Сборник драбблов по заявкам и без

- Расслабься? Я буду очень осторожен, - Жермон наклонился и поцеловал Ойгена, который привычно оскалил зубы в своеобразной улыбке. - Герман, я тебе полностью доверяю, но мне кажется, что мое тело не приспособлено для такой любви. Я буду рад доставить тебе удовольствие другим способом, - Ойген протянул руку к паху Жермона, и тот отстранился, вынимая смазанный маслом палец. - Я хотел бы попробовать один фокус, а потом, если не получится или не понравится, обещаю не возвращаться к этой теме. Можно? - Жермон с нежностью смотрел на Ойгена, такого серьезного, в своей постели. Его длинные ноги и руки были напряжены от смущения - генерал Райнштайнер не привык к неподчинению, особенно собственного тела. Жермон смотрел на любовника с нежностью - видеть его, обнаженного, возбужденного, лежащего с бесстыдно раскинутыми ногами было невыносимо. Пусть его тело зажималось и не давало им слиться, Ойген был прекрасен - льдисто-серые глаза, опушенные густыми пшеничными ресницами, резкие черты лица, похожие на утесы Бергмарк, светлая, кажущаяся прозрачной в сумраке кожа, сильное тело военного, не оставляющего фехтование. Его руки - заботливые, поддерживающие, равно уверенно держащие шпагу и грифель. Жермон был единственным, кто видел рисунки Ойгена, и поразился красоте, которую тот замечал даже среди тяжелых военных будней. Ойгена ценили подчиненные за уверенность, справедливость и безошибочность суждений, начальство - за умение достигать поставленные цели с минимальными потерями, друзья - за то, что на него можно было положиться и в мелочи, и в жизненно-важном. Жермон соглашался со всеми этими утверждениями - но любил Ойгена не за это. Он любил стремящегося к совершенству юношу, который видел это совершенство в окружающей их страшной и опасной действительности, и оберегал жизнь и красоту со всей страстью, дарованной ему Создателем. - Сколько будет нужно, - Ойген кивнул, - Что мне делать? Жермон лег рядом на бок, и притянул к себе Ойгена, спиной к своей груди, подложив руку ему под шею. Сначала он гладил и целовал шею и плечи, целовал затылок, отфыркиваясь от волос, попадающих в рот и нос. А потом, продолжая целовать и гладить, сжал шею Ойгена в сгибе локтя. Медленно усиливая нажим, Жермон шептал нежности и признавался в любви, обняв за талию второй рукой. Ойген не пытался помешать - наоборот, переплел пальцы рук с пальцами Жермона на своей талии, полностью отдавая власть. Его лицо покраснело - напряженные мышцы пережали сосуды, снабжавшие мозг кровью. Еще несколько секунд - и его руки упали. Жермон ослабил зажим, но не освободил шею совсем. Свободной рукой он набрал еще масла, и растягивал пальцами бессознательное тело. Следовало поспешить, чтобы не причинить вреда. Два пальца, три - и, быстро смазав себя, Жермон освободил шею и толкнулся внутрь. Вернулся к поцелуям и поглаживаниям, снова шепча Ойгену, как он ценит его доверие. Тот зашевелился, открыл глаза - и ахнул, почувствовав Жермона внутри. - Неприятно? Мне выйти? - Жермон подался назад, и был остановлен рукой, легшей на его ягодицы и притянувшей к себе. Жермон чуть отодвинулся, меняя угол, и был вознагражден удивленным вздохом. - Я рад, что ты оказался прав, - Ойген продолжал держать его, медленно насаживаясь и отодвигаясь, пока в какой-то момент не замер, - Научишь меня? - Обязательно, - рассмеялся Жермон, - а пока скажи мне, как тебе нравится больше - быстрее? Медленнее? Глубже? Разумеется, для обстоятельного анализа потребовалось проверить все варианты. Когда Ойген наконец позволил им заснуть, до подъема оставалось часа два, не больше. Прижимая к себе любовника и засыпая, Жермон подумал, что счастье стоит сна, а еще - что генералам тоже положен отпуск.