Обними меня!

Судя по всему, ставки мои коллеги таки делали. Так как после дуэли невероятно довольный Слагхорн поблагодарил меня за "чудесное представление, доставившее ему истинное наслаждение" и настойчиво обновил приглашение в клуб Слизней, от которого я до этого момента вежливо отнекивался. Кажется, Гораций рискнул и поставил на аутсайдера, в итоге сорвав банк. И я даже знаю почему. Кто-то из команды Слизерина по квиддичу посоветовал ему рискнуть. Скорее всего, Рональд Гойл, который был убеждён, что слабый маг ТАК летать не может. Я даже не пытался разубедить капитана. И не потому, что Гойл был недалёким, вовсе нет! У этого представителя рода с мозгами всё было в порядке. Рональд просто опирался на общепринятое мнение, которое может быть ошибочным, как свидетельствовал мой личный опыт. Но я не мог поделиться им, увы. Не говорить же мне, что я с крестражем внутри и чужой заёмной силой и я нынешний – посредственный маг – летал одинаково хорошо. И ловкость на метле - это скорее сила намерения и хорошая координация, нежели мощность магии. А мотивация намного важнее, чем степень развития магического ядра. Настолько, что даже я, слабенький на данный момент волшебник, научился оперировать магией без палочки, когда сильно припёрло. Несмотря на некоторое недопонимание, я с удовольствием вступал в полемику с членами команды Слизерина по квиддичу. Парни были образованными, хорошо воспитанными, не трачеными уязвимым положением выбранного ими факультета. В моё время все слизеринцы так или иначе страдали от выбора своих родителей, оказавшихся на проигравшей стороне, что не могло не отражаться на их поведении и отношении как между собой, так и с другими. Сейчас же это были гордые отпрыски древних родов, с понятием о чести, достоинстве, с фундаментальным образованием и знаниями, что передаются внутри фамилии и которые невозможно получить вне их круга. Им не надо было держать круговую оборону, они спокойно учились, выстраивали связи и отношения, что станут фундаментом будущей карьеры. И это завораживало. Только сейчас я осознал прелесть закрытых пансионов. В моём времени само это понятие было утрачено, уничтожено политическим противостоянием и отголосками второй магической войны. Я понимал, что нынешняя война – известная как первая магическая – частично разрушит это очарование, эти веками сложившиеся устои, но не настолько трагически, как в девяностые. Последователей Грин-де-Вальда в Хогвартсе были единицы. Это не Дурмстранг, ставший для этого Тёмного Лорда "кормовой базой", из которой он набирал последователей и "мясо". Удивительно... Ведь во Вторую магическую Дамблдор в отношении Хогвартса поведёт себя так же, как Грин-де-Вальд в отношении Дурмстранга в Первую магическую, ничтоже сумняшеся используя детей ради всеобщего блага. Кажется, Рита Скиттер накатала свою мерзкую книжонку, частично опираясь на факты. Но пока мне доступна возможность погрузиться в атмосферу закрытой школы, пусть не как ученику, а как преподавателю, я наслаждался респектабельностью, основательностью и мелкой подковёрной вознёй, что неизменно случается в любом закрытом сообществе людей. Я даже решился на инновации, уверовав в себя, как преподавателя. Ещё в самом начале года я уговорил Диппета дать мне возможность заниматься с детьми не только с сентября по ноябрь и с марта по июнь, а в течение всего учебного года. Армандо выразил сомнение, что летать зимой на метле небезопасно, и я аргументировал данный момент тем, что буду давать детям теорию и физическую нагрузку другого рода, а именно комплекс простеньких упражнений. И уточнил, что не требую за это никакой дополнительной платы. Директор, усмехнувшись в ухоженную бороду, сразу согласился. Кажется, многоопытного Армандо веселил мой энтузиазм. После всех согласований Дамблдор внёс изменения в расписание занятий. Почему я лез в дебри, которые по идее не должны были касаться учителя по полётам? Потому что мне это нравилось. Потому что я был ориентирован не на отбывание урока, а на результат. Потому что все дети разные и к ним требуется индивидуальный подход. Потому что опыт прошлой жизни требовал поделиться, передать, обучить. Потому что, привыкнув опекать Тома, я маялся от недостатка общения. Потому что мог, в конце концов! Анализируя каждый проведённый урок, я понял, что многие дети далеки от спорта. Но именно сейчас, в этом возрасте закладывается навык не только полётам, но и к физической активности вообще. Смог бы я выиграть Турнир Трёх Волшебников, будь я одышливым полным Невиллом? Или Гермионой, которую метла не слушалась абсолютно? Нет и ещё раз нет! Да, не спорю, мне помогали. Хагрид, Седрик, Крауч в конце концов. Но именно я уворачивался от хвоста разъярённого дракона, отбивался от гриндилоу и мчался по лабиринту. Да и на кладбище от Волдеморта меня спасли, в первую очередь, ловкость и скорость. Дети в возрасте одиннадцати лет подобны глине, постепенно застывающей под руками, что их лепят. И их восторженное внимание стоило использовать им же во благо. Тем более, засидевшимся в душных аудиториях детишкам мои приседания, наклоны и упражнения на плечевой пояс нравились. Я честно заимствовал разминочный комплекс из воспоминаний о тренировках Дадли в гараже, где дядя организовал ему что-то вроде спортзала. К тому же чередование лекций с физическими упражнениями позволяло детям переключаться и лучше усваивать материал. Да, беготни по Хогвартсу и тысячи ступенек им хватает, но вот так, на свежем воздухе, под одобрение учителя – я никогда не скупился на похвалу – совсем другое дело! Жаль, Чёрное озеро большую часть учебного года слишком холодное. Иначе я бы ещё и плавать их потащил. Мой преподавательский энтузиазм стал для меня самого неожиданностью, честно говоря. Нет, это не случилось со мной мгновенно, скорее это совокупность событий прошлого проявилась в настоящем. В приюте Вула, когда подросший Том позволил мне осознать и включиться в общественную жизнь, я оценил пользу физических упражнений. В младшей маггловской школе этот момент как-то не отложился у меня в памяти, у Дурслей мне давали приличную нагрузку в виде работы по дому и саду, в Хогвартсе я с первого курса оказался в команде под рукой Оливера Вуда, фанатичного в желании выиграть кубок, и мы бесконечно тренировались при любой погоде. А в новой жизни я столкнулся с такой вещью, как физкультура. У воспитанников приюта, помимо общеобразовательных предметов, были занятия на свежем воздухе. Мистер Лейден выгонял детей раз в день на улицу, и они приседали, наклонялись, тянулись. Ничего сложного, но это позволяло ребёнку почувствовать своё тело и получить психологическую разгрузку, отвлечься. Тогда то я и вспомнил, как фанатично тренировался Дадли, увлёкшись боксом, и как разительно это отразилось на внешности и характере кузена. Ведь когда я прощался с Дурслями, Дадли совершенно искренне не понимал, почему они меня оставляют, и даже возражал родителям. Спорт изменил его, выковывая и кристаллизуя характер. Вот и в приюте я с изумлением наблюдал, как коротенькая разминка успокаивает детей. Намного лучше, чем угроза наказания. И только очутившись вновь в Хогвартсе, понял, что тут очень не хватает физкультуры. Уроки полётов, что проводятся раз в неделю половину семестра первого курса – не в счёт. Поделившись своими сожалениями с Флитвиком в частной беседе, я узнал, что раньше в Хогвартсе был такой предмет, как дуэлинг, включающий в себя фехтование. Но преподаватель-вампир, практиковавший данный предмет последние триста лет, решил уйти на покой в буквальном смысле этого слова – встретив свой первый за пятьсот лет рассвет на Астрономической башне – и с тех пор дуэлинг был исключён из школьной программы. Что ж, традицию я, увы, не возобновлю, у меня на это нет ни полномочий, ни навыков владения холодным оружием, но хоть как-то исправить ситуацию в моих силах. Помимо разминки, освоения метлы и теории полётов, я касался и другой области знаний: объяснял про силу намерения, заставляя детей вспомнить ощущения, предшествующие детскому выбросу. У кого-то это было покалывание в кончиках пальцев, у кого-то - наэлектризованные волосы, у кого-то - жар за грудиной, у кого-то звенело в ушах, кто-то ощущал запах озона или вкус металла. Были и те, кто осознавал момент выброса на уровне предчувствия или же предвкушения. Думаю, ощущения разнились от того, что тип восприятия действительности тоже отличался. И нет, я не собирался учить этих детей беспалочковому волшебству, как Тома. Уже поздно, да и не всем это дано. Я хотел их научить чувствовать себя, осознавать своё тело, свои эмоции, свою магию согласно своему психотипу. Книгу про психотипы мне когда-то подсунула Гермиона. На дежурстве в лесу, во время наших мытарств, делать было совершенно нечего. И чтобы не сходить с ума от постоянной умственной жвачки, когда я пытался не скатиться в отчаяние и определить, где могут быть крестражи и в какой предмет Волдеморт их поместил, я пристрастился к чтению. Это был своего рода эскапизм, побег от реальности, но с позитивным результатом. Гермиона была в восторге и подбирала мне книги на свой вкус. Вкус у неё оказался крайне разносторонним: фэнтези, физика для чайников, научная фантастика, легенды и мифы Древней Греции, сборник бытовых чар, маггловские книги по психологии. Так ко мне попала книга Нила Флеминга о психотипах. Я неожиданно увлёкся, осознавая, почему же именно мои ученики из ОД так по-разному воспринимали те или иные заклинания. Как оказалось, дети разных психологических видов воспринимают смоделированную ситуацию согласно своему типу. Например, если ребенок представит, что гуляет по лесу, то: визуал мысленно увидит цветущие поляны, высокие деревья; кинестетик почувствует запах хвои, травы и цветов; аудиал скажет о шелесте трав и пении птиц; дигитал подумает, что ему нужен компас и карта – чтобы понимать, где он находится. То есть визуалы зрительно отмечают все мелочи, кинестетикам важно обоняние, аудиалы больше слушают, а дигиталы мыслят рационально и логически. Такое разное восприятие действительности влияет в том числе на речь и лексику тела ребенка. Визуал сделает упор на слова, которыми можно «видеть»: свет, темнота, далеко, близко… Разговаривая, он чаще глядит вверх. Кинестетик скорее будет описывать чувства: тепло, холодно, колючий, дотронуться… При разговоре его взгляд обычно опущен вниз. В рассказе аудиал использует «говорящие» слова: молчание, кричать, тишина, шепот, громко… Смотрит ребенок этого психотипа при разговоре прямо. А дигиталы говорят «логикой»: очевидно, из этого следует… Взгляд ребёнка направлен внутрь себя, сквозь собеседника. Поэтому в своих уроках я старался использовать все методы воздействия, чтобы достучаться до всех типов своих учеников. То есть вначале проговаривал тему урока, объясняя, что мы сегодня будем делать, инструктировал. После показывал на своём примере. А потом просил повторить, внимательно наблюдая за детьми. Теорию лучше всего воспринимали аудиалы, практику визуалы. Дигиталы задавали вопросы, если что-то непонятно. Им нужны были схемы, расчёты, структура. Кинестетики лучше всего летали и быстрее запоминали за мной всё то, что я показывал на практике. Естественно, совершенно чистых типов не было, я скорее мог наблюдать склонность к тому или иному типу. Но это наблюдение очень помогло мне в правильном построении структуры урока и быстром достижении результата. А когда я догадался применить психотипы к команде Слизерина, то просто прозрел. Так очень важно было инструктировать одного, а второму мои слова были как звук дождя – просто фон – если не закрепить это наглядным примером. Самыми сложными для обучения моему предмету были дигиталы. Благо, это самая малочисленная группа: дигитальный тип составляет всего лишь несколько процентов среди психотипов. Дети-дигиталы всегда полагаются на логику, а не на чувства, во всем ищут смысл. Желая познать, такой ребёнок разрежет подушку, чтобы узнать, что там внутри, разберет пульт от телевизора по той же причине. Дигиталам легко учиться по конспектам и учебникам, но у них не очень развита моторика и плохо с физкультурой. В обучении школьнику с дигитальным восприятием нужно объяснять все доступно и доходчиво, с помощью чертежей, инфографики и схем. Теперь я понимаю, что Гермиона Грейнджер была тем самым редким дигиталом. Поэтому она так много читала, составляла календарь подготовки к экзаменам и скрупулёзно структурировала знания, записывая их блоками и пунктами. И поэтому её так плохо слушалась метла. Целые абзацы из прочитанной книги вставали перед глазами, когда я на первых уроках вспомнил, как умницу-Гермиону не слушалась метла и как Грейнджер психовала. Да и в воздух подруга поднималась крайне неохотно. Скорее всего, от того, что плохо чувствовала своё тело. Самым удивительным открытием стало то, что, обучая детей, я учился сам. И если в январе 1939 я пришёл в Хогвартс полным опасений и неуверенный в собственных силах, то к концу учебного года уже знал, как донести знания до того или иного ученика. И свой второй год в качестве преподавателя начал с нововведений. Странно, что мои наставнические порывы не пробудились в приюте. Но там я скорее был ориентирован на Тома, выживание, контроль и сочувствие, здесь же я мог реализовать себя как педагог. И мне это очень нравилось! Признаться честно, в Хогвартсе моя жизнь была как никогда полной: я учил первокурсников овладеть метлой, развивался, общался с коллегами и учениками, летал над Запретным лесом для поддержания формы, реализовал себя как наставник, тренировал целую команду, вступал с профессорами в дискуссии, дуэлировал, даже некий намёк на личную жизнь у меня был: флирт Дилана Брауна и шутки коллег по этому поводу за обеденным столом создавали такую видимость. А ещё у меня был Том, придающий моей жизни смысл. Мой чудесный мальчик, которым я гордился бы, несмотря ни на что, но он действительно был особенным! И это ещё больше воодушевляло меня. Жизнь бурлила, я чувствовал её вкус и цвет, я ощущал себя не приложением, марионеткой, функцией, а человеком! Наверное, впервые я чувствовал себя вовлечённым, деятельным, а не смотрящим со стороны, исключённым за рамки, как это было у Дурслей, или влекомым чуждым потоком, как это было, когда в Хогвартс я пришёл учеником. Нет, жизнь не была безоблачной. За пределами школы мир медленно отравляла война, дефицит и инфляция нарастали. Дамблдор напрягал меня пристальным вниманием, которое я ощущал как тонкий звон на грани слышимости. Дилан смущал шутками на грани приличий. Слагхорн иногда был слишком навязчивым, а Кэттлберн – излишне прямолинейным. Ученики тоже иногда подбрасывали непростые задачки. Так, неожиданные проблемы мне доставил Хагрид, поступивший в этом году на Гриффиндор. Метла плохо слушалась его, он был неловким и пытался рухнуть с артефакта не раз и не два. И он точно не был дигиталом. Тут проблема была в зажатости мальчика, чётко осознающего свою инаковость и смущающегося своего происхождения. О том, что он полувеликан, преподаватели знали и давали ему поблажки. Но ученикам про его статус никто не сообщал. Это могло привести к буллингу и отторжению. Мои коллеги это прекрасно понимали. Увы, понимал это и Хагрид, что отражалось на его учёбе. Увидев лохматую шевелюру, возвышающуюся над всеми на две головы, на первом занятии по полётам, я мысленно выругался. Габариты Рубеуса уже были как у взрослого мужчины, и он испытывал неловкость от этого, становясь ещё более неуклюжим. Я, чтобы не смущать Хагрида, предложил ему позаниматься отдельно и с тщательно скрытым сочувствием наблюдал, как тот пытается призвать метлу, а после, когда это удалось с десятой попытки, оторваться от земли. В итоге я первые несколько занятий сажал его перед собой и, крепко прижав к себе, учил чувствовать инструмент телом, а не мозгом. Том злился на такое внимание к чужому ребёнку до бешенства. В такие моменты он бледнел, отчего на его аккуратном носу проявлялись веснушки, сжимал кулаки и кривил губы. Но я предпочитал игнорировать приступы собственничества, понимая, что этот порок Реддл должен преодолеть сам. Моя тактика принесла результат! К ноябрю Рубеус уже сам мог более-менее управлять метлой, а большего и не надо. Через два года артефакт его просто не поднимет. Уже сейчас Хагрид весил больше меня, а предел грузоподъёмности метлы – 220 фунтов. Теперь я понимаю, почему перемещаться Хагрид в моём прошлом предпочитал на зачарованном мотоцикле Сириуса. Его могла выдержать только такая основательная вещь. Помимо проблем с Хагридом, у меня возникли разногласия с Дамблдором по совершенно неожиданному поводу. После того, как команда Слизерина по квиддичу разгромила Гриффиндор в первом отборочном матче в октябре, меня пытались ангажировать для индивидуальных занятий другие факультеты. Но Слизерин предпочёл платить мне не только за тренировки, но и за то, чтобы я отказывал остальным, продолжая тренировать дом хитрецов. Мне было крайне выгодно пойти на поводу у отпрысков сильных мира сего, учитывая, что Том совершенно определённо был намерен строить карьеру в министерстве и связи нам не помешают. Такая приверженность факультету змеек вызвала у Дамблдора крайнее разочарование. Учитывая его приверженность факультету львов, это было удивительно. Профессор, предпочитающий выступать в роли стороннего наблюдателя, вызвал меня на конфиденциальный разговор и попытался втолковать, что, отдавая предпочтение определённому факультету, я сею рознь и нагнетаю нездоровую обстановку внутри школы. Я с трудно скрываемым изумлением слушал Дамблдора, для разговора выбравшего заброшенную аудиторию первого этажа, напряжённо сидящего на краешке шикарного вольтеровского кресла винного цвета. Я расположился в таком же, небрежно трансфигурированном профессором из поломанного стула, и удивлялся, как Дамблдор сосредоточен. Обычно в общении он был расслаблен, ироничен и вальяжен. Видимо, Альбус думал, что я не осознаю, что делаю. Я же в момент этой речи вспоминал Северуса во времена Мародёров, когда никто даже не подумал окоротить гриффиндорцев, творящих драккл знает что в отношении ученика Слизерина. Двойные стандарты такие двойные... Выслушав все аргументы, я незаметно вздохнул и осторожно заметил: – Альбус, я понимаю вас, но я всего лишь учитель по полётам. Да и то, первых курсов. Моё влияние несколько преувеличено вами. – Вы ошибаетесь, Гарри. Дети вас уважают и любят, а это намного более весомо, нежели знания, которые вы несёте. Не стоит отрицать силу вашего влияния на юные умы. Увидев, что вы так явно выделяете один факультет, дети могут испытывать беспокойство, разочарование, недоумение. Ощущать себя ненужными или отвергнутыми. Нелюбимыми. Увы, современное общество обесценивает, даже отрицает силу этого чувства. Но я точно знаю, что любовь умеет творить чудеса! Я знал об этом не понаслышке, но держал своё мнение при себе. Тягаться с Дамблдором в полемике мне не хватало ни эрудиции, ни ораторского искусства, ни навыка к манипуляциям. Да и желания особенного не было. Я его не понимал, и оттого опасался. Дамблдор, оценив мою задумчивую молчаливость как успех, продолжил: – К тому же я заметил, что вы обучаете детей по интересной методике. И они очень любят ваши уроки. Заметил... То, что Дамблдор исподволь наблюдает за мной, я ощущал всей кожей и сейчас получил подтверждение своим опасениям. – Всё просто, Альбус. Я до сих пор не забыл, как сам был ребёнком. И помню, как уставал от непрерывного потока лекции. Не физически, морально. – О... Интересно. К вам вернулась память? – Отчасти... – пробормотал я, проклиная себя за длинный язык. Черт... Чёрт! Ощутив заминку, Дамблдор чуть склонился ко мне и коснулся предплечья. – Простите, Гарри, не хотел лезть в вашу частную жизнь. Так как же избежать эмоциональной усталости во время лекции? – Для того, чтобы интерес не угасал, я чередую информацию с физической активностью, – промямлил я, усилием воли остановив поток излияний про психотипы, что рвался из меня. – Вряд ли это возможно на уроке трансфигурации, – хмыкнул профессор. – Это не обязательно применять ко всем курсам. Но первым – необходимо, на мой взгляд. Дети ведь только формируют навык к обучению. И если вы раз в полчаса позволите им встать и подвигаться, то это им только на пользу. – Хм... Подвигаться... Закономерное сомнение на лице Дамблдора меня не удивило. Трансфигурация и подвижные игры? О, нет! Передо мной всплыло сосредоточенное лицо Минервы МакГонагалл, одной из самых строгих преподавателей времён моего обучения в школе. – Скажите, какое первое действие, помимо введения в предмет, вы совершаете на уроке для новичков? – Превращаю стол в свинью. Я усмехнулся. МакГонагалл ведь ученица Дамблдора. Неудивительно, что и она работает в подобном стиле копируя его вплоть до мелочей. – Допустим, можете позволить детям половить трансфигурированного поросёнка, – обезоруживающе улыбнулся я. С такой улыбкой я просил помощи у миссис Коул, Ирмы или Флитвика, и мне не отказывали. На Альбусе она тоже сработала. Он расслабился, улыбнулся в ответ, вновь поражая меня тем, насколько молодо выглядит. Не старик, мужчина в расцвете сил. – Ха! Мой американский коллега как-то упоминал такой вид развлечения. Свинку обмазывают жиром и пытаются поймать. Такой странный вид развлечения я почерпнул из собственного опыта, как ни странно. Ловлю поросёнка устраивали на ферме в Солтберри. Только вот поросёнка никто жиром не мазал. Миссис Фишман считала, что это развивает в детях ловкость и выносливость. И моим воспитанникам давали возможность развлечься таким способом. Мне было жаль порося до тех пор, пока миссис Фишман не упомянула, что для таких игр выбирается обычно самый умный и сильный зверь, которого в последствии оставляют на племя. Своего рода проверка и тренировка для будущего производителя. А после того, как свин пошёл в атаку на Билли Стабса, загнавшего его в угол, и укусил за ногу, я понял, что непонятно, кто тут жертва, и жалеть зверушку перестал. – Неожиданное решение проблемы, Гарри, но я благодарен вам за свежий взгляд. А насчёт вашего отказа тренировать команды других факультетов всё же подумайте. Этот фаворитизм выглядит со стороны неприглядно. – Возможно и так. Не буду с вами спорить, – я рискнул посмотреть Альбусу прямо в глаза, сейчас сверкающие от интересного для него диалога. – Но раз у Гриффиндора есть защитник в вашем лице, почему бы и Слизерину не обрести такого человека. К тому же я лишь бледная тень на фоне вашей заметной фигуры. На этом наш диалог закончился, так как Дамблдор от моего прямого намёка на фавор к определённому дому поперхнулся заготовленными словами. А после глубоко задумался. Не знаю, чем наш короткий разговор так поразил Альбуса, но он ушёл в себя на несколько дней, поражая коллег своим отстранённым видом и вызвав пересуды в кулуарах. Слагхорн намекнул мне, что это, скорее всего, связано с деятельностью Грин-де-Вальда. Я сделал вид, что намёка не понял. О близких отношениях между Альбусом и Геллертом знал ограниченный круг лиц, и я в него официально не входил. Отстранённость Дамблдора меня вполне устраивала, так как в своём отношении к этому человеку я так и не определился. Профессор был умён, образован, силён, одарён, загадочен, но всю прелесть его образа отравляла попытка отлегилиментить Тома. Её я ни забыть, ни простить не мог. И это как заноза сидело в голове, царапая при любой попытке понять, кто же такой нынешний профессор трансфигурации. Так что всё время после памятного разговора я был удостоен лишь задумчивых взглядов за приёмами пищи, но больше попыток переубедить меня Дамблдор не предпринимал. Да и зачем? Я бы никогда не отказался от денег в угоду чужому предубеждению. Как пресекал и все попытки манипулировать. Это позволено исключительно Тому Реддлу, но это чудовище я прикормил сам, с полным осознанием своей ответственности. – Почему Альбус так на тебя пялится, Гарри? – шепнул мне Браун за одним из завтраков. – Влюбился, я же говорила, – буркнула Вилкост, услышав сидящего рядом с ней Дилана. – И пока вы жуёте сопли, Дилан, Альбус прокладывает к Гарри тропки. Учитывая его умение владеть своим языком, он определённо доберётся до "сладкого" первым. Я подавился чаем, настолько двусмысленно это прозвучало. Браун, сидящий рядом со мной, тоже заперхал. – Галатея! – просипел я возмущённо. Вилкост усмехнулась и со всей силы ударила меня по спине, якобы помогая откашляться. Нет, бывший аврор не держала на меня зла за свой проигрыш. Она просто была таким человеком: резким, жёстким, грубоватым, прямолинейным. А про её талант на почве нецензурной лексики ходили легенды. На уроках старшекурсников она не церемонилась и не сдерживалась, шокируя девушек и веселя юношей. Некоторые выражения, вроде "гриндилоу двужопотворчатое", "засоси меня Моргана" или "посох Мерлина тебе в сраку", становились популярны и активно использовались. Например, на тренировках по квиддичу. Ощутив тяжёлый взгляд, я поднял глаза и увидел прожигающего меня взором Тома. А, чёрт! Он, скорее всего, заметил ажиотаж вокруг меня, и, чувствую, это будет стоить мне в выходные очередного приступа ревности. И если к тому, что Реддл следит за каждым моим шагом и контактом, я привык, то мне теперь предстоит быть объектом пересудов коллег! Всё как в старые "добрые" времена, когда я был Гарри Поттером, Мальчиком-который-выжил. Тьфу!

***

Том, пришедший вечером на чай, с порога уточнил, не хочу ли я ему рассказать о себе, напомнив мне Дамблдора, вопрошающего о подобном на втором курсе, когда я слышал голос из стен и тонул в дневнике Т.М. Реддла. – Что конкретно ты имеешь в виду, Томми? – уточнил я, внутренне готовясь доказывать, что кроме него мне никто не нужен и нашим отношениям ничто не угрожает. – Абраксас поздравил меня с твоей успешной дуэлью. Как я должен себя чувствовать?! Почему ты мне не сказал?! – гневно выпалил Том, сжимая кулаки и вскакивая с кресла. О, Мерлин! Я действительно не рассказал про дуэль Тому, так как не был уверен, что сведу её хотя бы в ничью. Так же, как и не мог сказать, что побудило меня рискнуть. Острая боль осознания сошла на нет, выйдя слезами и унесённая холодом осеннего ветра. Не без того, что я поймал себя на желании доказать Дамблдору, что я не барахло. Но это были скорее отголоски прошлого, рефлексия. В последнем разговоре я смог отстоять своё мнение, отказавшись от привычки идти у профессора на поводу! – Прости. Я не был уверен, что дуэль закончится для меня победой. Это вышло спонтанно. Профессор Вилкост за ужином как-то пожаловалась, что хочет боя без ограничений, а я предложил свою кандидатуру для спарринга. И вот. – Что значит без ограничений?! Том надвинулся на меня, нависая. – Ты же понимаешь, что с учениками Вилкост не может себе позволить сражаться в полную силу, – промямлил я, прозревая. Видимо, даже встреча с половиной магического бестиария не утолила моей склонности к самодеструкции. Нет, Галатея не нанесла бы мне сильного вреда, но радостно прыгая по подиуму, я ни на миг не задумался о том, что у меня есть опекаемый. – Я это как раз прекрасно понимаю. А ты?! Стыд ударил мне в лицо. Густо сплетаясь со злостью на самого себя. – Мне захотелось, Том. Я... Я так устал, и дуэль меня разгрузила! – принялся оправдываться я. – Устал? От меня? – Реддл отпрянул от меня. Я схватил его за запястье. Потянул на себя. – Господи, нет, конечно! Просто устал. Я... Я же тоже человек! И иногда мне страшно, больно, тревожно. И тяжело. Прости меня? Руки Тома висели плетями. Он словно выцвел. Я провёл ладонями по его предплечьям, заглянул в лицо просительно. – Почему ты никогда не говорил мне?! – глухо спросил Реддл. И я вновь испытал приступ злости и стыда относительно самого себя. – Потому что я взрослый! И я не имею права на слабости! – выплюнул я, отстраняясь и ударяя себя по коленям. У Тома сделалось сложное лицо: растерянное, испуганное, сочувствующее, а после он просто осел у моих ног, крепко обняв меня за колени и уронив голову. Я вплёл пальцы в его волосы, почесывая кожу и прикрыв глаза. Ну вот, зачем я сорвался? Тряпка! Истеричка! Том дёрнул головой и обратил ко мне лицо, вглядываясь в глаза. – Я знаю, что ты опять винишь себя. Только, Гарри, это ведь нормально. – Что? – Быть слабым. Ты вовсе не обязан держать передо мной лицо. Я твой самый близкий человек. И могу поддержать тебя. Мне обидно, что ты мне не доверяешь. Я замер. Моё нежелание тревожить Тома собственной слабостью – недоверие? Я не смотрел на ситуацию под таким углом. – Я не развалюсь и не впаду в панику, если ты скажешь мне, что устал или испуган. Ты же сам говорил мне, что испытывать негативные эмоции так же нормально, как позитивные. Так почему то, что позволено мне, ты запрещаешь самому себе? – Я взрослый... – как попугай повторил я, вспомнив, как втолковывал Тому, что испытывать негативные эмоции – нормально, а запирать их в себе – вредно. Так как это наносит урон его магическому ядру и психике... С важным видом рассуждая, что только сам человек определяет ту или иную эмоцию как позитивную или негативную и можно выбрать, что чувствуешь. Сапожник без сапог... – И что? Ты перестал быть живым? Человеком? Не ощущаешь боли? Гнева? Разочарования? Ещё как... Ещё как! – Я понял. Прости... Том схватил мою расслабленную ладонь, лежащую на колене, прижал к губам и забормотал быстро, прерывисто, словно торопился: – Я рад, что ты нашёл выход стравить негативные эмоции. Но я хочу знать, что происходит в твоей жизни. И не потому, что испытал неловкость от вопроса Абраксаса. А потому что ты и есть моя жизнь. И когда ты исключаешь меня за её рамки, мне страшно и обидно. Пожалуйста, доверься мне, Гарри!