Обними меня!

Так странно было идти к Хогвартс-экспрессу не для того, чтобы сесть и поехать в школу, а для того, чтобы проводить Тома. Годы в новой реальности промелькнули, как разогнавшаяся опасно карусель. Кажется, совсем недавно я поймал зелёный луч в грудь, после был странный разговор-сон со Снейпом, и вот я стою в холодной гулкой комнате Красного Креста, а на моих руках новорожденный ребёнок. Что через семьдесят с лишком лет убьёт меня, давая возможность перезапустить наши жизни. Крепко переплетя наши руки, Реддл выдернул меня из размышлений и потянул за собой, смело шагая в иллюзию. Том, впервые ступая на платформу 9 3/4, даже не замешкался, лишь вскинул подбородок и расправил плечи, как бы говоря: "Смотрите, король идёт!" Я же по привычке зажмурился и наклонил голову, оберегая несуществующие очки. В который раз я удивился, насколько мы с ним разные. Впрочем, это не мешает нам любить друг друга. Иногда я задумывался, что же за жизнь была у Томми без меня, если он, сейчас эмоциональный и эмпатичный, стал жестоким и бессердечным тираном? Да, Реддл от природы был недоверчивым, склонным к обсессии, требовательным, жёстким. Но ещё он был смелым, любознательным, умным, решительным, тонко чувствующим. А ещё он умел любить. Сильно, пылко, оглушающе. Сколько же его били, отвергали, предавали, что в итоге он стал Волдемортом? Том, не подозревающий о моих скорбных мыслях, завертел головой, цепко оглядывался, словно мы оказались в агрессивной среде. Я, наоборот, откинув печальные мысли, расслабился и окунулся в приятные воспоминания. Платформа вымощена всё тем же камнем, что топтали тысячи детских ног, красный паровоз всё так же начищен и бравурно блестит медными деталями, те же общественные камины, сейчас вспыхивающие раз за разом зелёным пламенем перемещений. Это место совсем не изменилось, лишь люди были другими. Чопорные аристократы, средний класс и рабочая косточка. Сундуки, саквояжи, кошёлки, картонки. Клетки с птицами, кошками и крысами. Козёл на поводке. Неправедная Моргана, а это тут откуда?! Провожая мальчика с козлом взглядом, я заметил рыжее семейство, и сердце предательски сжалось. – На кого ты смотришь? – ревниво спросил Том. – Люблю рыжих, – рассеянно ответил я. Уизли ведь старинный род, это вполне могут быть предки Рона и Джинни. – Любишь? – это было сказано уже с угрозой, и я посмотрел на насупленного ребёнка. – Мерлин, Томми, что ты себе надумал? Мне просто эстетически нравится рыжий цвет волос в сочетании с белой кожей в веснушках и ореховым цветом глаз. Перед внутренним взором встала Джинни: тонкая, яркая, привлекательная. Моя нереализованная любовь, что поманила нежным цветочным ароматом, мягкими податливыми губами, шёлком волос, пропущенных сквозь пальцы. Поманила, как сон, но я проснулся. Воспоминания всколыхнули целый пласт отложенной на лучшие времена жизни. Девушки в начале века были очень морально закрепощены. Настолько, что я даже не пытался распрощаться с опостылевшей девственностью. Любые попытки познакомиться для меня оканчивались провалом. Да и я не так, чтобы соблазнитель: кому интересен парень бедно и дурно одетый? Сразу понятно, что денег у меня нет. А отдаваться просто так, из любви к процессу, не принято среди приличных девушек. На кокоток и проституток у меня никогда не хватало средств. В итоге справлялся со своими потребностями я с помощью правой руки. Учитывая то, что в моей постели спал паразит, напряжение мне удавалось сбросить только утром в ду́ше, пока Том, обняв мою подушку, которую я ему подсовывал, выскальзывая из постели, спал крепким сном. Да и то не всегда. Если Томми просыпался вместе со мной, в душ мы шли тоже вместе. Лишь когда ему исполнилось девять, мне удалось настоять на том, что мыться он будет теперь самостоятельно. Хоть мы и одного пола, но и мне, и ему необходимо личное пространство. А учитывая, как быстро Том рос и развивался, его половое созревание должно уже было начаться. Хотя юношеские прыщи не покрыли нежной белой кожи, да и перепады настроения пока нас не коснулись. Но он уже должен был изучать своё тело, и свидетели ему в этом не нужны. Так вот. Та область жизни, что отвечает за чувственные удовольствия, в силу описанных причин, была у меня крайне скудна и однобока: утро, гулкое холодное помещение душевой, каменный член в руке, торопливые движения, всплеск удовольствия, смазанный страхом того, что уединение может быть нарушено в любой момент. Теперь у меня открывался некий горизонт. И если при моих доходах и нравах, царящих в обществе, на тесное знакомство с дамой мне пока рассчитывать не стоит, то я хотя бы смогу, наконец, расслабиться в собственной постели древним как мир способом. – Планируешь завести себе подружку, как только я уеду? – проницательно сощурил Том шоколадные глаза. Я видел, как он душит внутри бешенство. Я поднял бровь. Опять ревность... Ревновал Том всегда, ко всем и везде. Это было настолько привычным фоном, что я уже не впечатлялся. С другой стороны, откуда он в свои одиннадцать может знать, что подружка – это дорого и маятно? И что его безопасности в этом смысле ничто не угрожает? Стоит его успокоить, объяснив, что мне не до амурных дел. Учитывая времена, на согрешившей деве придётся жениться, и я не собирался этого делать, пока мы не устроимся в жизни более-менее стабильно. Это в возрасте Тома всё просто: для того, чтобы настроиться на романтический лад, нужен лишь объект. Мой список требований к партнёрше значительно расширился и не состоял, как раньше, из трёх пунктов: красивая, добрая, хорошо пахнет. У меня теперь ребёнок, и я обязан делать выбор с оглядкой на его мнение и его комфорт. На мысли про список требований я внутренне фыркнул. Будто я кому-то нужен и востребован настолько, что могу выбирать. Нет, я не урод, но и не красавец, ради которого можно плюнуть на принципы и несостоятельность. Мысль о несостоятельности окончательно меня добила. А ещё меня разозлил обвиняющий тон Тома. И потому, что он так легко меня раскусил, словно прочёл мысли, и потому, что говорил о моей возможной подружке с нескрываемым отвращением. Словно я не человек и не имею право на слабости. – Даже если и так, то что? – склонил я голову на бок, рассматривая пышущего бешенством Реддла. – Я не приму её! – зашипел он на грани парселтанга. В таком состоянии в словах появлялись пришепётывающие нотки. Сила выплеснувшихся чувств удивила меня. – Но ты даже не знаешь её... – удивился я, растерявшись от такого напора. – Ты только мой, запомни это! Ты обещал, что не бросишь меня! – почти закричал он. – Том, это другое, – попытался я его урезонить. – Девушка не помешает мне заботиться о тебе. – Я не хочу делить с кем-то твою любовь! Тома накрывала истерика, и я, плюнув на оборачивающихся на нас магов, притянул его в свои объятия. Он некоторое время сопротивлялся, но потом обмяк, обнимая в ответ. Конечно, ребёнок перенервничал, впервые соприкасаясь с миром магов плотно, а тут я со своими дебильными мечтами. – Ты моя семья и самый близкий мне человек, – сказал я успокаивающе в темноволосую макушку. И я не врал. Том действительно стал тем единственным человеком, который подарил мне ощущение семьи. Ни Сириус, ни Рон, ни весь клан Уизли, ни Дамблдор. Именно Том, мать его, Реддл, мой лучший враг. Мой единственный враг. – Ты обещал любить меня и никогда не оставлять! – сдавленно прошипел Том. – Моё обещание в силе, что бы с нами ни случилось, Томми. Объясни, что с тобой? Мальчик дрожал, и я, вздохнув, крепче его обнял. А потом до меня дошло. Ему страшно от нашего физического разрыва! Он привык, что я всегда рядом, только руку протяни. Можно найти Гарри, потребовать, чтобы он обнял, и тот с готовностью раскроет свои объятия. – Ты будешь мне писать? – глухо спросил Том мне в шею, подтверждая мои мысли. – Хоть каждый день! – Я хочу знать, что с тобой происходит! – Мерлин, что может со мной происходить? Я буду работать. И ждать тебя на Рождество. Раздался гудок паровоза, и мы оба вздрогнули. Отодвинув Тома, я обхватил его лицо руками, поцеловал в лоб и щёки, заглянул в глаза. Там была сумасшедшая смесь чувств: тоска, вызов, решимость, страх. Мой смелый мальчик! Улыбнувшись ему ободряюще, хотя у самого дрожали губы, я подал клетку с сычиком, что стояла у наших ног, и проводил до вагона. Уменьшенный саквояж и корзинка с едой в дорогу лежали у Томми в кармане брюк. Я накануне не поленился аппарировать в Солтберри, наловить форели и попросить стряпуху, миссис Фишман, засолить несколько приличных кусков для сандвичей. Заодно проверил Элайю. Мальчик подрос, окреп и впервые с момента нашего с ним знакомства улыбался. Он лип к своей новой маме, как Том ко мне, и я прекрасно понимал чувства ребёнка. Так и мне были ценны объятия миссис Уизли. Именно поэтому я никогда не оттолкну Реддла, хоть он иногда причиняет мне боль. Мне было легче, потому что я знал будущее, и точно знал, что у Тома всё выйдет. Том же шагал в неизвестный, чуждый, новый для него мир. Без меня. С момента его появления на свет я всегда был рядом. Теперь это изменилось. Впрочем, когда-то этот момент должен был настать. Я наблюдал, как Том идёт по вагону, как занимает свободное купе, как становится у окна и смотрит на меня так, словно мы видимся с ним в последний раз. Никогда бы не подумал, что провожать ребёнка – это настолько тяжело. И странно. Я не увижу Тома до конца декабря, это почти четыре месяца! Сейчас я и не вспоминал, что у меня большие планы на период его отсутствия, я впервые прощался с ребёнком надолго. Том приложил раскрытую ладонь к стеклу, я сделал это тоже. "Я люблю тебя, Гарри!" – беззвучно произнесли его губы. "Я люблю тебя, Томми!" – ответили мои. Поезд тронулся и медленно поехал, я же остался на перроне с поднятой вверх рукой. Один. Впервые за одиннадцать лет.

***

Как же я ждал Сычика с письмом! Никогда я не ожидал доставку почты с таким трепетом и нетерпением! Даже форточку оставил приоткрытой, несмотря на зябкий сентябрьский вечер. Том обещал прислать сову сразу после пира, спрятав кроху в карман. Я практиковал это в Солтберри, когда малыш уставал от долгих полётов над морем в потоках порывистого влажного ветра. Солёная взвесь пропитывала перья, делая их сырыми, и совёнок устало приземлялся на моё плечо, нахохлившись. Я прятал его в карман или за пазуху, чтобы согреть и не демонстрировать наличие ручной совы. И вот это неожиданно пригодилось. Видимо, я задремал над книгой, потому что вскинулся от клёкота и цокота когтей. Сычик скакал по столу, довольный впервые выполненным поручением. Я поймал совёнка, погладил и осторожно снял с крохотной лапки кольцо транспортировочного кошеля. Сыпнул маленькому почтальону крекеров и с нетерпением развернул пергамент. Том поступил на Райвенкло! Ура! История окончательно изменилась, чему я был неимоверно рад. Шляпа предлагала ему два факультета на выбор, и мой мальчик выбрал дом умников, а не хитрецов. Я страшно гордился его выбором, хоть и не подчёркивал это, так как не собирался подогревать факультетскую вражду. И вообще не ориентировал его ни на какой факультет, когда рассказывал о школе, советуя следовать зову сердца и рекомендациям распределяющего артефакта. – Ты всё же учился в Хогвартсе? – сощурился прозорливо Том. – Иначе откуда ты знаешь, что шляпа может давать рекомендации? В Истории Хогвартса об этом нет ни строчки! Я отмахнулся тогда от вопроса, внутренне костеря себя за болтливость. Уверен, Том этот момент запомнит и накопит к решающему разговору, что я обещал ему на совершеннолетие, внушительный список.

***

Я писал Тому каждый день, как и обещал. Так как я скучал по своему паразиту, письма были единственной возможностью поговорить с ним дистанционно, узнать как у него дела, рассказать о своих. Воробьиный сычик так часто курсировал между нами, что в приюте уже никто не удивлялся, что я умудрился приручить сову. Мистер Лапка к сове агрессии не проявлял и даже однажды принёс сычику мышь, подчёркивая, что он принят в семью. Том делился впечатлениями о замке, о факультетах, привидениях, предметах. Тон его писем был сдержанным. Он ни разу не пожаловался мне на то, что ему сложно. Но я и без прямых слов знал, что это так и есть. Среди всех этих напыщенных чистокровных, среди ухоженных и залюбленных маггловоспитанных. Родители этих детей оплачивали и их обучение, и обучение Тома. Что, увы, создавало напряжение и заставляло этих сытых деток задирать носы. Я всё время уточнял у Тома, нет ли у него проблем на факультете, но ни разу не получил даже намёка на негатив со стороны сверстников. Единственное, что меня расстраивало, это неприязнь Дамблдора в отношении Тома. Том признался, что он хорош в трансфигурации, но личностное отношение преподавателя всё портит, хотя сам предмет очень ему нравился. Я уже подумывал написать Дамблдору письмо, но Том успокоил меня, сказав, что смог-таки наладить диалог с предвзятым в отношении него преподавателем. Всматриваясь в ровные красивые строки, аккуратно выписанные пером, я пытался между них увидеть моего Томми. Понять, что его тревожит, как он справляется, как преодолевает трудности, завёл ли друзей или хотя бы приятелей. Уверен, он просиживает дни напролёт в библиотеке и уже достал местную смотрительницу своим усердием. Радует, что хотя бы еды много и она сытная, как раз то что нужно юному, активно растущему магу. Со своей стороны, я был более открыт и откровенен: писал, как скучаю по нашим с ним вечерам, по разговорам. Делился планами и надеждами. Спрашивал, чего он хочет на Рождество, так как определённо был намерен шикануть. Лишь об одном я умалчивал: о новой работе, так же, как и о том, что мы теперь будем жить в магическом квартале, желая сделать Тому сюрприз. Он что-то подозревал, так как иногда его вопросы напоминали допрос в аврорате, но я ловко обходил их, не скатываясь в откровенное враньё. Тем более формат писем позволял подумать над ответом, выверить его, подобрать наиболее обтекаемый вариант. Наша переписка стала той отдушиной, что нужна каждому тяжело работающему человеку. Что-то, что заставляет тебя двигаться дальше, вставать по утрам и не тосковать вечерами. Иногда совой я отправлял Тому его любимый шоколад, помня, как это приятно, когда тебе приходят подарки из дома. Я сам подарки никогда не получал, но видел, как радуют своих отпрысков Малфой и Уизли, и всегда мечтал, чтобы за пределами школы был кто-то, кому я дорог и важен. Мечтал, чтобы Букля принесла мне хоть носок, хоть салфетку, но не потому, что я испытываю острую необходимость в этих вещах, а потому, что отправитель хотел показать, что думает обо мне. Я так крутился, что однажды миссис Коул, застав меня за складыванием постельного белья, положила руку на плечо, чуть сжала и спросила: – Вы справляетесь? Я непонимающе поднял брови. Нареканий на мою работу никогда не было! – Я не про работу, Гарри, – усмехнулась миссис Коул. – А про разлуку с вашим воспитанником. Вот теперь я изумился ещё больше. Эта миссис была железной леди, совершенно не склонной к сантиментам. – Ваши брови скоро сольются с линией волос. Не надо так удивляться, я тоже человек и способна на сочувствие. – Простите... Я справляюсь. Но с трудом. – Я никогда не видела, чтобы люди были так привязаны друг к другу, как вы с Томом. Это пугает, знаете ли. Может, стоит использовать отсутствие Тома для сепарации? До отъезда Тома я тоже так думал. Только действительность оказалась менее милосердной. Я буквально умирал от разлуки. – Возможно, – я опустил глаза, не желая врать. – Вы не подумайте, Гарри, я вас не осуждаю. Просто мне странно. Вы замечательный молодой человек и смогли бы неплохо устроиться в жизни, если бы... – Том и есть моя жизнь! – В этом-то и проблема. Впрочем, не мне вас учить. Зато наш приют обрёл вас, и за это стоит поблагодарить вашего воспитанника. Держитесь! Миссис Коул похлопала меня по плечу и ушла, оставив в раздрае. Вечером я заглянул к мистеру Лейдену, и мы напились с ним так, что утром мне на самого себя пришлось накладывать Энервейт, чтобы подняться на работу.

***

Эти четыре месяца я тонул в круговороте дел, заглушая тянущее чувство одиночества и тоски. Отсутствие Тома, с одной стороны, облегчило мою жизнь, с другой стороны, подчеркнуло мою от него зависимость. Что, впрочем, неудивительно. За эти годы я привык к тому, что он рядом, что я нужен и важен маленькому человеку, что составляю основу его жизни. Чувство нужности оказалось наркотическим, и у меня была откровенная ломка. Мне даже представить было страшно, что же чувствует Том. Я работал в Красном кресте, в приюте, иногда подрабатывал грузчиком в том магазине, что скупал у меня свечи и моющие средства. Но самым неожиданным и удачным оказалось предложение от старого мага в книжном магазине, где я часто рылся в книжных развалах. Это был небольшой магазинчик в Тёмном проулке, что соединял между собой Лютный и Косую аллею. Его владелец, мистер Долиш, - дряхлый старик, а мне никогда не было проблемой перекинуться парой вежливых слов со словоохотливым продавцом, помочь переместить тяжёлую коробку с книгами или подвинуть стеллаж. Магии в старике осталось совсем чуть-чуть, и её не хватало даже на элементарное, вроде удаления пыли. К тому же тут я мог без оглядки пользоваться палочкой и не отказывал себе в редком удовольствии. В итоге я получил неожиданное, но очень заманчивое предложение: по субботам и воскресеньям заниматься сортировкой и расстановкой книг, ремонтом стеллажей, уборкой. Это было великолепно! У меня будет возможность постепенно влиться в мир магии, который я так тщательно избегал все эти годы. При этом мой статус совершенно не волновал мистера Долиша. Он знал меня много лет, и ему было всё равно, есть ли у меня удостоверение личности, насколько я чистокровен и зарегистрирована ли моя палочка. Оплатой моих услуг стала комнатка над магазином. Тёмный проулок выходил на Косую Аллею как раз недалеко от выхода в "Дырявый котёл", и его расположение было идеальным. К тому же старик обещал мне платить галлеон в неделю. Это было хорошее предложение, и я согласился не раздумывая. Я подозревал, что такие щедроты происходят из того, что мистер Долиш очень немолод и устал от одиночества, и не видел в его желании иметь в жизненном пространстве кого-то, с кем можно перекинуться парой слов, ничего плохого. Тем более с уборкой пыли элементарно мог справиться не менее древний домашний эльф Дорри, принадлежащий мистеру Долишу. Но я не стал указывать старику на это несоответствие. Одиночество испугает и сломает кого угодно. Так что теперь каждые выходные я не только помогал в торговом зале, но и обустраивал нашу с Томом комнату, которую требовалось очистить от хлама, вымыть, провести лёгкий ремонт, подготовить нам место ночлега и место для занятий Тома. Работа у мистера Долиша была ценна ещё и тем, что теперь мне не было необходимости покупать книги. Я мог взять любую для чтения, а потом вернуть её в торговый зал. Так что в любое свободное время я учился, вспоминая или познавая новое и спокойно творя магию своей любимой, вновь обретённой палочкой. Здесь, в магическом квартале, отследить её было невозможно. А какое удовольствие я получал от обустройства нашего первого жилья! Никогда я так много и так эффективно не применял бытовую магию. Я представлял, как вначале изумится, а после обрадуется Том. Как на его спокойном лице проступят яркие эмоции, которые он предпочитал не демонстрировать в обществе, как разгорятся румянцем гладкие щёки, как сверкнут искорки в тёмных глазах, а на губах появиться редкая, и оттого ценная, улыбка. К тому же у меня никогда не было по-настоящему своего угла. У Дурслей я ощущал себя чуждым, лишним, ненужным и явно место занимал зря. Даже чулан для меня никогда не был чем-то своим, туда мог заглянуть кто угодно без разрешения и церемоний. Только Гриммо считался моим, но я так и не осознал его своим домом. И теперь, налаживая наше с Томом убежище, я испытывал совершенно новые эмоции, странные, но очень приятные и воодушевляющие. Поэтому я ждал наступающего Рождества с таким нетерпением и предвкушением, с каким не ждал его никогда, даже будучи наивным малышом. Право слово, если бы меня сейчас поставить с Томом у зеркала Еиналеж, то я бы увидел просто нас двоих, разве что чуть лучше одетых. И всё! И всё...

***

Миссис Коул искренне расстроилась, что я съезжаю. Но узнав, что работу я оставлять не намерен, немного расслабилась. Покидал я приют с крепкой корзиной, в которой вопил Мистер Лапка, и небольшим мешком, в котором хранились мои убогие пожитки. За одиннадцать лет в этом мире я ничего так и не нажил. Материального. Зато теперь у меня есть моя семья. Оглянувшись на приют, я усмехнулся своей сентиментальности. Несмотря на тяжёлые времена, этот серый старый эдвардианский особняк не стал для меня чем-то ужасным. Наоборот, в его стенах вырос мой Томми. Я тоже вырос. Не физически, но морально. Я не сломался, не сдался, не опустил руки. И сегодняшний день – я уверен – шаг к лучшей жизни. Я дошёл до пустыря, огляделся и, извинившись перед котом за предстоящие ему отвратительные ощущения, аппарировал на Косую аллею.