом это не выходило. Чары хорошо ложились только на крупы и овощи. Кажется, Гермиона толковала мне что-то про закон Гампа. Надо почитать на досуге. Самое ужасное, что без палочки я ощущал магию, чувствовал её, как чувствуют ток крови, прижав вену, но она мне не давалась в полной мере без этого деревянного "костыля". Это было ужасно обидно. Иногда мне казалось, что малыш Том уже сильнее меня, а ему ведь едва недавно минуло два года. Но я не роптал. Несмотря ни на что, нам было где жить, нас кормили, хоть и скудно, у нас была одежда и необходимый минимум для гигиены. Хотя, скажу честно, я ужасно устал от нищеты. Я никогда так не бедствовал. Даже когда мы скитались по лесам в поисках крестражей, не было так тяжко. Во-первых, я был не один. Во-вторых, на мне не висела ответственность за ребёнка. Поверьте, лучше ответственность за весь мир, чем за одного малыша. В-третьих, у нас было полно вещей, потребность в которых я осознал только лишившись. Правда, с едой сейчас получше, тут кривить душой не буду, но у меня была палочка, мантия отца, куча, куча всего! Еду мы могли украсть, в конце концов! И деньги в сейфе были! Деньги... Всемирный эквивалент, про который говорят, что на них счастье не купишь. В философском смысле – да. Но! На них можно купить шоколад. Тёплую пижамку. Игрушку. А это иногда составляет незамысловатое счастье маленького человека, который в силу возраста просто не понимает, почему у взрослого, что заботится о нём, на это нет средств. Вот и сейчас всё, что удалось накопить, ушло на покупку палочки, а мне хотелось порадовать Тома конфетами, или новыми ботинками, или книгой. Моё чудовище оказалось сладкоежкой. Что ж тут удивительного? Он быстро рос, фонил магией, как радиоактивный элемент, познавал мир, впитывая информацию как губка. Его телу, его мозгу, его магическому ядру нужны были быстрые углеводы. Чтобы занять его ум и направить брызжущую энергию в мирное русло, я учил Тома читать по тем книгам, что нашлись в приюте, и он очень быстро стал складывать буквы в слова, а потом и слова в предложения. – У вас такой умный ребёнок, – говорила миссис Коул. При этом её тон выражал не восхищение, а удивление и даже брезгливость. Том пугал окружающих, хотя я не понимал почему. Он был спокойным, сдержанным и очень сосредоточенным на себе и мне. Единственное, что могло его вывести из себя – это моё отсутствие. Вот тогда разверзался ад, и Том показывал мастер-класс по истерике, демонстрируя всю силу своих лёгких. Да, я приучил его не паразитировать на моём теле, но научить его быть отдельно от меня так и не удалось. Поход в магический квартал за палочкой стоил мне выговора, миссис Коул – пузырька пионовых капель и доведённой до слёз средней группы. Вопли Тома я услышал ещё на подходе к приюту и последние метры буквально бежал. Ворвавшись в общую спальню, я схватил багрового, выгнутого дугой, задыхающегося от крика Реддла в охапку и унёс в нашу комнату. Слава Древним, магический выброс Том удержал при посторонних, а при мне он не случился, так как нервный срыв вымотал маленькое чудовище. Томми долго дрожал в моих руках, вцепившись в одежду судорожно сведенными пальцами, икал, всхлипывал и отворачивался, пока я пытался объяснить ему, что не бросил его, а просто ходил по делам. Спасла положение палочка, благодаря которой я сотворил летающих птичек. Авис. Заклинание Гермионы. Впервые демонстрируя то, каким красивым может быть волшебство. Магия завораживала Тома так же, как меня. Он отвлёкся, переключился. Но не забыл. Насмотревшись на птичек, Реддл простил меня, хоть и поколотил немного кулачками в грудь, шипя на парселтанге, что я плохой и его. А раз я его, то не смею так больше поступать. Потом было требовательное: "Обними меня!" – и окончательное примирение в виде доверчиво обмякшего в моих руках Тома, уставшего от эмоций и уснувшего так крепко, что он даже не заметил, как я переложил его в постель, переодел в пижаму и тихо вышел, чтобы принести извинения миссис Коул. На следующее утро Том так остервенело вцепился в меня, не давая ни переодеться, ни покинуть в постель, что я вновь опоздал к своим подопечным. Только полчаса уговоров и клятв, что я никогда его не брошу, а если соберусь куда-то уйти – то возьму с собой, примирили Реддла с тем, что мы два отдельных человека, а не сиамские близнецы, и нельзя быть всё время рядом. А может, желание посетить уборную. Потому что слишком резво рванул мой "Тёмный Лорд" в сторону туалета, стуча босыми пятками по полу. Старая палочка, купленная мной, конечно, была нелегальной. Я не мог с ней появиться в Министерстве или же получить работу в магическом мире, но я пока к этому и не стремился. Разве что мог посетить магический квартал и Гринготтс, да только у меня в кармане – вошь на аркане. До одиннадцатилетия Тома я не собирался выходить из тени. В первую очередь, из-за своего невнятного статуса. У меня не было документов, и единственный способ легализовать себя – это пройти проверку крови у гоблинов, на основании которой я могу пойти в Министерство, в отдел регистрации граждан, и, заявив о краже или утере документов, заказать себе новые. Проверка стоила очень дорого, за изготовление документов тоже надо заплатить. Я надеялся, что к тому времени, когда Реддл подрастёт, я найду способ выкарабкаться из нищеты. К тому же был момент с оплатой учёбы Тома в Хогвартсе. Если он сирота, то обучение оплатит совет попечителей и фонд школы, специально созданный для сирот-магов. А если я возьму его под опеку официально, пройдя регистрацию в Министерстве Магии, то платить придётся мне. Поэтому я и не торопился с легализацией. Так что эта палочка в нынешней ситуации была хороша тем, что не имела ни регистрации, ни контролирующих чар, так как её изготовил не лицензированный артефактор, вроде Олливандера, а дикий маг из Лютного. Дикий маг – это маг, не получивший образования, не имеющий регистрации или подтверждённого лицензией мастерства. Никто не считал детей, рождённых в притонах и борделях теневой стороны магического мира. И многие, к кому пришло письмо-приглашение в школу, игнорировали его. По разным причинам: у большинства не было денег на оплату обучения, у кого-то желания, у кого-то возможностей нематериального характера. Я бы и не знал об этой стороне жизни, если бы не воспоминания Северуса, невольно приоткрывшие мне изнанку магического мира. Мой профессор, умирая, не в силах был контролировать процесс передачи и случайно поделился тем, что явно было не предназначено подростку. Эти воспоминания очень помогли мне. Не только прикладными знаниями, но и способствовали прозрению, позволили посмотреть на Дамблдора, Волдеморта, Малфоев, да и слизеринцев вообще другими глазами. Понять, что они тоже люди, со своими страстями, желаниями, стремлениями и мечтами. С правом на ошибку. Некоторые моменты буквально отпечатались на обратной стороне век. То, где Северус страшно, зло и отчаянно кричит на Дамблдора, узнав, что мне предстоит умереть. То, где на Северуса надвигается пьяный мужик, замахиваясь ремнём. То, где моя мама, рыжеволосая красивая девочка лет восьми, хохоча раскачивается на качелях. То, где я, маленький, с залитым кровью лицом, плачу в кроватке. То, где Северус втыкает серебряный нож в напавшего на него в подворотне вампира. Их было много, этих воспоминаний. И они делали меня сопричастным чужой жизни, связывая и привязывая. Иногда мне даже казалось, что некоторые вещи случились со мной, а не со Снейпом. Северус... Я не загадывал эту жизнь наперёд. Впереди трудные времена не только для меня, но и для всей Британии. И несмотря на это, надежда на то, что когда-нибудь мы встретимся, согревала. Жизнь Северуса не была проще моей, но он выстоял, выдержал и отдал самого себя высшей цели. Мне было жаль, что он умер, в то же время он умер защищая то, во что верил и что любил. А раз смог он, то смогу и я. Тем более у меня тоже есть и надежда, и вера, и любовь. ‒ Гарри! ‒ вырвал меня Том из воспоминаний. Буква "Р" недавно покорилась ему, и он с удовольствием произносил моё имя. Я вздохнул. Реддл терпеть не мог моего невнимания. Запустив пальцы в густые волосы, почесал голову паршивцу. Он сразу привалился ко мне, прикрыв глаза. Скоро ему пять... Как быстро летит время! Только недавно на моих руках слабо шевелился младенец, и вот рядом сидит крепкий румяный малыш. Он уже умеет читать, имеет своё мнение и активно его отстаивает в спорах. – О чём ты задумался? Маленький ревнивец смотрел на меня цепко. Я улыбнулся. – О тебе, конечно, – признался я. Теперь улыбался и Том. Он желал занимать не только моё время, но и мысли. – Скоро у тебя день рождения. – Я помню. Что ты мне подаришь? – А что ты хочешь, маленький террорист? Шоколад? – Змейку! – Томми, мы ведь уже это обсуждали! Зачем ты просишь то, что я не могу пока осуществить? Это нечестно! Я покачал головой. Увы, мы не могли пока себе этого позволить. Парселтанг мы с Томом между собой практиковали, язык змей давался ему проще, чем человеческая речь. А вот поговорить со змейками опробовали весной в заброшенном парке, когда ему было три, где я нашёл гнездо сонных рептилий, что только вышли из спячки. Реддл увлечённо болтал со змеями, был непривычно оживлён, таким, каким был лишь в общении со мной. Я понял, что ему не хватает домашнего животного. Увы, принести рептилию в приют мы никак не могли. Но с тех пор весь сезон, пока змеи активны, мы ходили гулять в парк, где ребёнок общался с ними в своё удовольствие. Когда Билли Стаббсу подарили кролика (это было на очередное Рождество, когда на приют обращали внимание меценаты), Том тоже захотел себе кого-то пушистого. Купить кролика я не мог и попросил ребёнка довериться судьбе. Она обязательно нас услышит, если желание – искреннее. И я оказался прав: весной на пустыре, через который лежал мой путь в Красный крест, я подобрал котёнка. У малыша была сломана лапка. К тому же заплыл гноем глаз, были глисты, блохи и лишай. Глистов я прогнал с помощью тыквенного экстракта, блох вывел дустом, лишай вылечил сажей от жжёных газет. Глаз промыл. Лапку заговорил, как зубы Тома. Так что через неделю в нашей комнате скакал весёлый пушистый шарик чёрного цвета. На кухне я выпросил коробку из-под консервов – копчёная треска поставлялась в приют в огромных жестяных лотках – и наполнил её песком, приучая зверька к чистоплотности. Котёнок оказался на удивление разумным и буквально сразу сориентировался, тщательно и скрупулёзно закапывая свои "делишки". Реддлу кот быстро надоел, ему скорее хотелось зверюшку потому, что домашний питомец был у кого-то ещё. Том продолжал просить змею, но содержать рептилию без террариума в приюте нам бы не позволили, а стоимость даже самого простенького стеклянного куба, который можно было бы приспособить к этому, мне была просто не по карману. Я попросил его подождать со змеёй и пообещал её купить, как только наше финансовое положение немного исправится. Тем более сам я к рептилиям относился ровно, они меня не пугали, несмотря на мой печальный опыт прошлой жизни. К котёнку, оказавшемуся очень ласковым, мелкий узурпатор ревновал меня, спихивая пушистика, если тот пытался проникнуть в нашу постель. А однажды, когда тот поцарапал меня случайно в игре, схватил за шкирку и, шипя, обругал на парселтанге. С тех пор кот к Тому даже не подходил. А я вот неожиданно привязался к Мистеру Лапке. Так я назвал кота. У меня никогда не было контактных домашних животных, и получать безусловную любовь и эмоциональную отдачу было необыкновенно приятно. Я вспоминал в такие моменты миссис Фигг и понимал её. Особенно, когда Мистер Лапка, развалившись на моих коленях, мурчал, вибрируя всем тёплым телом. Или прижимался к голове, лёжа на подушке. Умный зверёк понял, что приходить в постель можно тогда, когда противный мальчик Том заснёт. Миссис Коул вначале была недовольна, что я притащил в приют животное, но котёнок оказывал волшебное действие на детей. Кролик Билл был откровенно туповат и при попытке взять его в руки либо сбегал, либо отбивался мощными задними лапами, царапая руки. Мистер Лапка наоборот обтирался всем телом, мурчал, разрешал себя гладить. Кот официально принадлежал нам с Томом, но с удовольствием шатался по другим спальням и гостиной. А когда он поймал мышь на кухне, его окончательно признали и даже поставили на довольствие. Реддл спокойно относился к тому, что другие дети играют с его котом. Но если мистер Лапка ластился ко мне – ревновал страшно. Я терпеливо объяснял, что кот в нашем жизненном пространстве ничем Тому не угрожает. Я хотел, чтобы ребёнок учился эмпатии не только с людьми, но и с животными. Змеи – это хорошо, но и коты не хуже. Том вместо ответа обхватил мою руку ладошками и, вытащив из волос, прижался щекой, потираясь, как кот. Понятно. Том хочет объятий! Слава Древним, это бесплатно и не стоит нам ничего, кроме умения любить. Я подхватил его на руки, усадил на колени лицом к себе и крепко обнял, получая не менее крепкие объятия в ответ. – Гарри, а можно вечером волшебство? И новую сказку? – зашептало моё личное наказание. – Ты хочешь какое-то новое заклинание или что-то конкретное? – Авис! Я, конечно, не творил в приюте сильного или запрещённого волшебства, да и все всплески магии можно было списать на Тома. И пользовался палочкой строго по необходимости. Но порадовать малыша ‒ это тоже необходимость! Поэтому вечером будут и птички, и объятия, и новая сказка. К тому же знание, что в крайней ситуации я могу защитить ребёнка и себя, очень согревало и дарило надежду, что безрадостные времена для нас закончились. ‒ Может, пойдёшь, поиграешь с детьми? ‒ спросил я, осторожно расслабляя руки. ‒ Я лучше почитаю! Книги стали тем, что научило Тома обходиться без меня некоторое время, даря мне относительную свободу. Я смог покидать приют для подработок или посещения магического квартала. Ведь я шёл за книгами! Ради новой порции удовольствия Том готов был потерпеть моё отсутствие. Постепенно я начал учить его магии и учил с удовольствием. Томми легко запомнил все те заклинания, которыми пользовался я, примеряясь к палочке. Хотя я стимулировал его к тому, чтобы он творил осознанное волшебство без дурацкого "костыля". – Я беспомощен без неё, Томми, – объяснял я внимающему мне Реддлу. – И это всё от того, что меня никто не обучал с детства, до того, как я узнал, что я маг. А в одиннадцать лет мне сказали, что я маг, и сразу вложили в руки орудие. Но магия, она внутри тебя, – я положил ладонь на бурно вздымающуюся грудь ребёнка. – Она твоя суть, твоя природа. И я верю, что ты можешь её использовать и без дополнительного инструмента. Глаза Тома горели, щёки пылали, а слова о том, что я в него верю, заставляли сжимать кулачки и буравить взглядом конфету, что он получит лишь в том случае, если сможет призвать её беспалочковым Акцио. С палочкой у него это выходило уже на раз! А я освоил манящие чары лишь на четвёртом курсе... Том давно знал, что мы с ним оба волшебники, что в одиннадцать за ним придут из специальной школы и что он будет семь лет учиться в интернате. Также я рассказал ребёнку, что я не его отец, а просто помог его матери добраться туда, где ей смогли оказать помощь, и принял на себя обязательство вырастить и оберегать его. Я не уточнял, что это был непреложный обет. Чтобы не зародить в ребёнке ощущение, что я опекаю его исключительно из-за применённых ко мне чар. Мы побывали у общей могилы, где была захоронена его мать. Реддл знал, как её зовут и что она его очень любила. Я изо всех сил старался не быть Дурслем для Тома, а потому ничего от него не скрывал, не применял физического воздействия, не наказывал без причины, объяснял всё честно и открыто. Мы даже с ним вдвоём сделали табличку. Я выкопал из кучи дров более или менее ровную плашку, слегка обтесал её, ошкурил, и мы с Томми угольком выжгли на ней корявые слова: "Меропа Мракс, любимая мама. 12/31/1926". Так как дату рождения Меропы я не знал, то указал лишь дату смерти. Плашку я прикрепил на крепкую палку, и мы с Томом установили её рядом с безликим номером, обозначающим, что где-то здесь, в уже неиспользуемом рву, лежит важный для нас человек. Я рассказал ему, что его отец – обычный человек, что ничего стыдного и страшного в этом нет. И то, что в нём так много магии – заслуга именно вливания свежей крови в чистокровную линию его матери. Про Мраксов, деда и дядю Тома, я рассказал исключительно в контексте его принадлежности древнему роду Слизерин и дара парселтанга. Зная любопытство и дотошность мальчика, я был уверен, что он будет искать информацию о своих чистокровных родственниках и рано или поздно докопается до истоков. А там – и до Тайной комнаты. Я собирался познакомить Тома с василиском, но исключительно под своим надзором. Как это сделать, не имея доступа в Хогвартс, я пока не представлял, но время ещё есть. В конце-концов, карту Мародёров я выучил наизусть, и какой-нибудь из тайных ходов нам в этом поможет. Когда Том задавал вопросы о моём прошлом, говорил, что ничего не помню и осознал себя в той же подворотне, где нашёл его рожающую мать. Знал лишь, что маг и меня зовут Гарри. Тома пока не смущало то, что я, ничего не помня про себя, знаю о его семье и магическом мире, но ведь рано или поздно он задаст этот вопрос... Как я буду выкручиваться из этой ситуации, я предпочитал не думать. Увы, несмотря на моё подчёркнуто лояльное отношение к немагам, Том чётко дифференцировал меня и всё остальное общество, словно отделяя нас от других. К семи годам я с ужасом понял, что у Тома нет друзей. Совершенно. Он был вежливым, не проявлял агрессии, но ему было абсолютно плевать на мнение окружающих. Словно они декорации или предметы, вроде стула или стола. Это безразличие отталкивало от него всех, даже девочек, что уже заглядывались на ангельскую внешность Реддла. Все попытки наладить контакт после первого же ледяного взгляда, в котором сквозило непонимание, почему к нему обратились, увядали на корню, потому краснеющая или бледнеющая девочка откровенно боялась предлагать дружбу красивому, но холодному мальчику. – Том, ты не можешь отвергать социум! – пытался достучаться до ребёнка я, помня, как страдал от того, что со мной никто не хочет дружить из-за Дадли. – Могу. Мне никто, кроме тебя, не нужен! – отрезал Том и отвернулся обиженно. А я задумался. Будь у меня свой взрослый, заботящийся обо мне, хотелось бы мне дружить со сверстниками? Допустим, Сириус бы не погнался за Петтигрю, а забрал меня к себе и растил бы на Гриммо? Что ж, возможно мне бы хватило его компании. Но, с другой стороны, Том скоро начнёт интересоваться противоположным полом и ему надо уметь налаживать отношения, вести диалог! – Ты должен уметь общаться не только со мной, но и со сверстниками! Рано или поздно ты влюбишься, найдёшь себе пару и... – попытался объяснить я. – Зачем? – Что "зачем"? – Зачем мне какая-то неизвестная "пара"? – Но все влюбляются и живут в отношениях. – У тебя никого нет, кроме меня. Мы в отношениях? – Ты мне как сын или брат. Но ты найдёшь кого-то, кого полюбишь и захочешь быть с этим человеком по-другому... – замялся я, не зная, как объяснить столь щекотливую тему. Том задумался на некоторое время, а потом сам себе кивнул, словно нашёл объяснение какому-то событию или наблюдению. – Как Грета и Гармин из старшей группы? Я видел их в кладовке. Они были голые, Грета стонала, а Гармин засовывал в неё свой член, – огорошил меня Реддл. На некоторое время я просто завис. Ох, Мерлин, я не готов был объяснять семилетнему Тому про пестики и тычинки. Буквально недавно он пошёл, не выговаривал букву "Р" и засыпал под колыбельную... С другой стороны, кто должен это делать, если не я? – Это тоже разновидность отношений, входящих в понятие "пара", – медленно проговорил я, отчаянно подбирая слова. – Но, помимо этого, люди проводят время вместе, говорят друг другу приятные вещи, доверяют друг другу, лю... – Как мы с тобой? – перебил меня Реддл. – Вроде того. – Тогда я тоже хочу засунуть в тебя свой член, – заявил мне Том, и мне стало дурно. И припечатал: – Мне мало прикосновений! Я потёр лоб рукой. К такому жизнь меня не готовила. Проще снова столкнуться с оборотнем или драконом, ей-богу, чем объяснить ребёнку разницу между любовью чувственной и просто любовью! – Том, мы близкие люди, но по-другому! Как родные, как отец и сын! К тому же ты ещё не созрел для такого рода любви и путаешь нашу близость с той, что бывает между влюблёнными! Мы не влюблённые! – Ты меня не любишь?! – побледнел Реддл и сжал кулаки. – О, Господи, люблю конечно! Но это другая любовь. Том тогда с подозрением посмотрел на меня, благо дальше стыдный разговор не зашёл, удовлетворившись моими заверениями в любви. Мне тоже с лихвой хватило сказанного, чтобы покрыться потом и покраснеть от неловкости. Я оказался совершенно обескуражен тем, что дети так быстро взрослеют. До такой степени, что после заглянул к сторожу и попросил плеснуть мне немного его убойного самодельного бренди. К тому же мне стоило предупредить миссис Коул насчёт недопустимых отношений между подростками, которых застукал Том: Гармину не было ещё шестнадцати лет. Что я и сделал после того, как хлебнул огненного пойла. Миссис Коул устроила целое расследование, и слова Тома подтвердились. Увы, Грета Смит оказалась беременна. Её на следующий день перевели в монастырь, который занимался незамужними девушками в интересном положении. Несмотря на оглушающую неловкость, мои потуги попытаться ввести Тома в социум принесли свои плоды. Он начал общаться со сверстниками, иногда даже играть с ними. До этого он либо следовал за мной немой тенью, либо сидел над очередной книгой в нашей комнате. А тут вдруг он начал появляться в библиотеке или игровой, не уничтожая взглядом тех, кто пытался с ним заговорить. Нет, он не оставил чтение, но теперь терпел, если с ним садился кто-то рядом, мог обсудить прочитанное или же помочь сделать урок. Я всеми силами подбадривал его, поощрял, говорил, что друзья необходимы. И вообще как можно чаще хвалил ребёнка. Тем более что изредка Том будил меня криками по ночам. Ему стали сниться кошмары. Что он такого ужасного видит во сне, я так добиться не смог, помогали только объятия и уверение, что я рядом и никуда не денусь. Надеюсь, Том это перерастёт. Умный ребёнок Том за несколько лет перечитал всё, что было доступно, кроме совсем уж занудной физики. Естественно, был лучшим учеником. Ему было скучновато на занятиях, что проводили приходящие учителя, но он старательно всё записывал и не менее внимательно слушал. Я даже не вмешивался в начитываемый школьный курс, так как мои знания далеки были от идеала. И уроки Том всегда делал сам. Так как вся доступная литература была Томом давно "проглочена", то книги мне приходилось покупать. К тому же ему нужны были не только маггловские издания, но и книги по магии. Я покупал ему "пищу для ума" у старьёвщиков, разведав несколько лавок, торгующих подержанными товарами, в Лютном и в Ист-Энде. На это моих скудных средств хватало. Очень выручала подработка у Ирмы в Красном Кресте. Калеб последние несколько лет сильно пил, и Ирма оказалась без поддержки. Тем более мне с палочкой убирать помещения и выполнять такие простые вещи, как загрузка угля или рубка дров, получалось в разы быстрее. Иногда я подвизался разгружать ящики и мешки в магазине неподалёку от приюта. Без магии. Это позволило мне восстановить утраченную мышечную массу. Без тренировок по квиддичу я совсем потерял форму. Физического труда мне в приюте хватало, но всё равно это была не та нагрузка, что в спорте. На заработанные деньги я покупал Тому шоколад, который он очень любил, и иногда что-то приличное из одежды. Юный Реддл был патологически аккуратен, очень следил, чтобы его одежда оставалась чистой и опрятной. Благо, с помощью палочки и Репаро я мог придавать поношенным вещам, что жертвовали приюту, более или менее достойный вид. Но мне, памятуя о детстве в вечных обносках, хотелось одеть Тома в новые вещи, которые бы принадлежали только ему. Ещё мне удалось выкупить у Горбина медальон Меропы. Скажу честно, названную цену я бы не осилил. Но я очень разозлился на старого прощелыгу и опустился до шантажа. Сказал, что могу "случайно" оказаться в аврорате и там поделюсь воспоминаниями о беременной бродяжке, что очень нуждалась в деньгах и вынуждена была отдать своё единственное украшение за гроши. А бедняжка даже не знала, что её медальон – семейная реликвия. И добавил пару фраз на парселтанге. Горбин – седой неопрятный старик с крючковатым носом – побледнел и швырнул мне медальон в лицо, прошипев, чтобы я убирался. Я чувствовал себя ужасно, но понимал, что Том, как наследник древней фамилии, имеет на него право! Подарю ему это на совершеннолетие. Больше чтения Том любил тренировки с моей палочкой и без по книге бытовых заклинаний, что я смог раздобыть недавно. Как показала жизнь, именно эти чары делают жизнь проще и используются чаще всего. Боевая магия тоже пригодится, но не стоит забывать, что люди хрупкие, и самое невинное заклинание Тёрки может заставить человека умереть от болевого шока. Моя палочка Реддла охотно слушалась, но я продолжал настаивать, чтобы каждое заклинание он осваивал в нескольких вариантах: с палочкой, невербально с палочкой, без палочки, невербально без палочки. Том продолжал общаться с детьми, но иногда мне казалось, что он совершенно не получает от этого удовольствия и делает лишь потому, что для меня это важно. Как только Реддл открыл себя для общества, то мгновенно оброс невероятным количеством поклонников и поклонниц, восхищённых его красотой, умом и манерами, но так и не завёл себе ни одного настоящего друга. Я не стал настаивать, надеясь, что в Хогвартсе, среди магов, он всё же обретёт кого-то близкого. Может, дело именно в той дифференциации магов и немагов. Том не может быть близок исключительно со мной, это... странно и нездорово. – У школы, что примет тебя к себе на обучение, есть фонд, – рассказывал я Тому зимними вечерами, когда вьюга завывала и ветер горстями бросал снег в стекло. Старые рамы дрожали от порывов ветра, но нам было уютно. Мы сидели, тесно прижавшись друг к другу, закутавшись в куцый колючий плед. На столе горела свеча, потрескивая, парила чашка с чаем и лежал надкушенный сухарь. Мистер Лапка свернулся на стуле калачиком, накрыв нос хвостом. Я, запустив пальцы в густые волосы Тома, почёсывал кожу его головы, как он любит. – И мы обязательно на эти деньги купим тебе новую палочку, и одежду, и книги. Глаза Тома, мечтательные и широко раскрытые, мерцали в полумраке комнаты, и я, глядя на него, не верил, что ему уже скоро десять. Выпростав руку, поправил отросшую чёлку. Пора его стричь. Денег на парикмахера я никогда не жалел, зная, как Тому важно выглядеть пристойно. Детей в приюте "оболванивал" сторож, он же истопник, мистер Лейден, бывший вояка. Под горшок. То есть на голову натурально надевали горшок и состригали всё лишнее огромными острыми ножницами для стрижки овец. А новичков так и вовсе брили, чтобы избежать эпидемии вшей. Хотя, на мой взгляд, лучше использовать дустовое мыло. Для девочек лысая голова была трагедией, и я не раз тайком от Тома утешал новичков. В отношении Реддла я, естественно, такого допустить не мог. Никаких горшков и ножниц для стрижки овец! Поэтому вначале сам корячился, а после нашёл хорошую мастерицу. Том привычным жестом поймал мою руку в своих волосах, прижался к ладони щекой. – Я хочу зарабатывать так много, чтобы мы больше не знали нужды! – горячо зашептал мне ребёнок, укладывая мою руку себе на плечо, вжимаясь в меня, обвивая руками. Он всегда требовал объятий. Не просил, а именно требовал. Иногда мне казалось, что он так и не вырос из того возраста, когда я таскал его на себе в слинге, и нас поразило это пугающее окситоциновое доверие – слепое, безусловное и безрассудное чувство любви, что случается между матерью и ребёнком. – Тебе надо думать не о нужде, а об учёбе, – мягко сказал я. – Оставь заботы о насущном мне. Тем более в Хогвартсе очень хорошо кормят. – Там дают шоколад? – Не каждый день. На приветственный пир, на Самайн, на Рождественский пир и на пир в конце года. Но я постараюсь присылать тебе его. – Я не хочу, чтобы ты надрывался так, как сейчас! – Том недовольно завозился, больно щипая меня за бок. Спасибо, что сейчас он не кусался, как в детстве. В такие моменты меня мучил стыд за собственную несостоятельность. Всё, что я мог – это самый простой труд, и хоть я и работал на двух работах, нам не хватало даже на самое необходимое. Древние, как вы могли доверить мне ребёнка?! Миссия любить и оберегать казалась мне невыполнимой. Если любить я мог, на это даже усилий не надо, достаточно крохи сочувствия, крохи понимания и большое глупое сердце, то вот со вторым были проблемы... Хотя иногда мне казалось, что, кроме любви, от меня Тому ничего не нужно. А то, что выражением этой любви было паразитирование на мне, я относил к тому, что ребёнку не хватает материнского тепла и он добирает недостающее тотальным контролем. Тома успокаивало владение мной.