Не романтичные истории

— Фаина, — спрашивала её старая подруга, — как ты считаешь, медицина делает успехи? — А как же. В молодости у врача мне каждый раз приходилось раздеваться, а теперь достаточно язык показать. Фаина Раневская

      Когда осень уже окончательно расправила свои рыжие крылья на исполинских деревьях Флотзамского леса, а количество крестиков в записной книжке перевалило за шестьдесят, я стала ассистировать травнице во время прихода больных.       Тут меня во всех смыслах макнули в жизненные реалии – и мои представления о хороших идеях вновь подверглись большим испытаниям.       Одно дело копаться в травках, заниматься отварами и настойками, лишь выдавая селянам нужные бутыльки и рекомендации по их применению. Всё относительно чисто и благопристойно. Травы, та же крушина, могли смердеть не хуже накера, оставлять едкие ожоги на коже, но это всё было терпимо.       Совсем другое, когда в избу травницы на руках вносили часового, сверзившегося с лестницы на вышке. Воющего, с открытым переломом ноги или руки, в крови и грязи.       - У-у, мать твою!.. Бесовская лестница! Сама вывернулась из-под меня! У-у! Скотина! Падла! Разхерачить её к ядреной фени!..       Анешка и я переглянулись, наблюдая за всё сильней и сильней матерящимся дозорным, который винил во всем… да, лестницу. Которая его и уронила вниз. По счастью, это была самая первая, близкая к земле.       «Правда, в ней тоже высоты метра два, а то и больше», - хлопнись я сама с такой высоты, лежала бы смирным кулечком, а этот мужик ещё и почти всеми конечностями размахивал, рассказывая фантастическую историю, где виновница происшествия с ним и разговаривала, и подмигивала, и насмехалась, пока бедняга не решил с ней разобраться.       - Влупить гадине для острастки! Шоб меньше ухмылялась! - плюнул на кулак, замахнулся от души – и тут-то его и подстерегла коварная сила тяготения. Мужик ухнул вниз, прямо в растущие поблизости кусты. – Мацка и Казимка тут прибёгли, поохали и сказали, шо лапа у меня кровит. Потащим, гврят, к Анешке. Пущай поглядит. А сходни эти спалить надыть. Бесноватые они де.       Ни моя наставница, ни я чувством мести к бедной лестнице не воспылали, а знахарка и вовсе отвесила пациенту хороший подзатыльник, который поубавил красноречия у молодчика.       - Цыц, хватит тут всякую чушь нести. Нечего пьяным на вышки шастать! – и принялась осматривать поврежденную конечность. Поцокала языком. – А навернулся ты, Влодек, знатно. Ох, воистину, везет дуракам и пьяным.       - Да где ж тут везение?!       - Кто иной трезвый навернулся бы так, голову разбил или расшибся, а ты тут ещё выступаешь вовсю, - травница оглянулась на меня и махнула рукой, подзывая. – А ты что там стоишь? Перевязки ты тоже на таком расстоянии накладывать будешь? Иди сюда, помогать будешь, доходяга моя…       … а меня, признаться честно, с вида торчавшей кости начинало немного мутить.       - Так, ты тут мне только в обморок не грохнись! Мне вполне хватает вот этой тушки! – огрызнулась Анешка, сунув мне под нос какой-то едкий корень, разрезанный посередине, и голова резко прояснилась. – Давай, ноги в руки – и вперед.       Сначала женщина просто говорила, что ей подать, показывала, как вправить кость, как перевязывать рану. Как накладывать припарки. Что и когда влить в пациента. Мое лицо при этом всё равно поминутно бледнело и зеленело, а в душе – всю передергивало и крутило. Точно это мне накладывали лубок на конечность.       - Доходяга ты нежная, - фыркала себе под нос Анешка, когда я, чувствуя очередной приступ дурноты, сама подносила к носу заветный корешок и, вздрогнув, стряхивала с себя головокружение. – Ты ещё скажи, что в обморок от свернутой шеи курицы падаешь.       - … - я промолчала, но в себе уверенной не была: сворачивать чьи-то шеи как-то не приходилось. Даже Седрик если и приносил из лесу птицу или зайца, то уже в виде поникших тушек. Впрочем, снятие шкурок с последних… да, заставляло в себе сомневаться ещё сильнее.       Тем не менее травница снова скосила на меня взгляд, а потом покачала головой, цокая языком.       - И где в этой вашей Зеррикании таких нежных барышень выращивают?       Мне оставалось только снова промолчать, а вечером подойти к Седрику и серьезным тоном попросить у него помощи. В науке свежевания зайцев. Авось потом при лèкарстве легче будет.       Эльф посмотрел на меня с сочувствием и похлопал по голове. И я ещё острее ощутила себя маленьким ребенком. Угу, ребеночек, двадцать с лишним годиков. Стыд.       - Тебе показать как это с ножом или без ножа? – деликатным тоном поинтересовался Седрик, а я…       … что ж, заветный корень всё ещё был при мне.       Нюхнув бьющую прямо по мозгу траву, я резко кивнула.       - Это значит какой вариант?       - Оба… - еле-еле вытолкнула я из себя, утешая, что в жизни всякое может случиться.       На следующий день, когда Анешка узнала о моих «тренировках», она покачала головой, дивясь, какая муха укусила Седрика связаться со мной.       - Но видимо любовь зла, полюбишь… и зерриканку, - и нет-нет, но усмехалась.       А мне оставалось только надеяться, что ни один настоящий зерриканец не узнает, как сильно я за последнее время испортила репутацию его родины.       Но вернемся к моему обучению на ниве лèкарства.       Хоть Анешка меня и выговаривала за излишнюю чувствительность, пациентов с «кровавым» анамнезом у нас было не так много. Разве что кто-то по пьяни падал со сходней у вышек. Или кто-то засадит рыболовный крючок в нежное место самым невероятным образом.       Так к нам угодил Славек, парнишка лет шестнадцати. Его под руки притащили приятели, пока он орал благим матом то, что переводилось примерно как «Не надо!».       Эту компанию знахарка встречала со сложенными на груди руками, точно мать – при виде нерадивого отпрыска. Славек, едва завидев женщину, прервал свою тираду буквально на полуслове – и тихо ойкнул.       - Снова ты, - носок её ботинка приподнялся и опустился, вызвав у молодежи почти паническую немоту. – и что вы натворили в этот раз?       - Н-ничего! – чуть заикаясь ответил один из приятелей. – М-мы р-рыбу ловили!       - В прошлый раз, когда ты, Ежи, говорил, что вы просто собирали ранетки, а ты случайно сорвался и проехался спиной по забору, потом пришла Гнеся и сказала, что росло то дерево, по чистой случайности, в её огороде.       - Да мы честно ни в чьи сети не лезли!       - У нас даже удочки есть!       - И крючок… - сказал кто-то из ребят, и все дружно покосились на пострадавшего, который после их слов заалел точно маков цвет.       - Чес слово, тёть Анна! – хором отозвалась компания. – У нас того… несчастный случай!       Случай и в самом деле оказался несчастливым: ребятня смастерила себе удочки – ради чего всё тот же герой дня, Славек, стащил у отца несколько рыболовных крючков – а потом, пока компания дружно пыталась чего-нибудь выудить, сам парень неудачно размахнулся удочкой (он ведь видел, как это делает батя!) – и поймал на удочку… себя. А так как парень старался и размахивался со всей дури, то и крючок зацепился даже не за штаны, а за нежный юношеский филей.       Так что операция предстояла… несколько смущающая для подростка. Ему пришлось растянуться на лавке, пока мы с Анешкой разрезали аккуратно штаны.       - Так, Маринка, доставай мои кусачки, - сказала лекарка, окинув придирчивым взглядом поле работы.       - Зачем?! – парнишка дернулся, пытаясь приподняться, но сильная ладонь травницы ловко прижала его обратно к скамье.       - Зачем-зачем, - с мрачной наигранностью отозвалась травница. – Резать будем.       - Зачем?! – в ещё большем ужасе воскликнул юноша.       - Потому что надо! – и когда бледность парня стала переходить в легкую синеву. – Да не бойся, я только крючок перережу.       - Не надо! – с искренним ужасом воскликнул Славек, снова порываясь подняться на ноги. Но когда его вновь уткнули носом в лавку, признался со слезами на глазах. – Меня батька убьет!.. Я ж крючок, того, одолжил.       - Спёр, - припечатала его Анешка, а потом, приняв из моих рук инструмент, изрекла. – Пришло время отвечать за свои поступки.       Под плач и стоны от грядущей порки Славека, знахарка споро сломала кусачками крючок, а потом ловко вынула его из раны. А дальше всё пошло по уже знакомой схеме, только теперь травница командовала, что делать, а я – действовала.       После проведенной, с позволения сказать, операции, юное дарование пыталось остаться в избе травницы под предлогом тяжелой раны, но женщина с фырканьем вытолкала его на улицу к дружкам, аргументируя: «Авось дядя Михай когда увидит, пожалеет тебя хворостиной бить», - правда, судя по тоскливому взгляду парня, сам он в мягкосердечие батюшки не шибко верил.       Когда шмыгающего бедолагу приятели увели каяться перед родителем, мы провожали с лекаркой их процессию стоя на пороге и только не махали вслед платочками. Едва ребята скрылась за углом ближайшего дома, моя наставница бросила на меня немного гордый взгляд. Я ответила ей полным недоумением.       - Что?       - А ты неплохо справилась, доходяга, - рассмеялась женщина. – Может, и выйдет из тебя какой толк.       После чего развернулась и вернулась в дом, а я… что ж, не буду лукавить, слова Анешки меня немного ободрили.       Правда, ненадолго.       Как я уже не единожды говорила, Биндюга соседствовала с лесом, а лес – это не только кубометры (или что там?) хорошей и качественной древесины, но и крайне недружелюбный сосед. Особенно, когда к нему захаживали непрошенные гости.       Так в один из дней ближайшие ворота, ведущие из Флотзама в Биндюгу, открылись, и оттуда вышел небольшой отряд стражников. Никакой особой формы у них не было, разве что ошметки доспехов разных видов и сортов, а также особенный пропитой вид, который отчего-то присутствовал у всех представителей закона в фактории.       Шли эти ребята с первого взгляда молодцевато, почти горделиво, и с местными они разговаривали через губу. На меня, сидевшую рядом с Седриком (у него как раз прохудился гамбезон) и починявшую дырку на спине, пока сам эльф самым бессовестным образом щеголял оголенным торсом (хороший, к слову, торс, фактурный) так и вовсе смотрели как на предателя народа.       - Тьфу, баба безмозглая, - отчетливо слышалось даже на расстоянии. – Мало того, что снюхалась с остроухим, так ещё и милуется на виду у всех.       - Так она ж вроде с этой, как её, Зеррикании. Мож, у них так принято?       - То в Зеррикании! А она у нас, в Те-ме-рии! Надо того, знать эти… пердличия!       - Тьфу, слово-то какое неприличное.       - Во-во, всегда знал, что это подозрительная штука…       И шла эта честная компания прямиком во Флотзамский лес. Стоявшие на улице биндюжники смотрели в спины стражникам так, будто провожали в последний путь мертвецов. Правда, без особого сочувствия.       Сидевший рядом Седрик только поцокал языком.       - Cáelm iad finell, - и хоть я ни черта не понимала в сказанном, молча кивнула.       Не успел толком дневной свет потускнеть, как до Биндюги из леса донеслись отдаленные, будто увязавшие среди деревьев, крики. Сама я вместе с Анешкой окопалась в огороде, приводя его в порядок перед зимой, и, даже не поворачивая голову в сторону голосов, моя наставница обреченно вздохнула:       - А у нас после этих вылазок накеры по огородам шарятся, - и, сплюнув, распрямилась. – Наслушались рассказов, сколько дают за голову скоя’таэля – и понесло лихих молодцев на подвиги. А нам теперь расхлебывать.       В недоумении я вскинула голову.       - А мы тут причем?       - А при том, - буркнула травница, вырывая особенно разросшийся сорняк, умудрившийся безбедно прожить это лето. - Как же мы недоглядели да в лес их одних пустили! Мы же знаем, как лес опасен! Там ведь не только дикие звери и монстры, но и белки! Ах, да как они бедненькие родненькие туда ушли! Уж не сочувствуете ли вы тут нелюдям этим?! Тьфу!       Выкорчеванный сорняк был отброшен за забор, но знахарка не успокоилась. Нет. Уперев руки в боки, она-таки обернулась в сторону леса, точно ждала возвращения припозднившихся домой детей.       - А нам потом эту погань выхаживать, травы свои и отвары тратить, а в лучшем – в лучшем! – случае нам скажут спасибо. Будто его можно положить в карман, а потом за него купить новых ингредиентов!       … мне сразу захотелось стать если не меньше, то хотя бы прозрачнее.       - Пф, успокойся, доходяга, - фыркнула женщина, заметив мое затянувшееся и крайне деликатное молчание, а потом похлопала меня по макушке, - за тебя, по крайней мере, расплачивался Седрик. Давненько я не ела столько мяса.       И, подняв на неё глаза, заметила нет-нет, но проскользнувшую по её лицу тень улыбки. Впрочем, держалась она там не дольше, чем пролетевшая по небу птица: раз – и исчезла.       - Ладно, давай готовить всё к возвращению наших горе-героев, которые так отчаянно стараются нас спасти от козней белок, - и мы вместе отправились обратно в её избу, готовить припарки и мази.       Ждать пришлось недолго.       Не успели мы толком разложить на столе все инструменты, как в дверь травницы забарабанили:       - Открывайте! Стража! – мы с наставницей переглянулись, и я поспешила открыть дверь. Анешка продолжала ворчать, что таким тоном не помощь просят, а напрашиваются на неприятности, но куда тише, чем обычно.       Едва же я повернула ручку, как дверь распахнулась, и в небольшую комнату ввалилась толпа флотзамских стражников, едва не сбив меня с ног. Отступив в угол, где бы меня не затоптали окованные сапоги, я не могла окинуть ворвавшихся внимательным взглядом.       Выглядели эти молодцы уже не такими бравыми как пару часов назад. У большей части руки и колени были заляпаны грязью, как если бы они удирали со всех ног, спотыкаясь и падая, а потом подскакивали – и бежали дальше. У некоторых на доспехах были вмятины, а кольчуги – порваны.       Одного человека и вовсе притащили на руках, и он беспрестанно стонал и хрипел, и когда его толпящиеся сослуживцы немного расступились, я явственно увидела торчавшую у него со спины стрелу. Холщовая ткань рубашки и так не шибко чистая, в лучшем случае желтая, пропиталась кровью, которая всё сочилась и сочилась из раны.       Сглотнув, я отвела взгляд в сторону: да, это совсем не рыболовный крючок… и не мертвые тушки зайцев.       «Так, спокойно, спокойно… - я постаралась сделать глубокий вдох, но вместо небольшого облегчения почувствовала лишь густой запах меди. Настолько насыщенный, что он оседал на кончике языка отголоском вкуса. – Не думай об этом, думай о стражниках».       Во-первых, лучше не хлопаться в обморок в их присутствии, а во-вторых… мне очень хотелось, чтобы Анешка вновь с едва ощутимой гордостью сказала, что я чего-то стою.       Стараясь дышать ртом, я постаралась прорваться сквозь нарастающий звон в ушах. Пока медленно вдыхала и выдыхала воздух, мои глаза сами собой плясали по головам присутствующих, отсчитывая на каждую макушку или шлем.       И хотя я не знала, сколько человек ушли в лес, мне показалось, что вернулось… гораздо меньше людей. Не половина, конечно, но двоих-троих точно не было.       Моя наставница если и заметила прореженные ряды стражи, тактично не подала виду. Вместо этого она сосредоточила внимание на раненых. Мне она отвесила тяжелый и очень красноречивый взгляд:       - А ты что там застыла, доходяга? Давай, живо! Тащи всё необходимое! – и я, придя в чувство как от хорошего ведра холодной воды, бросилась к нашему столу со всеми подготовленными инструментами и лекарствами.       Надо сказать, при более близком взгляде оказалось, что никто из стражников не ушел без подарка на память от белок: самые везучие отделались царапинами от стрел, а большинство получило полный набор синяков, ран, ушибов и вывихов.       «Удивительно, что скоя’таэли не решили их добить», - подумала я, наблюдая за тем, как эти бедолаги хромали прочь, получив свою припарку и наложенный конопляной ниткой шов. Правда, далеко не уходили, стояли возле хаты, периодически пытаясь поглядывать через приоткрытую дверь.       - А ну живо дверь закрыли! – рыкнула на них Анешка, когда в проеме сгрудилось уже пять голов. – Ещё пришью ухо куда-нибудь не в то место!       ... и хотя шов лекарка накладывала на щеке, только не вертевшийся мужик замер и даже дышал с большой осторожностью. Его сотоварищи, тоже не на шутку напуганные такой перспективой, послушно закрыли дверь в дом, и мы с наставницей нет-нет, но чуть расслабились.       Когда мы с ним закончили, стражник утер вспотевший лоб, а потом покосился на своего приятеля со стрелой в спине. Бедолага лежал на лавке и, кажется, уже почти не стонал.       - А чегой-то с Зябликом будеть? Ему всё хужее и хужее…       - Чего-чего, - буркнула негромко Анешка, а потом почти неслышным шепотом добавила. – сам что ли не видишь? Стрела ему кишки продырявила.       - Да ладно те, Анеш, ты ж биндюжникам и кости собирала, и Штефана, которого вепрь подрал, ничё, на ноги поставила! А тут всего-то одна малюрашная стрелочка!       - Смеяться изволишь? – глаза у Анешки сузились как у кошки. – Ты эту «стрелочку» видел?       - Ну, стрела как стрела, только… наконечник какой-то мудрёный, крученый.       - Так чтоб ты знал, стрела эта сделана так специально, чтобы ввинчиваться в тело. А она прошила ему живот.       - Ну, так не сердце же?       - Прошей она ему сердце, он бы просто умер на месте и ничего бы даже не понял. А так ему нахрен разорвало кучу органов – и он ещё несколько часов будет истекать кровью прежде, чем умрет в агонии.       Мужчина пожевал губу, не отрывая взгляда от своего товарища.       Стрела прошила бедолагу насквозь: со спины виднелся конец стрелы, украшенный серыми перьями, а наконечник выходил через живот. Мужчина уже не стонал, а скорее хрипел. Кровь из раны стремительно стекала на лавку, а оттуда – на пол хаты.       Как бы я ни старалась дышать через рот, от запаха крови никуда нельзя было деться. Он словно ржавчина в металл въедался в кожу. И как я ни старалась смотреть под ноги, пару раз я отчетливо слышала чавканье от вляпавшихся в загустевавшую лужицу ботинок.       «Нужно выдержать, просто выдержать… - мысленно уговаривала себя, вновь чувствуя нарастающий в ушах звон. Заветный корень, которым я обычно пользовалась, лежал где-то на полках дома, и как мне хотелось сбегать до него… не без надежды, что когда вернусь обратно, то всё уже будет решено. – Выдержать!..»       Меня мутило, и я бы в другой ситуации, зажав рот ладонью, выскочила бы на свежий воздух, куда-нибудь за избу, чтобы спрятаться там, среди густой поросли белого мирта. Там бы никто не увидел, как меня выворачивает наизнанку. Услышали бы, но не более.       «Я выдержу!.. - и продолжала утирать проступивший на лбу раненого пот. Разве что теперь я тоже дышала урывками. – Если не сейчас, то, черт побери, когда?!»       Пока я уговаривала свой желудок от позорной сдачи своих позиций (которые предусматривали тактическое отступление в район кустов в огороде), наставница о чем-то договорилась со стражником. Окончание их разговора я безнадежно прослушала и застала лишь момент, когда они ударили по рукам.       После чего мужчина вышел на улицу, и почти сразу на него обрушились обеспокоенные голоса остальных выживших в этой вылазке. Вслушаться в их разговор не получилось: травница почти сразу ухватила меня за локоть и заставила наклониться к ней.       - Что ж, доходяга ты нежная, давай уже поможем этому бедняге, - и травница пошла возиться с травами, среди которых я явственно различила карминовые лепестки двоегрота.       - Это же… - мой рот открылся прежде, чем я успела толком понять, что именно я вижу. Как у закоренелой отличницы, которая увидела, что кто-то из однокурсников прямо при ней нарушает прописные истины.       Анешка бросила на меня раздраженный взгляд через плечо.       - Я что, должна по десять раз одно и то же рассказывать? Или у тебя уши дерьмом забиты? Не видишь, где у него стрела торчит?       Конечно, видела. И саму стрелу, тонкое древко, старательно ошлифованное умельцем, и серые перья на том конце, что торчал со спины…       ... и наконечник. Хороший такой, стальной, светлый. Его явно старательно выковал какой-то умелец так, чтоб острые края закручивались, точно винт или что-то похожее. По металлу бежал даже какой-то растительный орнамент, изящный и тонкий, и кровь на нем отливала розоватым, точно ненастоящая.       Слишком красивое орудие смерти. Неправильное. Точно насмешка.       Нехорошая дурнота поднялась от живота ближе к горлу, давя изнутри.       «Это всего лишь сталь, сталь – и ничего больше», - сжав зубы, я сглотнула, чувствуя где-то на подступе к горлу желчных привкус.       - Ну, всё поняла? Больше глупых вопросов не последует? – с этими словами Анешка растерла красные лепестки и бросила в небольшую плошку со снадобьем. Помешала небольшой палочкой, которую после тут же преломила, а затем кивнула в сторону раненого. – Помоги мне. Приподними его.       … в груди завозилось какое-то нехорошее предчувствие.       - Да не тряси его так! – тихо огрызнулась на мои неловкие движения знахарка, пока я пыталась удержать мужчину в сидячем положении. Выходило не очень.       Хоть он и был примерно с меня ростом, но тяжелый как колода. Из-за стрелы я не знала, как его подхватить так, чтобы не сделать хуже. Со спины этого не давало сделать охвостье стрелы, а спереди – наконечник. В итоге пришлось его подхватить кое-как под руку и потянуть на себя, чтобы стражник навалился на меня.       Ткань на боку, прижатом к раненому, стала влажной и липкой.       «Это кровь… всего лишь кровь…» - если так подумать, не самый худший вариант. Далеко не самый худший.       Пока я боролась попеременно с дурнотой и заваливающимся с лавки стражником, Анешка подошла совсем близко и похлопала мужчину по щеке.       - Давай, милый, потерпи ещё маленько, - на удивление ласково произнесла она, и я невольно замерла. Наш пациент что-то неразборчиво протянул на единой болезненной ноте. Травница согласно погладила его по макушке. – Знаю, потерпи. Осталось совсем чуть-чуть. Вот, это снадобье тебе поможет заснуть без боли.       - Без… боли?.. – еле-еле вытолкнул из себя мужчина эти членораздельные слова, и его веки приподнялись. Мутный взгляд уставился прямо на знахарку, которая продолжала тепло улыбаться и гладить его по волосам.       - Без боли, - кивнула женщина, наклоняя плошку с зельем ко рту мужчины.       Тот послушно приоткрыл губы, и едкое снадобье полилось по его горлу.       Мы молча следили за тем, как его веки медленно закрывались, а дыхание становилось всё глубже и медленней, пока наконец не прекратилось совсем. Анешка прижала пальцы к его шее под челюстью, какое-то время постояла так, точно чего-то ожидая, а потом медленно вздохнула.       - Ну, вот и всё… - я всё ещё сидела рядом, поддерживая обмякшее тело, когда наставница перевела взгляд на меня. – Давай, помоги мне уложить его на лавку.       Под команды травницы руки послушно выполняли все её слова, пока мое сознание находилось в странном трансе. Мысли текли медленно, заторможенно, будто мозг онемел и размягчился до состояния киселя.       Лишь когда лекарка без всяких сантиметов переломила стрелу, чтобы вытащить её из тела, хруст дерева заставил меня встрепенуться и скинуть с себя этот полусон.       - Он… умер?       Травница бросила на меня взгляд полный… не презрения, нет, а чего-то сродни жалости.       - Ух, тепличный же ты цветочек, доходяга, - поцокала она языком, а потом распахнула дверь и крикнула толкавшейся на пороге страже. Честно сказать, я про них почти забыла. – Можете забирать. Я сделала всё, что могла.       Судя по опущенным головам в кольчужных накидках и редких шлемах, их сотоварищ уже пересказал свой разговор с травницей, и те были уже морально готовы. Вид у них был угрюмый, а взгляды, которые они бросали в сторону леса, не сулил ничего хорошего тамошним обитателям, если они попадут в руки флотзамцам.       Слёз и криков не было. Мужчины лишь покивали и, подхватив тело, ушли прочь, в сторону фактории. Может, чтобы передать родственникам или похоронить самим.       Проводив их нечитаемым взглядом, Анешка обернулась ко мне, застывшей возле лавки с приподнятыми руками. По своим ощущениям, я была вся в крови: платье сбоку и на поясе всё пропиталось кровью, подол платья и башмаки вымокли в луже на полу, руки стали алыми почти по локоть.       «Ни дать ни взять Джек-Потрошитель…» - мелькнула дурацкая мыслишка, а потом мне в лицо прилетела тряпка. Еле успела поймать. Возмущенно посмотрела на наставницу, скрестившую руки на груди.       - Ну, что стоишь? Думаешь, пятно само со временем исчезнет? – ехидно поинтересовалась она, нисколько не впечатленная ни моим видом, ни покрасневшими глазами. – Давай, нужно все привести в порядок.       Пожалуй, только тогда я заметила, что её платье тоже покрывали багровые пятна и полосы. Да, денек выдался, что надо…       В четыре руки мы взялись за уборку хаты. Оттирали доски пола, пока следы на них не потускнели. С лавкой пришлось повозиться: дерево, которое пошло на неё, было куда светлей, и там, сколько бы сил мы ни прикладывали, подозрительные пятна, наводившие на мысль, что здесь кого-то зарезали, сохранились.       Анешка с досады швырнула тряпку на пол, а потом, вздохнув, наклонилась и вновь взяла её в руки.       - Ладно, сошью кой-какие лоскуты в стеганное одеяло – и накину сверху.       Утерев взмокший лоб, я разогнула спину, которая тут же захрустела на все лады. Ещё полчаса в согнутом положении – и боли мне были бы обеспечены на неделю. И пока я потирала поясницу, наставница споро выкидывала остатки от использованных растений, сгребала посуду для мойки, пока внезапно не замерла перед столом, отставив в сторону зажатые в руках плошки.       Когда я подняла взгляд, то заметила, что в руке у Анешки зажата та злополучная стрела, всё ещё покрытая чужой кровью. Странно, что теперь при взгляде на острие я не чувствовала приступов дурноты. А может, дело было в том, что я уже вдоволь насмотрела за сегодня на все возможные виды травм, поэтому единственное, что я чувствовала, была дикая усталость?       Кое-как переставляя ноги, я подошла ближе. Наставница, не поворачиваясь ко мне, чистила стрелу, попутно делая для меня объяснения.       - Запомни на будущее, самые мерзкие раны – это раны в живот, они всегда смертельные. Слишком незащищенное место. Слишком много органов, которые легко повредить. А уж таким-то чудом, - она повертела в руках остатки древка, почти любуясь острым наконечником. Если не знать, что из-за него человек только что расстался с жизнью, то выглядел бы он настоящим произведением кузнечного искусства. Но восторга не было. Только свинцовая тяжесть в теле. – Запомни, если человека нельзя спасти, его страдания нужно хотя бы облегчить.       У меня в сердце от этих слов похолодело. Я ведь знала, что в этом мире всё будет совсем не так, как в моем родном. Но, пожалуй, только сейчас в полной мере стало ощутимо, насколько этот мир другой.       Могла ли я осуждать Анешку? Говорить про ценность жизни и стремление бороться за каждую из них?..       «Как же всё непросто…» - проведя руками по лицу, я постаралась выкинуть эти моральные дилеммы из своей головы.       Я понимала, что знахарка оказала тому стражнику даже услугу. Понимала головой, но не могла принять в душе. По крайней мере, пока.       Но ещё хуже мне становилось от мысли, что когда-нибудь и я сама могу оказаться в точно такой же ситуации, когда я буду смотреть на человека, ещё живого, дышащего, стонущего от боли – и понимать, что все мои попытки спасти его жизнь, лишь продлят страдания. Не будет ли тогда милосердием дать такому человеку достаточно сильное снотворное, чтобы он ушел тихо, без боли?       Думала – и отгоняла эту мысль.       А от остальных грустных размышлений меня отвлекла моя наставница, продолжившая свою лекцию. На этот раз – про стрелы скоя’таэлей.       - И все-таки стоит отдать должное головорезам Йорвета, - хмыкала женщина, покачивая древко в пальцах, - эти стрелы хоть и мерзкие, но при хорошем выстреле убивают быстро. Но бывают и другие…       С этими словами она подошла к одной из полок и выудила из задних рядов небольшой горшочек, перевязанный сверху тканью и веревкой. Стянув бечевку, Анешка вытряхнула себе на ладонь какие-то крючки, очень похожие на рыболовные, и принялась их ворошить пальцем. Морща лоб, лекарка сдувала падавшие ей на лоб пряди и успокоилась лишь тогда, когда вытащила из всей этой мешанины мусора отломанный конец трехзубой вилки.       Во всяком случае, я так решила поначалу.       Когда знахарка подошла ближе, я увидела, что кусок вилки, на самом деле был трехлапым крючком вроде куриной лапы: три заостренных конца торчали в разные стороны, точно растопыренные пальцы. Правда, пальцы были кривоваты – хоть их и попытались распрямить, тонкое железо местами продолжало загибаться. Точно переломанное.       Дождавшись, когда я насмотрюсь, Анешка покрутила в пальцах странную железку, а потом вручила её мне.       - Забавная штучка, да? – и уже сам её едкий тон подсказывал, что вытащенная на свет диковинка мне нисколько не придется по нутру. И была права. – Ещё один из беличьих наконечников. Такая игрушечка не прошибет даже захудалый кожаный доспех. Отскочит. Но, если никакой брони нет, вопьется и перекрутит всё внутри в фарш. Попав в живот, выйдет из спины в трех, а то и в четырех местах.       Пальцы, державшие наконечник, онемели – и я едва не отбросила его в другой конец избы.       - Созданы для устрашения населения, - продолжала тем временем рассказывать Анешка, забирая наконечник их моих похолодевших рук. – На Второй Северной такие использовались часто.       - Но это ведь… - начала было я, и сама оборвала себя на полуслове. Что я могла сказать? Бесчеловечно? Жестоко? Любое слово прозвучало бы бессмысленно. – Зачем?       - Спроси об этом белок, - фыркнула женщина, а я воззрилась на неё округлив глаза. – Боги, я же не предлагаю тебе соваться в лес! Спроси у Седрика. Он-то тебе может что и расскажет. Так сказать, с той стороны.       - Но он ведь больше не скоя’таэль.       - Какая же ты наивная… - покачала головой женщина, а потом, понизив голос, добавила. – То, что он покинул ряды белок, не значит, что он перестал думать, как они.       - Он же живет здесь, среди людей. А скоя’таэли такого принять совсем не могут.       - И что? Он просто разочаровался в той идее, за которую белки сражаются. А что до соседства с людьми… ха, не такое уж оно и близкое. До твоего появления жил тут бобылем, только с Сегеримом немного общался да напропалую водку глушил, - тут она хмыкнула, а потом почти нехотя добавила. – Надо сказать, твое появление на него неплохо повлияло.       Я едва было не спросила вслух, с чего она так решила… но вовремя остановила себя от неловкого вопроса. Доля истины в словах Анешки была: Седрик, каким бы мирным ни выглядел, с теми же биндюжниками больше необходимости не общался. Может, окажись на его месте кто другой, его бы давно все подозревали во всех бедах в деревне, а так…       «Что с пьяного спросишь?» - а уж когда тут нарисовались мы с Андреем, то в глазах остальной Биндюги странноватый эльф стал совсем своим. Даже если сам Седрик остался прежним. Бывшим скоя’таэлем.       Пока я осмысляла слова Анешки, травница забрала у меня из рук жуткий наконечник для «устрашения». Не удержавшись, я отерла ладонь о подол, и вновь почувствовала под пальцами ещё чуть влажную ткань. Скривилась.       Кажется, сегодня вечером меня ждал увлекательный аттракцион «Вывести кровь». В Средневековье. Без стиральных машинок, порошка, мыла и – представьте себе! – соли на каждом шагу. Та ещё задачка.       - Ну-ну, не кривись. Потом приду и помогу тебе, доходяга, - и не успела я сказать ей спасибо, как наставница впихнула мне в руки небольшой сверток, внутри которого сверкнул всё тот же злополучный витой наконечник. Я опешила.       - Анешка… зачем?       - Уж не на добрую память, - край губ женщины чуть скривился. – Отдашь Седрику, уж он-то к хозяйству пристроит. Сталь хорошая, грех такую выкидывать.       Пожевав губу, я опустила взгляд на зажатую в ткани железку. Добрых чувств у меня она не вызывала. От попытки отказаться удерживало банальное практичное понимание: травница права. Тем более что последнее время он только и делал, что мастерил капканы для накеров.       «Будто не деталь для ловушки несу, а незваного гостя…» - и укорив себя за излишнюю фантазию, поспешно убрала остатки стрелы в небольшую суму на поясе. Будто наконечник и в самом деле мог зловредно подмигнуть зеленым отблеском, которого по осени не должно быть и в помине.