***
Море понравилось нам обоим. Мне – неспешностью течения времени, выверенным одиночеством, ощущением мимолётности бытия. Сидя на берегу и глядя, как море ворочается в своём древнем ложе, сложно думать о мелочах и бытовых неурядицах. Хочется думать о вечном и бесконечном полёте души сквозь время и пространство. В такие моменты кажешься себе песчинкой, несущейся в стремительном потоке. Тебя обкатывает, формует, шлифует, стачивает до тех пор, пока не обнажит истинную суть. Тому – тем, что моё время и внимание полностью принадлежало ему. Бунгало стояло на отшибе, и на наш край почти никто не забредал. Даже торговцы варёными креветками, жареной картошкой и рыбой, таскающие еду в больших корзинах на плече или голове и выдающие порции в кульке, свёрнутом из вчерашней газеты, нами не заинтересовались. Наша часть берега была настолько пустынной, что к концу отпуска я заподозрил Тома в применении магглоотталкивающих чар и чар конфиденциальности. Несмотря на то, что Том, как истинно белокожий британец, умудрился сгореть в первые дни, он, как настоящая змея, постоянно грелся на горячих камнях. Вечерами я мазал его домашними сливками, купленными на рынке, а в жару одевал в тонкие хлопковые штаны, рубашку с длинными рукавами и панаму, наклеивая на нос обрывок газеты. В таком виде Томми млел в тени, наблюдая за мной, или читая книгу, или просто лёжа, закинув руки за голову и положив панаму на лицо. Я же, не боящийся солнца, загорел до черноты, став похожим на квартерона. Тёплое, ласковое море поразило меня в самое сердце, и я много плавал, смело нырял на глубине, таская Тому раковины и красивые камушки. Даже немного "поохотился" вечером после заката. И нет, это была не ловля рыбы. Моей добычей стали монетки, золотой браслет, серебряные неработающие часы и несколько распарованных серёг. Спасибо, обошлось без трупов. Бунгало было совсем простеньким, но тем не менее тут было всё необходимое: веранда со столиком и двумя плетёными креслами; комната с большой кроватью и сундуком вместо шкафа; кухня с очагом и буфетом, в котором я нашёл сковороду, котелок, закопчённый чайник и набор посуды на двоих. Летний душ и сортир стояли поодаль. Крошечная кухня позволяла готовить, и я, помимо обычных блюд, вроде яичницы с беконом, сандвичей с сыром и ветчиной или овсянки, баловал Томми свежей жареной рыбой, которую мы ловили, отойдя подальше от людных мест. В рационе также были сезонные фрукты и овощи – рынок в Борнмуте оказался приличным, хоть и дорогим. Зная, как Том любит сладкое, я купил муки, сливок, шоколада и напёк панкейков, полив их шоколадным соусом. Это блюдо поразило Тома в самое сердце, и каждое утро я специально вставал заранее, чтобы напечь блинчиков и приготовить шоколадный соус. Видел бы Северус, как я, склонившись над котелком, помешиваю загустевающий соус, вглядываясь в массу, чтобы не упустить момент, когда пора снимать его с огня. Я добавлял в соус щепотку соли, что делало вкус особенно ярким. И нет, я не полюбил зельеварение. Просто мне хотелось, чтобы этот период стал особенным для Тома и много лет спустя поддерживал его в сложные моменты сладостью воспоминаний. Пусть даже замешаны они были в простом котелке на дровяной печи. Вечерами мы пили чай на веранде и смотрели, как солнце тонет в море. Закаты были такой красоты, что каждый раз замирало сердце. Жаль, я не умею рисовать. Стоило бы запечатлеть каждый из них. И да, Дож оказался прав. Виды здесь были просто потрясающие. В те дни, когда было пасмурно и волнение на море становилось очень сильным, мы гуляли по пустошам, наслаждаясь видами и ветром, насыщенным солью и запахом вересковой пустоши. Над нами с верещанием носился Сычик и ловил насекомых. Малыш прилетел той же ночью, что мы переместились на курорт. Он облюбовал место под стрехой, где спал в солнечные дни. Ночью сычик промышлял мышей-песчанок, в изобилии водившихся в дюнах, и, мне кажется, слегка подрос. Или просто отъелся. Мистер Лапка остался на попечении Арго, полюбившего кота всем сердцем. Я боялся, что кот может потеряться в пустошах или же стать предметом любопытства детей отдыхающих, поэтому взять с собой не решился. В последний день отпуска я вытащил Тома "в люди". На ту часть пляжа, где был небольшой бар на берегу, играла музыка из радио и стояли грибки-навесы, защищающие от солнца. Купив Реддлу шоколадное молоко, сам украдкой наблюдал за отдыхающими. Я смотрел на беспечных людей, попивающих пиво, загорающих, режущихся в карты, и знал, что первого сентября все они содрогнутся от ужаса, услышав единственное слово – "война", ставящее крест на их беспечной и счастливой жизни. Когда Том допил коктейль, я рассчитался, и мы, оккупировав один из грибков, расстелили полотенца и устроились на песке: Том в тени, я – на солнце. Краснота с Реддла сошла, делая кожу золотистой, и он больше не прятал тело под брюками и рубашками, щеголяя в плавках, но всё равно в жару предпочитал прятаться от прямых лучей. Я же подставлял тело солнцу и буквально впитывал его всей кожей. – Тебе не жарко, Гарри? – лениво спросил Том, перевернувшись и задев меня вялой рукой. Нас обоих разморило. – Нет. Мне так нравится это состояние неги и ничегонеделанья! В жару я обычно рыхлил розы в саду тётки и поливал газон. И если последнее терпимо, даже приятно, то вот ковыряться в земле на солнцепёке не очень хотелось. По молчанию я понял, что опять проговорился. А, чёрт! Чуть повернув голову, я посмотрел на Тома одним прищуренным глазом – солнце стояло в зените. – Тебя заставляли работать? – осторожно спросил он. Повернувшись на бок, я вздохнул. Раз проболтался, чего уж скрывать... – Да. И упрекали за дармоедство. Том, я... – Помню. Всё потом, – поджал губы Реддл. – Не злись. – Ты просишь или приказываешь? – Прошу, конечно. Хотя, если тебе хочется злиться – я не против. Я никогда не поставлю тебе запрет на чувства. – И такое было в твоей жизни? Я вновь вздохнул. Захватил песка в ладонь и, зажав, глядел, как он просачивается сквозь пальцы, словно вода. – Было. Нельзя плакать, жаловаться, бегать, смеяться, громко говорить, задавать вопросы. Но самым страшным запретом было табу на магию. За странности меня наказывали. Том широко распахнул глаза. Все волшебники знали, что наказывать или ругать ребёнка за спонтанное проявление магии нельзя категорически! Но меня-то растили не маги, а магглы. Реакция Тома удивила меня. Он не стал проклинать моих опекунов, выпытывать из меня подробности, а просто придвинулся, приобнял одной рукой и сказал: – Мне жаль, что тебе пришлось пройти через такое. Я люблю тебя! Накрыв его руку своей, я понял, что это самые лучшие слова поддержки, что я когда-либо слышал. – Спасибо! – булькнул я, сдерживая внезапно накатившие слёзы. Том вскинул голову, посмотрел на меня внимательно и неожиданно заявил: – Ты знаешь, что похож на плод любви негра и белой женщины?! И хихикнул. – Я просто смуглый, – захлопал глазами я. Минорное настроение погребло под собой удивление. – Интересно, в кого это? Дедушка согрешил с шоколадкой? – Эй, в моей родословной нет темнокожих! – Это ты так говоришь, а я вижу обратное! Да и учитывая твою амнезию... Может, ты просто не помнишь об этом?! Я действительно был смуглым. И учитывая, что я не знал родственников со стороны мамы, Том мог быть прав. Меня это не смущало, какая разница, собственно говоря, но насмешка на лице Реддла заставила меня подыграть. – Ну, сейчас я тебе задам! – нахмурился я притворно-сердито. Том сделал огромные глаза, вскочил, побежал от меня по берегу в сторону нашего бунгало, постоянно оборачиваясь. И я, глядя на его раскрасневшееся от бега лицо, не мог сдержать улыбки: сейчас он был самым обыкновенным мальчишкой, каким и должен был быть в этом возрасте. Подхватив полотенца, я припустил за ним, потрясая руками и выкрикивая: – Сейчас я задам тебе, гадкий мальчишка! Том спотыкался от хохота. Он прекрасно знал, что я никогда не трону его и пальцем, и даже если накажу, то это будет просто разговор. Догоняя паршивца, я как никогда радовался тому, что решил потратить деньги на удовольствие, а не нужности. Жизнь так коротка и хрупка, и в ней так мало места радости, что не стоит тратить её по мелочам. Какая разница, есть у меня статус или нет, если, кроме этого лета, мне и вспомнить-то особо нечего? Если бы не Том, то мне пришлось бы для создания Патронуса и дальше выдумывать счастливые воспоминания. Что было в моей прошлой жизни? Полёт на метле, Сириус, пригласивший меня пожить у него, поцелуй с Джинни, трепещущий снитч в руке, тихий вечер у камина с Роном и Гермионой. Неплохо, но... бледно. В этой жизни было так много всего! Первые шаги Тома, его первые слова, первая прочитанная книга, первый сотворённый Люмос. Гордость, что я ращу целого человека! Это я повторял про себя постоянно, читая как мантру, в самые сложные времена. В прошлой жизни Дамблдор пытался укоренить во мне идею всеобщего блага. Всё и ничего. Живи, чтобы умереть ради других. Все мои достижения оказались неважными перед необходимостью пожертвовать собой. И правда, какая разница, как хорошо я летаю на метле, если самое ценное во мне – способность встать перед Авадой? Только сейчас я понимаю, насколько обесценивал себя. Теперь у меня была моя цель. Мой выбор. Моя любовь. Тщательно творимое будущее. И пусть мечты не были глобальными, а скорее обыденными, но они были моими! И любой, даже самый короткий шажок навстречу окрылял. Настигнув Тома, я подсёк его и поймал, аккуратно роняя на песок. Он хохотал в голос, и я рухнул рядом, раскинув руки и ноги. Когда смех затих, Реддл сказал: – Я так счастлив! Я прикрыл глаза. Мне было хорошо.***
Из отпуска мы вернулись ошарашенные, в растрёпанных чувствах. Столкновение с действительностью буквально ранило. Хотелось ещё этой беззаботности, этого тепла, этой неспешности. В отпуске я совершенно отпустил себя, не отказывая ни в чём, не подсчитывая и не взвешивая. Кажется, Том испытывал схожие чувства. – После отпуска нужен ещё один отпуск, – ворчал Том, очищая чарами нашу комнату от пыли и изгоняя застоявшийся дух. – Сложно адаптироваться к этой серости. Мне хочется полечить глаза, глядя вдаль. А воздух! Я думал, что мы попали под химическую атаку, настолько в Лондоне мерзкий запах! И это мы ещё проживаем в магическом квартале, где преимущественное большинство пользуется для готовки магией, а не дровами. А нечистоты убираются движением палочки и Эванеско. У меня в ногах крутился Мистер Лапка, требуя внимания. Это Сычику повезло, он развлекался на полную катушку и сейчас, нахохлившись и сонно моргая, сидел на жёрдочке. Ему Лондон тоже был не мил после пустошей Дорсета. Подхватив кота, я чесал его за ухом, не обращая внимания на ревнивый взгляд Томми. Ему пора привыкать, что мы не одни и вокруг меня будут люди и звери. Мне, может, тоже хотелось не обсуждать в учительской баллы и отработки, а молча сидеть на берегу и смотреть на море, но жизнь не состоит из одних отпусков.***
Через несколько дней мы поехали на кладбище и, найдя место захоронения Меропы, установили там небольшой памятник. Наша нелепая табличка с криво написанными словами, как ни странно, до сих пор сохранилась. Кажется, вырезая на дереве буквы, мы невольно напитали их магией. Том достал из кармана и увеличил красивый чёрный камень с искорками-вкраплениями кварца, что подобрал в Борнмуте, и трансфигурировал его в изящную фигурку ангела, сложившего в молитвенном жесте ладони. Меропа, естественно, не была привержена религии, но памятник мы ставили на маггловском кладбище, так что такой образ был наименее приметным. Я нанёс на основание постамента буквы и лишь потом сообразил, что текст написан на парселкрипте. А, чёрт! Надо исправить! – Оставь так, – поймал мою руку с палочкой Том. – Маме бы понравилось. Из другого кармана Том достал хризантемы и уложил их к подножию памятника. – Уверен, что маме никогда не дарили цветы. Судя по тому, каков мой отец и дед... Я скосил глаза на Тома. Рассказывать о том, что Меропа опоила Амортенцией Реддла-старшего я не стал. Просто сказал, что Реддл увлёкся девушкой, а после сбежал от ответственности, испугавшись магии Меропы. Не хочу, чтобы Томми мучался, сомневаясь в своей способности любить. Уж что-что, а этот дар доступен ему в полной мере. – Я уверен, ей бы понравились твои цветы. Она очень любила тебя, Томми! – Знаю. Иначе, я бы оказался в других руках. Только любящее сердце настолько зорко. Напитав фигурку антивандальными чарами, чтобы её не могли разбить или украсть, мы покинули это скорбное место, держась за руки. Я порывался заглянуть в приют, чтобы поприветствовать миссис Коул и мистера Лейдена, но Том так яростно противился этому, что я не решился настаивать.***
В том, что подержанные книги никому не будут нужны в кризис, я даже не сомневался. Мне не привыкать голодать, но Томми не должен страдать от моей неприспособленности к жизни. И сейчас, пока цена на продукты не взлетела до небес, я решил сделать минимальный запас, который позволит нам продержаться несколько лет, учитывая, что старик Долиш много один не съест, а мы с Томом бо́льшую часть года будем питаться в Хогвартсе. Поэтому всю вторую половину августа я посвятил закупкам. Впрочем, если уж совсем станет плохо, то распотрошим с Томом Выручай-комнату или проникнем в Тайную комнату. Выползки – гарантия нашего безбедного существования, и осознание, что я могу их монетизировать в любой момент, гасило страх перед будущим. Пока Том усиленно штудировал учебники второго курса, обложившись стопками дополнительной литературы, я тихонько закупил и спрятал на чердаке у Долиша по несколько мешков круп, фасоли, гороха, сухофруктов, сахара, соли и муки. Это то, что хорошо поддавалось заклятию увеличения. Также запасы пополнили четыре бочонка солонины и несколько ящиков мясных консервов. В отпуске я заметил, что лосось хорошо поддаётся магии – ледника или погреба в бунгало не было, и я экспериментировал с чарами хранения. Поэтому я решил посетить Солтберри и наловить впрок рыбы. Добытую рыбу я планировал разделать, засолить и поместить под Стазис. Впрочем, эти чары я применю ко всем запасам. Поддерживать их легко – всего-то обновить раз в месяц. Сказав Тому, что хочу порыбачить, я ушёл на полдня. Пользуясь случаем, я заглянул на ферму и с удовольствием понаблюдал за подросшим Элайей, розовощёким, окрепшим и весёлым. Пусть он попал в совсем простую семью, значительно отличающуюся от предыдущей благосостоянием и статусом, но мальчик явно был счастлив. Я так до конца и не понял, воздействовал ли Том на его приёмную мать, миссис Фишман, или нет, но мне приятно было думать, что это первый добрый поступок Реддла относительно другого человека. Не меня. И пусть продиктован он был ревностью и собственничеством, но Том направил свою энергию не во зло, а во благо! Вдруг перед глазами встал Томми, широко распахнувший глаза, как всегда случалось, когда он находил меня взглядом. Я видел в его глазах то, что никогда не было даровано мне ранее. Не просто любопытство, восхищение или симпатию. Потребность, согревающая меня в самые страшные, беспросветные времена. Свет, загорающийся во взгляде, стоило мне попасть в зону его видимости. Так заставляет полыхать наши сердца только настоящая любовь. Я не знал, за что мне Древние подарили такое счастье, но новизна чувства не притуплялась. Неужели всё это мне? Такому простому, слабому, нелепому? За что я это заслужил? Лишь с годами до меня дошло, что любовь не заслуживают. Любовь получают просто так. И это самая сильная магия, доступная людям, вне зависимости от того, волшебники они или нет. Из Солтберри я вернулся в сложных чувствах, и Том, тонко чувствующий моё эмоциональное состояние, ходил за мной хвостом. Всё время, пока я разделывал рыбу, набивал в бочонок, пересыпая солью и специями, запечатывая и накладывая чары, он был рядом. Помогая и не спуская встревоженного взгляда. – Это из-за Грея ты такой? – спросил он меня вечером, когда я подал нам ужин. Логично, что его составил запечённый лосось с овощами. – Что? – вскинул я голову. – Какого Грея? – Элайи Грея? Ты ведь принёс рыбу. Значит, был в Солтберри! – Нет. Не из-за него. Хотя, не буду отрицать, я заглянул на ферму. – Зачем? – Хотел убедиться, что с ним всё в порядке. – Как же я его ненавижу! – выплюнул Реддл. Я внимательно посмотрел на Тома. Он был бледен и сосредоточенно смотрел в тарелку, словно желая испепелить её взглядом. – Почему? – Он не достоин твоего внимания! Реддл оттолкнул тарелку с едой и бросил вилку. Он так почти ничего и не поел. – Знаешь, почему я вернулся таким... впечатлённым? – спокойно спросил я. – Понял, что Элайя лучше меня? – Том оскалился. Иногда его заносило. И только моя невозмутимость и терпеливое стремление объяснить непонятное могли справиться с такими эмоциональными приступами. Реддл был очень страстной натурой, я понял это и принял давно. Поймав взгляд Тома, сейчас тёмный от чувств, я сказал: – Понял, как сильно люблю тебя. И как мне повезло, что Меропа когда-то доверила мне такое чудо, как ты. Губы Тома задрожали. Он опустил лицо в ладони и разрыдался. Кажется, от облегчения. Я подошёл и обнял его, прижимая к себе дрожащее тело. Какой же я дурак! Я ведь знаю, как чутко Реддл реагирует на любые мои состояния. Что стоило вернуться чуть позже, когда эмоциональный фон придёт в норму? – Томми, почему ты плачешь? – Реддл мотнул головой, не желая открывать своих чувств. Но я и так их прекрасно расшифровал. – Разве я давал тебе повод сомневаться в своей любви? – Нет! – глухо выдавил Том. – Но... Я всё жду, когда ты поймёшь, что я тебя не стою! В прошлой жизни Волдеморт отметил меня, как равного себе. В этой жизни мне постоянно приходится доказывать Тому, что мы равны. А себе - что я его достоин. Том, кажется, проходит тот же путь.