Gott ist tot

      Когда-то давно от мира осталась пустыня. Ни единой души, кроме погибающего остатка. Это пережиток прошлого, умирающий по собственной вине. Ему не хватает сил, власти. Не хватает жизни и лучшего сердцебиения, потому что смертная кровь становится ядом на руинах великого колизея.       Жираф никогда не принадлежал на этих землях, ведь это территория богов. Он всего-лишь был никем иным, как юным архитектором, который хотел ухватиться за мечту. Его воспитали стены Таска, он в них вырос вместе с десятками людей, а все как один.       Все хотят признания от жизни.       Никто уж не вспомнит, как он здесь оказался, но кости ломит таким жаром, что лучше было бы умереть. В последний раз он тянется к самообладанию, чтобы встать и соврать себе обо всëм.       Он просит милосердия от Домена, но к нему снизошло что-то другое. Это невозможно назвать человеком, не видно ничего, кроме белых перьев и золотых цепей. Выглядит так, словно самая настоящая смерть неизбежно приближается.       «Я хочу жить»       В ответ трещит защита этого мира, и горит голос чего-то высшего. Ему обещают слишком много, вкладывая особенного смысла, потому что всë задано ролью. Его заговаривают и судят на заброшенном храме.       Жираф с ужасом чувствует, как ему протыкают грудь мечом со словами, что такова кара архангела. Под весом миров ломаются кости, только чтобы можно было жестоко вырвать горящее сердце.       Глаз касаются самые холодные руки, впечатывая металл цепей в них, а в голове нет ничего, кроме звона церковных колоколов. Впервые умирать так больно, потому что сервера больше не существует, остался лишь смертный. Возрождений тоже нет.       Кровь меняет своë течение, становится кипящим металлом, ведь архангел милосердно вставляет в грудь уголëк, выжигая на коже благословение.       — Тебе покровительствует Пламя, — Этот голос придëтся запомнить на всю жизнь, он звенит и резонирует в сознании чем-то особенно смертельным, — Покайся, взмолись и восстань.       Его лишний раз зовут пророком, а звучит это совсем зазря. Жираф говорит, что в нëм нет ничего святого, и он так чертовски прав, потому что лëгкие сгорают, пока над ним шепчут молитву.       — Сожги всë, — С просьбой приходит ответственность. Ничего больше нельзя почувствовать. Ни горячего песка, ни знойного солнца, просто ничего. Есть только холод от пустоты в груди. В лицо ему смотрит сам свет, — Сгори до тла.       И он сгорает, как по щелчку пальцев. Это наказание, это проклятие. Это ожог на всю жизнь, ведь от тела не осталось и следа, лишь пепел разлетелся по ветру, смешавшись со священными рунами в песчаной буре.       Жираф просыпается перед порталом, и он сжигает вокруг себя мир, не оставляя пути. За ним идëт вечный огонь, обещающий никогда не затухнуть. Это пугает, и это убивает беспощадно. Выбор был всегда, и он был сделан, от пламени не сбежать.       Магическая линия горит так ярко, но шаг в следующий мир не приносит никакой боли. Больше не будет шрамов, останутся только воспоминания и жаркий зуд под рëбрами. Его новое сердце искрится от страха, потому что в отражении обсидиана благородным металлом блестят глаза. В этом есть свой смысл, но нет чувств.       Его лишили сердца так жестоко, и мраморный пол горит, не прекращая. Отчаяние каждой частички пепла в лëгких даëт сил жить.       Без единой передышки начинается побег от горького пожара, питаемого невыносимой болью.       Модди Чат встречает своего старого друга с глубоким сожалением и чувственным беспокойством. Под хрупкими костями виден каждый символ, ведь теперь Жираф принадлежит божеству Жизни.       Модди его утешает, как сделал бы любой хороший товарищ.