Halkegenia Online (филлерные истории).

      Бренхен больше ничего не сказал за весь остаток дня — но почему-то его молчание говорило громче, чем слова.       «Вот тебе!», — подумала маленькая злобная часть Сугухи. Если в нём начала просыпаться совесть — тогда, возможно, он почувствует хоть малую толику той боли, которую причинил другим.       Но он остался таким даже после того, как они вернулись домой, полностью избегая Сиесты и спокойно выйдя в сад, чтобы лечь под благоухающим оливковым деревом. Там он и оставался, даже когда начали долетать запахи ужина.       И, в конце концов, сильфа начала немного беспокоиться. Это было не похоже на Бренхена. Или похоже?       Она сказала, что он ей кое-кого напоминает. И это было правдой. И было правдой, когда она сказала, что ошибалась. Но на самом деле она не знала Бренхена. Кроме его мотивов, как Куроцунэ, того, что он любил девушку по имени Флата, и что он сделает всё, чтобы помочь ей, — она совсем его не знала.       — Ужин будет готов совсем скоро, мисс, — сказала Сиеста, когда сильфа рассеянно склонилась над стойкой, глядя в кухонное окно.       — Хм? О, эм, спасибо, Сиеста-сан.       — Я очень надеюсь, что пирог с бараниной будет приемлемым, мисс.       Горничная радостно суетилась на кухне, напевая себе под нос во время работы.       — Всё, что приготовлено с любовью в этом доме, будет прекрасно, — Лифа добродушно улыбнулась. — Скажи, Сиеста… Что ты думаешь о Бренхене? — Служанка замерла — но только на мгновение, прежде чем вернуться к работе. — Мне нужно твое честное мнение, не утаивай ничего, пожалуйста.       Затем:       — Вы думаете… что я должна ненавидеть его, — заключила Сиеста после долгой паузы. — И что я просто ничего не говорю, потому что вы и он — маги, и он — гость в этом доме. Но… я не испытываю ненависти к мистеру Бренхену. Как я уже говорила, то, что он сделал, — он сделал потому, что ему было очень больно, и он не знал иного пути.       — Это не оправдание, — тихо сказала Лифа.       — Возможно, и нет, — Сиеста кивнула. — Но это объяснение. И оно лучше, чем у большинства. — Затем она улыбнулась, заглядывая в маленький чугунный лючок рядом с кухонным очагом. — В любом случае, это действительно замечательная кухня. Духовка так хорошо нагревается!       — Правда? — Сильфа откинула с лица выбившуюся прядь. — Я не заметила.       Конечно, Сугуха и на четверть не была такой поварихой, как её невестка, даже с помощью магии. То, что Асуне удавалось творить такое в столь примитивной обстановке, больше всего походило на чудеса.       — О да, мисс, она, по крайней мере, так же хороша, как большая печь в Академии. Это делает всё намного проще! И да, ванна уже готова, если вы хотите помыться перед ужином.       — Знаешь, я думаю, что… — сказала Сугуха, а затем запнулась, глядя на Бренхена.       Её ждала приятная ванна.       Или она могла бы выйти на улицу и попытаться познакомиться с разумным, который, вероятно, был довольно неприятным внутри.       Она могла наслаждаться теплом, ощущением парения, которого не мог передать даже полёт.       Или она могла бы пойти и найти какую-нибудь новую причину для беспокойства.       В конце концов решение было очевидным.       Выйдя во внутренний дворик, Лифа посмотрела на сионаха, лежащего под сенью оливкового дерева, и уставившегося на ещё большую крону Мирового Древа. Затем она попыталась посмотреть глубже — что он там говорил о «втором взгляде»? Она смотрела так пристально, как только могла, и отказывалась останавливаться, пока не…       Он был… юн. Почему это её так удивило? Он всегда выглядел юным — но, за его масками, за решимостью и обманом, она просто приняла, что он старше, чем выглядит, и принимала это каждый раз, когда смотрела на него. Но теперь… Он мог бы быть моложе Сугухи.       «Примерно столько же, сколько было Кадзуто, когда…»       В любом случае, слишком молод, чтобы быть одному.       И он был… маленьким. Очень тонкий скелет. Невероятно, что он мог сражаться так яростно. Но были признаки того, что он знаком с жестокостью. Шрамы на лбу. Сломанный нос. Порванные уши и изуродованный хвост.       И он был… худой. Не просто стройный от природы — были едва заметные признаки истощения.       «Он плохо ест».       Его глаза были очень умными. Не злыми — но, конечно, не очень добрыми. И под ними были тени.       «И спит он тоже плохо».       И ещё одна вещь, которую она раньше не замечала:       — У тебя волосы в беспорядке, — Лифа ненароком произнесла это вслух, заработав хмурый взгляд от Бренхена, которому, похоже, не нравилось, что его оторвали от размышлений. — Когда ты в последний раз их мыл?       Общая диковатость облика частично скрывала это — но шевелюра была запутанной и в ней виднелся всякий сор.       — Я моюсь время от времени. Тебе-то что? — голос юноши… скорее — мальчика, звучал раздражённо.       — Я имею в виду — вымыть их как следует, — сказала Лифа. — С хорошим шампунем и кондиционером.       И расчёской. Она держала пари, что он просто проводил рукой по влажным волосам. И, если подумать… Он действительно мылся правильно — или просто часто?       — Ты имеешь в виду эту жгучую гадость? — с несчастным видом сказал Бренхен. — Она однажды попала мне в глаза, и я больше не хочу. Кроме того, я ненавижу, когда из-за этого мой мех становится сухим и грубым. Почему ты спрашиваешь об этом?       — Девочка! — скомандовала Лифа.       — Что?       — Девочка. Сейчас, — скомандовала она снова… Пожалуй, зря. Черты лица Бренхена застыли, его губы скривились, как у капризного ребенка.       — Нет.       Сугуха на мгновение задумалась. Мальчик, девочка… Для Бренхена не было никакой разницы, он, вероятно, мог бы стать камнем, если бы постарался. Так что единственным, кого это могло беспокоить, была она сама. «Я просто не буду смотреть», — подумала она, хватая мальчика за руку.       — Эй, что ты…       Она потащила смущённого сионаха в дом, вверх по лестнице и в ванную, а затем велела ему раздеться.       Это был не приказ — просто так всё и должно было быть.       Для Сугухи это оказалось легче, чем она ожидала. Во-первых, Бренхен не проявлял ни малейшего интереса к тому факту, что был в ванной с девушкой, во-вторых, лис вёл себя скорее как маленький мальчик, когда она заставляла его сидеть спокойно, пока работала над его волосами. Лифа была безнадежна, когда дело доходило до плетения кос, -- но она прекрасно могла расплетать, и то, что высвобождалось из длинных осенне-рыжих волос Бренхена, варьировалось от обыденного до тревожного.       «Как он ещё вшей не завёл?!» — удивлялась Сугуха, велев ему закрыть глаза и ополаскивая ещё одним ведром воды. Теперь кондиционер.       — Если ты воспользуешься этим, а потом расчешешь волосы — они не будут такими сухими и ломкими.       Она дала ему кусок мыла и губку, и он без особого энтузиазма принялся за работу, отчаянно шипя в её адрес. Пена стекала по узловатым мышцам рук и спины, позвоночник проступил, как гребень рептилии, когда он наклонился, а когда вода впиталась в его хвост, он объявил, что она «портит его», как будто правильное мытьё наносило ущерб его гордости.       — Не веди себя как ребёнок, — сказала Лифа. — Потом высохнет!       Она снова потянулась за расчёской — но её тут же выхватили из рук. Бренхен вцепился в свой хвост, поглаживая и расчесывая его, так отчаянно, как будто искал в этом утешение.       В конце концов Лифа пожертвовала своей ванной — но Бренхен появился одетый в какую-то слишком большую одежду для него пижаму братика. На самом деле после мытья и расчёсывания его длинные волосы немного восстановили свою естественную форму, и теперь ему не пришлось прилагать много усилий, чтобы сойти за девочку.       «На самом деле он был бы довольно милым, если бы заботился о себе», — решила Сугуха.       Затем она повела его вниз по лестнице и, как и в ванной, ясно дала понять, что он сядет за кухонный стол и будет есть вместе со всеми. Усаженный между Сиестой и Юи, чужой в их доме, лишённый своих масок и контроля, мальчик-сионах совершенно потерялся. В нём не было больше ни лукавства, ни веселья — только застенчивость и нервозность, когда он с тревогой оглядывался по сторонам. Как будто он боялся, что за ним наблюдают другие глаза. Как будто единственное, что могло бы облегчить это чувство, — это сменить форму или спрятаться.       Когда Сиеста положила перед ним кусок пирога с бараниной, Бренхен попытался сгрести его руками — но только для того, чтобы Юи показала ему, как пользоваться вилкой. Кто такой Бренхен, чтобы спорить с «принцессой», которая пытается ему помочь? Тем не менее, он ел с жадностью, всё время держась одной рукой за тарелку.       «Он боится, что мы отнимем у него еду?»       Эта мысль, казалось, подтвердилась, когда Сиеста подошла ближе. Он испуганно посмотрел на неё. Это было смешно — он мог победить почти любого фейри из стражи, Сиеста была почти беспомощна рядом с ним… Но сионах не сражается, если его не загнать в угол.       — Не хотите ли ещё немного? — спросила горничная.       — Ч-что?       — Вы, кажется, очень голодны. И еды ещё много.       Глаза Бренхена с сомнением метались между Сиестой, Лифой и всё ещё дымящимся пирогом в центре стола, затем он нерешительно протянул свою тарелку, как будто не совсем веря в то, что она положила ему ещё порцию, и когда он продолжил есть — это было немного медленнее, немного вдумчивее. Он мельком увидел пристальный взгляд Лифы.       — Спасибо, — тихо пробормотал лис.       — Всегда пожалуйста, мистер Бренхен. — Сиеста улыбнулась, а мальчик запнулся и выражение его лица стало совсем несчастным.       Маленькая подлая часть Сугухи считала, что он это заслужил. Он заслужил чувствовать себя маленьким и никчёмным за то, что он сделал с Сиестой и всеми остальными. Но…       «Он съеживается, когда думает, что мы собираемся прикоснуться к нему. Единственные прикосновения, которые он знает, — это удары».       Ей было трудно не чувствовать себя хотя бы немного виноватой.       Как она могла ожидать от него доброты, когда никто никогда не был добр к нему? Никто никогда не учил его этому. Это не было оправданием — но это было объяснение. Бренхен был мыслящим существом, он отвечал за свои поступки — но он также заслуживал того, чтобы ему показали, что правильно, а что нет.       «И я та, кто приручил его. Поэтому я за него в ответе».       Может быть, если всё выгорит, совет проявит к нему снисхождение?       Он сбежал из заключения — но если с его помощью будет закрыто другое расследование, и если он вернёт украденное, — возможно, она сможет поручиться за более мягкое наказание.       Она думала об этом, готовясь ко сну в ту ночь, выключая свет на первом этаже, прежде чем подняться наверх, чтобы пожелать спокойной ночи Сиесте и уложить Юи в постель. Она остановилась у комнаты для гостей и заглянула внутрь.       Бренхен тихо сидел в темноте на кровати, глядя сквозь стену и вновь погрузившись в мысли. Одной рукой он рассеянно поглаживал томоэ, и то, казалось, мерцало в такт его сердцебиению.       — Я сожалею о том, что произошло раньше, — сказала Лифа. — Я была немного бесцеремонна.       — Это не проблема, — ответил мальчик. — И ты была права — правильное мытьё не вредит меху. Я запомню.       — Хорошо.       Лифа колебалась — она хотела что-то сказать, но не была уверена, что именно. К счастью, в этом не было необходимости:       — Лифа… Могу я спросить?       Она кивнула, вошла в комнату и слегка прикрыла за собой дверь. Он выглядел очень задумчивым, формулируя то, что хотел сказать:       — Почему Сиеста была так добра ко мне за ужином?       — Она наша горничная. Ты гость в этом доме… Я…       — Но ведь это не причина, не так ли? — тихо спросил он.       — Да. Но я думаю, что она видит тебя даже более правильно, чем я, Бренхен. Я думаю, что у Сиесты-сан доброе сердце, которое не верит, что добавление ещё большей боли в мир может что-то исправить.       — Но она причиняет мне столько боли прямо сейчас… Вы обе… Я не понимаю.       — Бренхен, это не мы причиняем тебе боль. — Она улыбнулась ему так нежно, как только могла. — Это чувство внутри тебя — чувство вины. Ты чувствуешь это, когда понимаешь, что сделал что-то не так. Но ты можешь всё исправить — и я знаю, что ты это сделаешь. — Он тихо кивнул, поглаживая томоэ на груди. — Ты уже помогаешь. Мы могли бы даже доказать невиновность. И вину, да, — но, по крайней мере, это будет настоящий виновник.       — Но я не был до конца честен с тобой, — сказал Сионах со стыдом в голосе.       — В смысле?       Он поколебался, прежде чем сесть на кровати — и предложить ей присесть рядом. Лифа сделала это, не раздумывая ни секунды.       — Я сказал тебе, что хочу вернуть долг за то, что ты вернула мне сердце Флаты. Это действительно так. Но это не вся правда. Вся правда в том, что… я боюсь. Я так напуган, потому что… Я знаю, что люблю Флату, но… — он скривил лицо, как будто хватаясь за тени в своём сознании. — Я люблю Флату — но я не знаю, почему я люблю её.       Тревога читалась в его глазах — и всё же Лифа ничего не могла сказать. Как она могла сказать этому серьёзному мальчику, что вся его жизнь была придумана? Что та, которую он любил, возможно, даже не существовала никогда?       Она покачала головой. Нет, Юи подтвердила природу томоэ. Флата существовала — хотя как это существование проявилось, было неясно. Она была с Бренхеном даже сейчас.       — В тюрьме ты сказал, что не знаешь, как любить её по-настоящему, — вспомнила Лифа, и Бренхен кивнул:       — Это похоже на то, что всё время, проведенное с ней, окутано туманом. Как будто это рассказанная история — и я вижу её только мысленным взором. Но чувства такие сильные! Они мои, я знаю! Я просто боюсь, что когда я снова встречу Флату, я не буду знать, что она значит для меня.       — Я думаю… Я, возможно, немного знаю, каково тебе, Бренхен, — осторожно сказала Лифа. Хотя она разобралась со своими чувствами — мысли об этом всё ещё оставляли привкус привкус горечи. Но если это могло помочь сейчас — горечь не имела значения. Она положила руку на плечо лисёнка и терпеливо ждала, пока он не привык к её прикосновению. — Есть кое-кто, кого я очень люблю, и какое-то время это причиняло мне боль.       — Как моя Флата, — пробормотал он.       — Может быть, немного, — Лифа покачала головой. — Это было больше похоже на то, что… Мне нравилось думать о нём, не зная на самом деле, кто он такой. И когда я узнала, кто он на самом деле… Какое-то время мне было больно. Я была так зла на него — но больше всего на себя. Но дело в том, что я любила его настоящего, очень, очень сильно. Он… один из моих лучших друзей. И хотя я не люблю его так, как ожидала тогда, чувства, которые я испытываю к нему сейчас, такие же сильные. И это даже лучше — потому что я знаю, что он чувствует то же самое по отношению ко мне. Однажды ты снова увидишь Флату — и, когда это произойдёт, ты не должен бояться, Бренхен. Ты можешь не знать, как любить её сейчас, — но когда ты будешь с ней, когда ты поговоришь с ней честно — я думаю, ты разберёшься.       Она почувствовала, как мальчик прислонился к ней и кивнул. Он был таким тёплым и пах сиреневым мылом. Лифа поняла, что уже делала нечто подобное для кого-то раньше, — но на этот раз всё было в порядке, она знала, кто она такая, и знала, что делает. На этот раз она могла сделать это правильно. Она могла бы помочь Бренхену, не вставая на пути его любви. Поэтому она нежно погладила его по волосам — его уши дернулись, а хвост взмахнул почти бесшумно.       — Спасибо тебе, Лифа, — пробормотал лисёнок. — Ты такая добрая…       — Не слишком добрая. В конце концов, когда всё это закончится, мне придётся вернуть тебя в камеру.       — Ты можешь попробовать, — ответил он с едва заметным намёком на озорство.       — Но я сдержу свое обещание. Я сделаю всё, что в моих силах, чтобы помочь Флате. — А потом она в последний раз в ту ночь посмотрела на Бренхена и сказала: — Ты очень устал, не так ли?       — Очень, очень устал, — согласился мальчик, его глаза закрылись, когда он положил голову ей на плечо. — Но я бы хотел посидеть так ещё немного. Я знаю, что не заслуживаю этого. Но… это… это мило…       Он вздохнул, проваливаясь в сон.