По течению

На этот раз Клаус решил усадить Катю на переднее сиденье — не по статусу оберштурмбанфюреру с унтерменш рядом ехать. Он открыл дверь, но девушка не спешила садиться, вынудив Ягера нахмуриться, мимикой вопрошая, в чем причина заминки. Учитывая, что с момента выхода из машины, она не проронила ни слова, а наблюдая за казнью, обмякла, позволяя немцу удерживать и увлекать себя так, как требовалось, внезапный проблеск инициативы вызвал недоумение. — Что? — не выдержал, наконец, Клаус. Стоило поторапливаться, если они хотели вернуться в город до наступления сумерек. Ликвидация одной не особо крупной банды не означала полную зачистку местности от партизан, а на оккупированных территориях безопаснее передвигаться все же в светлое время суток. — Когда меня убьют? — помолчав с полминуты, высказала терзающий её вопрос Катя. — Не сегодня — закатил глаза офицер. Оставив дверь открытой, он начал обходить автомобиль, однако, увидев, что девушка даже не двинулась с места, раздраженно повернулся. — Ты хочешь приблизить этот момент? — Нет, я… мне надо… — уткнувшись глазами в землю, тихо забормотала Катя, сминая пальцами подол платья. — Да что ты там блеешь? — вскипел Клаус, вгоняя девушку в краску. Одно радовало, девчонка хотя бы заговорила, это приближало к разрешению ситуации. Догадка всплыла как-то сама собой. — Иди. Туда — он кивнул в сторону деревьев и, чуть подумав, предостерёг — не делай ничего, о чем потом пожалеешь. И помни, что теперь тебя там никто не ждет. Мысленно поблагодарив Ягера за то, что не заставил ее озвучивать свою просьбу вслух, она покорно пошла в указанном им направлении. По большому счёту, немцу не нужно было предупреждать ее: увечья, нанесенные в подвале, не давали возможности даже сидеть спокойно, вызывая резкую боль при попытке облокотиться на спину, не говоря уже о попытке бегства. А увиденная сцена расправы выбила почву из-под ног и лишила какого бы то ни было смысла сопротивляться. Потому, не прошло и пяти минут, как Катя уже сидела на указанном ей сидении автомобиля, уткнувшись глазами в колени, покорно позволяя перевозить себя туда, куда того хотел офицер. Смиренность — наверное, лучшее слово, которым можно было охарактеризовать Катино состояние. Она не хотела думать и не хотела действовать. Избитая, морально раздавленная и опороченная, кому она теперь нужна? Лучше бы ее расстреляли в том же лесу вместе с остальными, думалось ей. — Ты умеешь мыть пол? — прервал её размышления внезапный вопрос. Катя удивлённо повернулась через левое плечо, поморщившись от резкой боли от порезов на спине. Она была уверена, что ей послышалось, однако Ягер не сводил с неё внимательного взгляда. — Да умею — заикнувшись, ответила Катя. И тут же суетливо добавила — Герр Оберштурмбанфюрер. Офицер поднял уголок рта в усмешке и жестом дал водителю какой-то знак, добавив что-то вполголоса. Тот несколько удивился, но усилив нажатие на педаль, ускорил автомобиль. Когда машина остановилась, Катя озадаченно посмотрела на Клауса. Она была уверена, что её вернут обратно в комендатуру и удивилась, обнаружив себя в совершенно незнакомом жилом квартале, в окружении четырех-пятиэтажных домов, построенных из светлого камня, украшенных барельефами. Водитель, попрощавшись с Ягером, плавно отъехал от здания, а сам Клаус уже привычным жестом схватил Катю за предплечье и повел ее к подъезду одного из многоквартирных домов. Они поднялись по широкой лестнице, на третьем этаже Ягер открыл одну из дверей и впихнул внутрь Катю. Её взгляду открылась большая светлая квартира с высокими потолками и огромными окнами. Ягер стянул сапоги, положил на полку при входе фуражку и, начав расстегивать китель, недовольно посмотрел на Катю. Под его пристальным взглядом она, подцепив носком одной ноги задник башмачка на другой, скинула обувь и боязливо подняла глаза на немца. — Дворняжка — сквозь зубы прошипел он, вогнав девушку в краску, и тут же добавил — Иди, умойся. Он открыл дверь в ванную комнату, и девушка послушно засеменила, куда было велено. Клаус захлопнул за ней дверь, и устало присел на диван в гостиной, шумно выдохнув. Положа руку на сердце, он сам не в полной мере осознавал, зачем притащил девчонку с собой, вместо того, чтобы вернуть её в гостеприимные застенки тайной полиции. Жалостливостью Ягер никогда не отличался, никакой практической пользы она ему принести не могла, а как женщина затравленная чумазая девчонка его совершенно не привлекала. Просто ему понравился огонёк надежды в её глазах, крохотная искорка, промелькнувшая, когда она попыталась ему солгать у карты. Но куда больше ему понравилось эту самую искорку затушить. Там же, во время перестрелки лесу, его позабавило, как запуганная девочка к нему жалась, будто в поисках защиты, и как она не прекращала этого делать, даже когда он воспользовался оружием. Пообещав себе разобраться со своими мыслями позже, он гневным окриком поторопил Катю: всё же после долгого переезда ему самому хотелось привести себя в порядок.

***

Многословность не значилась в списке добродетелей Клауса Ягера, однако он вполне ёмко в нескольких фразах смог обозначить, на каких условиях Катя находится в его доме. Вообще, правило было всего одно — беспрекословное подчинение немецкому офицеру. За малейшую попытку неподчинения, по его заверениям, последует незамедлительная реакция. Из этого правила следовало сиюминутное выполнение его команд — почистить сапоги, починить одежду, подать чай, убрать в квартире. Разве что к приготовлению пищи он Катю не подпускал, всё же, принимая во внимание её бурное партизанское прошлое, у него не было ровным счетом никакого желания давать ей возможность как-то навредить ему. А из самой Кати будто выкачали все жизненные силы и эмоции. Осознание, что их с Никитой ошибка привела к смерти самого юноши, нескольких мирных жителей, а также к гибели целой партизанской ячейки, жгло девушку изнутри. Первый вечер, что Ягер привел её в эту квартиру, она провела словно в оцепенении. Видимо, для девичьего мозга слишком много событий произошло буквально за несколько недель. Но на утро, стоило ей проснуться на диване в гостиной, на неё словно ледяной водой из ведра вылилось понимание, что вчера на её глазах были уничтожены советские люди и она ничего не сделала, чтобы им помочь, да и вовсе в их глазах была немецкой подстилкой — овчаркой. Катя резко приняла сидячее положение, сердце бешено заколотилось, а из глаз водопадом хлынули слёзы. Не сдержав скулёж, который перетек в вой, Катя схватилась за волосы и уткнулась лбом в подтянутые колени. Покачиваясь взад-вперёд, она сильно закусила губу и проскользила ногтями от самого лба до подбородка, оставляя вдоль всего лица длинные розовые полосы. — Достаточно — как всегда, в форме приказа раздался за спиной резкий голос. Девушка вздрогнула, но послушно подняла лицо и выпрямила спину, устремив взгляд в стену перед собой. Немец неспешно обошел диван, на котором сидела Катя, и она не смогла сдержать тихого всхлипа. — Прекрати упиваться своим горем — скривив губы в усмешке, сказал он — никому ты этим уже не поможешь, а меня из себя выведешь. В горле у Кати будто появился ком, с трудом сглотнув его, девушка часто закивала, как болванчик. Мужчина в это время стоял, оперевшись плечом на дверной косяк, разделяющий проходную гостиную и коридор. Он был одет в форменные галифе и белоснежную рубашку. Свой китель он держал в руках и переводил прищуренный взгляд с него на заплаканную девушку. — За тобой должок — он подошел вплотную к дивану и протянул китель, рукавом вперёд. Катя уставилась на оторванный вчера лоскут ткани и леденящий ужас возник в области сердца. Угрюмый немец хмыкнул и, пока девушка не успела ничего себе надумать, протянул ей моток и нитку. — Поторапливайся, мне пора на службу — потребовал он и направился в ванную комнату. Все ещё подрагивающими от недавних рыданий руками, она вытерла слезы и приступила к работе. Аккуратно, стежок за стежком, она приладила на место испорченный кусок ткани. Сказывалось то, что в деревне она много шила, поэтому спустя короткий промежуток времени форма немецкого офицера выглядела безупречно. Закончивший водные процедуры Ягер придирчиво осмотрел рукав и удовлетворенно кивнул. Указав, где хранятся ведра с тряпками, он обозначил, что к его возвращению квартира должна сиять, а вещи бывших владельцев — исчезнуть, чтобы «не мозолили глаза», и решительным шагом покинул квартиру. Первым делом, как за немецким офицером закрылась дверь, Катя разделась и подошла к большому зеркалу в полный рост. От одного взгляда на обезображенную спину ей захотелось вновь захлебнуться в слезах, но вспомнив наставление Ягера, она приложила ладонь ко рту и, сдерживая подступившие рыдания, закусила свой большой палец. Сделав несколько глубоких вдохов, девушка восстановила контроль над эмоциями. Бережными движениями она старательно обработала ссадины, и, как только спина обсохла, натянула на себя платье и приступила к уборке. Мытье полов не потребовало много времени — очевидно, квартира раньше принадлежала очень чистоплотным людям. Управившись за полчаса, она решила приступить к разбору шкафов и сервантов. Судя по предметам, хранящимся в серванте в гостиной, раньше в этой квартире проживала семья из троих человек: на фотографиях в рамках были изображены родители и девочка-подросток, лет пятнадцати. Легонько проведя пальцами по рамке, будто стирая невесомую соринку, она бережно убрала её в мешок. Следующим ей в руки попал пухлый фотоальбом, в котором помимо студийных портретов были также немногочисленные любительские снимки. Вскользь пролистнув страницы альбома, Катя также аккуратно убрала его к рамкам и вытерла освободившуюся полку от пыли. На книжной полке, между двумя рядами классической литературы, Катя обнаружила тетрадку в твердом переплете. Чуть нахмурившись, она извлекла предмет и открыла посередине. Это оказалась не ученическая тетрадь, как изначально решила Катя, а личный дневник, очевидно, хозяйкой которого была та самая девочка с фотографий. Она хотела было убрать его в тот же мешок, но взгляд зацепился за строчку на одной из последних страничек, где чернила слегка расплылись, словно на них упало несколько капель. «Расстреляли папу. Ни за что, прямо на улице, прямо у нас с мамой и Бориской на глазах. Господи, как же страшно.» От прочитанного Катины глаза в ужасе округлились. Не в силах сдержать немой крик, она прикрыла рот рукой и продолжила чтение, не замечая, как по щекам потекли теплые солёные капельки. Сколько еще таких историй принесла война? Сколько семей разрушила? Девушка резко захлопнула тетрадь и кинулась к мешку и извлекла оттуда фотоальбом. Долистав его до конца, она подтвердила собственную догадку — в семье было четыре человека: на последнем снимке улыбающаяся женщина держала на руках пухлого улыбающегося малыша, а рядом стоял мужчина, обнимающий одной рукой супругу, а другой — дочь. Аккуратно поддев металлические уголки, Катя достала этот снимок, положила его между страниц дневника, а тот, в свою очередь, спрятала на прежнее место.