***
Вода была спокойной, прозрачной и тёмной, поверхность была похожа на стекло, разбитое лишь кое-где водными растениями и случайной рыбой, скользящей близко под поверхностью. Это были спокойные воды, идеально подходящие для того, чтобы убаюкать добычу ложным чувством безопасности. Ведь она и не подозревала, что за хищник охотился на прямо под поверхностью. Бесшумная тень кралась между скоплениями растительности, легко проскальзывая меж стволами и стеблями размеренными взмахами плавников, всегда оставаясь прикрытой сверху, пока не приблизится настолько, чтобы ничего не подозревающая добыча не успела среагировать. Глаза всматривались сквозь играющую переливами пелену, разделяющую два мира. Добыча была там, слегка покачивающаяся над водой, расправив четыре тонких крыла, всё ещё в совершенном неведении. Безжалостно — впрочем, добыча и не заслуживала жалости. Она сама была жалкой — но и восхитительно вкусной! Губы приоткрылись в предвкушении, обнажив ряды острых зубов. Хищник прицелился и… Всё было кончено за один удар сердца, может быть, за два. Добыча была поражена струёй воды прямо в центр покрытого бронёй тела с достаточной силой, чтобы свалиться кувырком к поверхности воды. Однако этого было недостаточно — почти недостаточно, она была только оглушена, она всё ещё могла летать и сражаться. Но, прежде чем она смогла прийти в себя — хищник пробил поверхность воды, хватая отчаянно брыкающуюся жертву. И как бы она не сопротивлялась — исход короткой схватки был предрешён. Яростное биение крыльев, несколько толчков и укусов — и вот всё закончилось, когда длинный и острый шип пробил броню и поразил жизненно важные органы. Хищник и жертва упали обратно в воду, зубы погрузились внутрь, раскалывая пластины панциря. Оставалось только найти место для трапезы — и хищник уже знал, где это будет. Октавия выплюнула свою добычу на большой лист кувшинки, затем сама вылезла из воды, снова взяла тушку стрекозы обратно в рот и поползла к середине цветочной композиции, туда, где она могла отдохнуть от охоты и поесть в тишине и уединении. Она была хозяйкой этого пруда, её пленители знали, что ей некуда бежать, поэтому русалочке было позволено делать всё, что заблагорассудится. Ей нужно было время подумать — а её гордости нужна была эта скромная победа. Доказательство того, что она не была беспомощной и не нуждалась в том, чтобы её кто-то кормил с рук. Как и обещала Титания — её тюремщики не обращались с ней жестоко или неуважительно. На самом деле, в пределах административного комплекса Гаддана не было места, о котором она не могла бы попросить, и не было роскоши, которую ей не позволили бы. Отчасти она знала, что это было по слову королевы фейри, — но также она знала, что это было результатом того, кем она стала, лишившись своей короны и власти. Мало того, что в ней больше не видели угрозы, — Октавия знала, что они чувствовали, когда смотрели на неё сейчас. Жалость… Да. Они жалели её. Великую Королеву Бездны, сведённую к… к этому. Она посмотрела на кончики своих плавников. Гибкие, удивительно сильные — для своих размеров, и каждый из них скрывает злобную колючку в своих изящных вуалях — но они так далеки от огромных конечностей, мифриловой кости и твёрдых, как алмаз, когтей, к которым она привыкла, так же как и к могучему хвосту и великолепной броне. То же самое касалось и остального — слух, который недостаточно слышал, и зрение, которое недостаточно видело. Она вгрызлась в экзоскелет, твердые острые зубы разорвали хитин, добираясь до мягких внутренностей. Они не смели её жалеть! Она была… она была… Октавия выпустила добычу, уже съеденную до основания крыльев. Тот факт, что она считала поимку такой твари достижением, — был просто ещё одним признаком того, как низко она пала. Она насмехалась над Титанией за то, что та потеряла свою божественность и получила тело, столь же слабое, как её дух. Но тогда что теперь сказать о самой Октавии? Имеет ли ещё значение то, что Титания больше не божество? Ведь Октавия больше не была королевой. Она не собиралась плакать. Она не такая! Возможно, её Корону и отобрали — но она всё равно должна была вести себя, как королева! Как… Как Титания ей и сказала… Октавия вернулась к яростному набиванию рта, ища способ отвлечься. Всё, что угодно, только не её собственная жалкая участь. Она остановилась взглядом на дымчатой тени, что сидел у края внутреннего пруда, опустив туда ноги. Тупые обитатели этой мелкой лужи покусывали его пальцы. Тень, спригган, Кирито — тот, кого, по её собственному утверждению, Титания любит больше, чем кого-либо другого. Октавия не могла понять почему. Он не производил особого впечатления, не был ни чрезмерно красивым, ни исключительно обаятельным. У него не было качеств, которые могли бы вызвать хотя бы интерес у королевы. И всё же он заполучил Титанию. Это было невозможно — но это был единственный способ победить её, если она вернула себе свой дух — пусть и ценой божественности. Октавия забыла о еде, приподнявшись на плавниках, чтобы незаметно выглянуть из-за листьев кувшинок. Что такого было в этой тени, что он смог пробудить в Титании то, что русалка считала давно потерянным и утратила надежду когда-либо увидеть снова? Октавия прищурилась, пытаясь собраться с мыслями. Воспоминания были старыми и смутными, такими старыми, истёртыми, что порой ей приходилось логически заполнять недостающие фрагменты пазла. Титания когда-то была… особенной… красивой за пределами физической красоты — до того, как Оберон сломил её грозный дух и запятнал её блестящую гордость. Она пыталась… Ох, как она пыталась напомнить своей бывшей хозяйке о том, кто она такая. Она, должно быть, пыталась сотни раз, не так ли? «Да, именно так всё и было, именно так всё и было». И каждый раз, когда она умоляла, — было так больно надеяться и снова терять надежду. Однажды она больше не смогла надеяться. Она больше не могла этого выносить. Той, которую она любила как мать, больше не было рядом. На её месте была только оболочка, которая выглядела как Титания и говорила голосом Титании, — но которая была лишена духа, что был там когда-то. И всё же Октавия была здесь — такой, какой она была когда-то, такой она была снова, низведённой до состояния маленькой жизни. И Титания тоже — как будто тех лет никогда не было, как будто они были стерты до того, как Октавия в безумном порыве обманула свою хозяйку и украла Диадему Бездны, чтобы сбежать, до того, как её гордая и свирепая королева превратилась в усталую и нерешительную женщину, ни на что не способную без её мужа. Но теперь этот был её мужем, и она любила его, очень сильно, достаточно сильно, чтобы отречься от имени и титула, достаточно сильно, чтобы сражаться за него до смерти. И эта любовь породила плод. Маленькая девочка, так похожая на свою мать, сидела на коленях у отца, демонстрируя бесконечное любопытство и жизнерадостность, которые со временем обещали перерасти в тот же знакомый дух. Сначала Октавия не понимала, почему эта сцена вызывает в ней такие эмоции… Однако Титания рассказала ей. Она рассказала о том, как поссорилась с Обероном и попала в клетку, о том, как король фейри устал от её бунта и решил покончить с ним навсегда, изменив её разум. Октавия никогда раньше не знала, что это возможно, а если бы и знала… Что тогда она могла бы сделать против власти Оберона? Но эта тень… Он что-то сделал… Он сделал всё. «Ты спас её. Ты спас Титанию». Даже если память Титании была каким-то образом повреждена, даже если она была не совсем той Титанией, которую помнила Октавия, — она была Титанией во всех отношениях, и это снова имело значение. И это было больно. Было больно, когда она так тепло относилась к ней. Было больно зависеть от её доброты. Октавия думала и переосмысливала. Возможно, в нем всё-таки было что-то особенное. Она всё ещё не была уверена, что именно, когда почувствовала, как её добычу выдёргивают из-под её плавников, и обернулась, чтобы увидеть, как та исчезает в пасти маленького питомца-амфибии одной из бескрылых волшебников этой страны. Малышка ошеломлённо разинула рот, когда её с трудом пойманная еда была проглочена целиком. — Эй! Отдай обратно, ты, глупый лягух!***
— Я пожалею, что даю тебе это-са, — небрежно сказала кайт ши Арго, подойдя к Монморанси на вечернем пляже озера Рагдориан. — Это не похоже на вопрос, мисс Арго, — заметила младшая дочь рода Монморанси, встретившись взглядом с золотистыми глазами невысокой девушки под прикрытием её капюшона. — Это и не он, — сказала посредница с шипящими нотками в голосе. Святые небеса, эти золотые глаза, казалось, смотрели на неё почти угрожающе. — Я действительно пожалею, что даю тебе это, я просто знаю. — Тогда зачем вообще отдавать его мне? На самом деле Монморанси очень надеялась, что кайта этого не сделает. Ей было даже обидно — несмотря на то, что она сама попросила об этом. Но нет — это были эгоистичные слова девочки, не желающей вести себя как благородная женщина. Поэтому она не вздрогнула и не отвела взгляд, когда Арго вложила ей в руку что-то маленькое и поразительно холодное. — Потому что я тоже считаю, что это правильно. Она заслуживает того, чтобы знать. Настолько, насколько она может понять. Так же, как и все остальные. — Она наклонила голову, наблюдая за водой. — Потребовалось три дня, чтобы выследить это в Орлеане. Оно оказалось в городской сокровищнице после того, как его привезли патрульные. Они подтвердили, что забрали его у полевого босса. И… Что ж… Я оставлю это твоему воображению. Да, Монморанси действительно хотела, чтобы мисс Арго этого не говорила. Но теперь это бремя легло на неё — и ей придётся пронести его этот последний короткий отрезок пути в одиночку. Такой тяжёлый груз — и с каждым мгновением словно всё тяжелей. Груз горя, и ей ещё повезло, что она — вестница, а не адресат. Принц Уэльс и его рыцари, а также фейри, покинули Гаддан несколько дней назад после двух дней заслуженного отдыха в качестве гостей лорда Мортимера, генерала Юджина и его прекрасной жены, возвращаясь к тренировкам или в свои дома в Арруне и забирая это чудовищное маленькое существо, которое оставило руины от половины пляжа. Только Монморанси осталась, в компании Арго, чтобы исследовать Рагдориан и отплатить фейри за её помощь, помогая той, в свою очередь, общаться с нириадами. Это был… поучительный опыт… Нириады относились к Духу озера с благоговением, именуя его «Госпожой Озера». Тому или той — да и применимо ли сие понятие к Духу? — это было, похоже, достаточно приятно, чтобы позволить русалкам продолжать жить и охотиться в пределах своих вод даже без защиты Королевы Бездны. А увидев, как Дух Озера разговаривает с ней, полуфейри прониклись немалым уважением и к Монмон. И нириады были не единственными, кто высоко оценил её после общения с Духом Озера. Она получила послание от своего отца — и запечатанное письмо, и прямой разговор через магию «Зеркало Лунного Света», когда суровый старый патриарх Монморанси поздравил её с тяжёлой работой и дал свое благословение на продолжение отношений с полуфейри, которые сейчас обитают на Озере, пока Семья решает, как поступить с просьбой Духа. Разговор был, естественно, в основном напоказ. Ей ещё предстояла долгая обстоятельная беседа лицом к лицу, пока отец будет тщательно выспрашивать её, препарируя мельчайшие подробности, чтобы прояснить всё то, что сама Монморанси, возможно, пропустила. Монмон не позволила отцу увидеть, как сузились её глаза. Было избыточно вообще хвалить её за столь… скромную роль — она была не более чем наблюдателем. Называть её «образцом для подражания» за то, что она просто оказалась в нужном месте в нужное время? Она подождала, пока вернётся в свою комнату, и там, за закрытыми дверями и плотными шторами, открыла письмо и наложила заклинание семейной печати на оборотную чистую сторону последней страницы. Там, где открытое послание было тёплым и поздравительным, тайное было кратким и по существу, и гласило, что отец крайне заинтересован в том, чтобы узнать больше о «Духе» фейри, который вмешался в битву против Королевы Бездны. Что это был за «Соломон»? Был ли он другом или просто союзником по расчёту? И что можно было бы сделать, чтобы склонить его к соглашению, подобному тому, которое уже существовало между Монморанси и Духом Озера? Намерения отца были достаточно ясны. Теперь, когда стало известно, что подобные существа существуют среди фейри, он хотел воспользоваться возможностью монополизировать их благосклонность. Отец будет разочарован, узнав, что «Лорд Соломон» уже был очень благосклонен к даме Асуне из рыцарей Иггдрасиля. Или будет правильней сказать «королева Асуна»? Если бы последнее не было объявлено Тайной Короны, которую она поклялась хранить под страхом смерти… Королева… Королева Фейри. Но этот титул дама Асуна отбросила, не задумываясь. Монморанси покачала головой, прогоняя из головы мысли о заговорах и махинациях. Иногда ей казалось, что она действительно начинает походить на своего отца и старшую сестру, следуя семейному стремлению пробивать себе дорогу обратно к вершине… Но этим вечером она была на Рагдориане не ради своего отца или себя. Сегодня вечером она была здесь ради Ианты. Нириада ждала её внизу, у воды, такая же грациозная, как всегда. Она легко вышагивала на цыпочках, вытянув хвост позади себя для равновесия. Увидела приближающуюся волшебницу, она остановилась и помахала рукой, короткая серия щелчков донеслась в приветствии Монморанси. И тут же Монмон пожалела, что Ианта здесь. И пожалела, что вообще встретила русалку… И что русалка встретила её. Нириада наклонила голову, кружа вокруг Монморанси, изучая её со всех сторон… что было намного лучше, чем то, что она делала прошлой ночью. Настороженность во время ночи битвы никак не подготовила Монмон к тому, что русалка сбросит и без того скудный наряд — и ещё меньше к тому, что полуфейри проделает то же самое с ней, затащив в воду. То, что последовало за этим, было сюрреалистичным опытом ночного купания под лунным светом. Ианта и другие женщины её клана «смеялись» и подбадривали её, пока маг воды не почувствовала, что полностью вымоталась и вот-вот утонет. Впрочем, нириады были невероятными пловцами, и для Ианты не составляло никакого труда держать голову девушки над водой, когда они отдыхали посреди лагуны. Русалка воспользовалась возможностью, чтобы поприжиматься головой к обнажённой спине, груди и животу Монморанси. Если верить мисс Арго — возможно, это был способ Ианты «заглянуть» внутрь её тела, как целитель с помощью чар, и узнать больше о людях и о том, чем они отличаются от фейри и её собственного вида. В таком случае заплыв мог служить той же цели — проверить пределы её выносливости. Похоже, фейри и люди были не единственными, кто интересовался новыми знакомыми. Наблюдая за расхаживающими вокруг нириадами, Монморанси задавалась вопросом — повторится ли сегодня прошедший вечер? К счастью, Ианта удовлетворилась только осмотром, наконец остановившись перед Монмон и издав высокий вопросительный щелчок — звук, который, казалось, был специально придуман, чтобы донести смысл до людей. — Добрый вечер, Ианта, — тихо поздоровалась Монморанси. — Я надеюсь, что с тобой и твоим народом всё хорошо? Нириада моргнула сквозь презрительную маску, затем наклонилась вперёд и прижалась головой к челюсти Монморанси, «заговорив» своим многоголосым шёпотом: «Спасибо… Монморанси… тактично… озеро… хозяйка… очень щедро… мы… живём в мире… это… хорошее… место». — Я рада это слышать. Дух Озера хранил природную гармонию Рагдориана на протяжении многих веков. Относитесь к ней и её озеру с уважением — и вам нечего будет бояться в этих водах. Разве что кто-то из чудовищных слуг Октавии… Но Ианта лишь «рассмеялась». Нириады были гордыми и грозными водными бойцами — и если худшими их соперниками были крабы-мечники и лягушки-мутанты, то они были только счастливы. «Мы будем… Монморанси… Тогда… Почему ты… позвал… меня сюда… сегодня вечером…» — снова раздались быстрые щелчки, которые Монморанси стала считать аналогом «игривого смеха». — «Искупаться… ещё раз…» Вопреки себе, Монморанси закатила глаза и попыталась улыбнуться. — Нет, я не особенно стремлюсь, Иант. «Позор…» — ответила та, ущипнув тонкую руку волшебницы. — «Слишком тощий! Нужно… стать сильнее… чтобы плавать… без… хвоста…» И подняла свой — для пущей выразительности. — Я никогда не буду таким сильным пловцом, как ты и твои родичи, Ианта. — Вымученная улыбка Монморанси исчезла, она осторожно высвободилась из рук нириады и сделала шаг назад. Её рука лежала на палочке — не то чтобы она ожидала, что та понадобится, не с Иантой — но горе могло заставить людей измениться, перестать быть самими собой. — Сегодня вечером я принесла тебе новости. — Нириада с любопытством наклонила голову, эти яркие глаза наблюдали за ней из-под маски лица. — Но я боюсь, что это не радостные новости. Русалка замерла, пристально глядя на неё, добродушные щелчки прекратились. Монморанси чувствовала себя ребёнком, совершившим проступок и теперь крепко сжимающим в кулаке доказательства своего преступления, боясь, что их придётся предъявить. Это казалось правильным, когда она принимала решение, но решить — и выполнить всё до конца… Наконец, она протянула руку и позволила нириаде осторожно разжать её пальцы. Ианта замерла. Совершенно неподвижно, словно статуя. Монмон затаила дыхание так сильно, словно под водой. Русалка осторожно взяла простое золотое кольцо с её ладони, поднеся его к глазам, как будто пытаясь понять, что это такое. Медленно, очень медленно нириада опустилась на колени, задрожала и обхватила себя руками. Горе, невыразимое горе, запертое за лицом-маской, которое не могло ни улыбаться, ни грустить, ни даже плакать. И всё же сердце Монморанси тянулось к этой женщине — какой бы чуждой она ни была, даже более чуждой, чем фейри. Опустившись на колени, она осторожно обняла женщину… вдову… за плечи. «Как… как?» — Ундины нашли его, когда некоторое время назад охотились на мо… монстров озера Полумесяца, но они не знали, что означает кольцо, поэтому оно хранилось в сокровищнице их города. Они… никого не нашли, только кольцо. Ианта… мне очень жаль. В следующую секунду её отбросило, с удивительной силой. Губы русалки приоткрылись, обнажив слишком много маленьких острых зубов, она зашипела. Зашипела — а затем замолкла, вспомнив о своём горе и погрузившись в него, не обращая внимания на Монморанси. Ей следовало уйти. Монмон знала, что ей следовало просто молча уйти. Впрочем, молчание было бы лучшим выходом и раньше — но одна малолетняя дурочка уже решила, что горькая правда будет лучше. Поэтому она вернулась к Ианте. Когда русалка заговорила снова, положив голову на плечо мага, — её шепот был ровным и глухим, как будто она не вкладывала ничего от себя в свои слова: «Почему… почему… ты… ненавидишь меня?» — Ианта! Нет, конечно, нет! Я… «Тогда… почему?! Зачем… скажи… мне… это!» Её руки были крепко сжаты, на лице застыло выражение холодного пренебрежения, её тело сотрясалось от чувств к тому, кто, если Арго была права, никогда не умирал, потому что никогда не рождался. Просто вымысел, ложная память, подкреплённая воображением. Но для Ианты это было не менее реально, чем… — Потому что, Ианта, у меня есть мой собственный храбрый дурак, который скоро отправится на войну. Она была довольно удивлена, обнаружив, что нириада слушает: «Ты… любишь… его?» — О, очень люблю. Хотя бывают дни, когда я задаюсь вопросом — почему? Если бы он умер… Я не могу себе представить, на что это было бы похоже, от страха даже сейчас иногда трудно заснуть… — При всём своем идиотизме, Гиш был по-своему прост и в последнее время более искренен, чем она когда-либо помнила. Эти перемены были хороши — но в то же время они больше не позволяли ей притворяться. — Но как бы ни была ужасна эта мысль, Ианта… Если с ним что-то случится — я хотела бы знать. Я бы хотела скорбеть о нём как следует, а не тосковать по моему любимому дураку. Прости меня за это, Ианта. Прости меня за то, что я принесла злую весть. Тёплые, скользкие руки крепко обняли волшебницу, Ианта уткнулась головой ей в плечо. А потом Монмон узнала, как звучит плач русалки.