Это хмурое осеннее утро ничуть не отличалось от предыдущих: то же угрюмое серое небо, пожухлые коричневые листья на земле, голые деревья. Кутаясь от пронизывающего ветра в непомерно огромное пальто, Катя торопливо шла на работу. Как Ягер и обещал, он отвез её туда только в первый день и теперь она добиралась самостоятельно. Девушка совершенно не была уверена в том, что за ней не следят по дороге, вряд ли немец так резко сменил гнев на милость и начал ей полностью доверять, поэтому не допускала даже мысли о возможном непослушании или попытке сойти с маршрута и широкими шагами направлялась на швейную фабрику. За прошедшее время она успела там освоиться, вышедшие из-под её рук изделия ничем не выделялись из тех, что выдавались окружающие. И даже требовательная старшая швея, наблюдая за её работой, кивала, говорила: «Приемлемо» и шла дальше. Это была наивысшая возможная похвала от строгой женщины, и Катя очень гордилась, получая её.
Абсолютная тишина, царившая в цеху в первый день, когда туда пришла Катя, на деле оказалась вовсе не такой. То тут, то там раздавались перешёптывания, приглушаемые стрекотом работающих моторчиков, иногда из какого-то угла нет-нет, а доносился чуть более громкий говор или даже смех. Вот и сегодня, войдя в цех, Катя услышала тихий недовольный разговор двух женщин, занимавшихся сортировкой.
— Вот, пошла… Они это называют «полевая жена», — вполголоса нашёптывала одна из женщин, аккуратно складывая по шву крупный лоскут ткани.
— Но мы-то знаем, какая она
«жена», — выделив интонационно последнее слово, вторила ей другая работница.
У Кати внутри всё заледенело, когда она поняла, что речь идёт о ней. Опустив голову, она постаралась побыстрее проскочить мимо сплетниц, чтобы не слышать больше никаких гнусностей.
— Ты бы видела, какие позорные вещи она выдаёт, она же никогда раньше не работала на машинке, — вновь забубнила первая женщина.
— Вот-вот, а пристроили её сюда, в тепло. А вот Люська моя швеёй раньше была, так она нынче вагоны разгружает! Для таких «жён», как эта место освободила — посетовала вторая.
Их разговор был прерван низким и резким голосом надсмотрщика:
— А ну-ка замолчали, бабоньки! — погрозил он пальцем. — Чего расшумелись?
Не желая никаких неприятностей, Катерина уткнулась в свою работу, пытаясь быть еще более незаметной, чем она уже была. Жизнь в одном доме с Ягером заставила её овладеть этим навыком в совершенстве. Как же девушка надеялась, что небольшой диалог двух работниц фабрики сойдет на нет и этот день вновь вернется в свое русло. Она даже на секунду возвела глаза к небу, с мимолётной просьбой к всевышнему, но её молитвы не были услышаны.
— У нас тут обсуждение профессиональной непригодности! — с вызовом заявила одна из женщин.
Катя наконец заставила себя поднять глаза и рассмотреть обсуждавших её дам. Это были абсолютно обычные женщины, одна из которых сникла и чуть посторонилась. А вторая, как раз говорившая сейчас, была едва ли сильно старше самой Кати. Из-под светлой косынки у неё выбивались рыжие прядки, худое вытянутое лицо было усыпано веснушками, и его даже можно было бы назвать красивым, если бы оно не было искажено гримасой злобы.
— О чем ты говоришь, Настасья? — не понял полицай и нахмурил брови.
Ситуация несколько накалилась, сцена стала привлекать к себе ненужное внимание. По началу робко выглядывающие работники уже во всю, не стесняясь, слушали возмущенную девушку и выглядывали из-за своих рабочих мест. Катя пыталась продолжать свою работу, но от волнения её руки тряслись, и она не могла ровно прошить два лоскута.
— О том, что шлюха, обслуживающая всю эскадрилью, занимает здесь чужое место! Место того, кто действительно мог бы в нём нуждаться, — почти в полный голос заявила Настасья. В голосе её проскакивали истеричные нотки.
Кате будто бы дали пощёчину. Она почти физически ощутила эту резкую боль и приложила ладонь к запылавшему лицу. Так вот какого, оказывается, о ней мнения люди на фабрике? Хотя как она могла надеяться на что-то иное? Человек она неместный, её сюда в первый день привез немецкий офицер, отпускали её раньше. Действительно, какое еще мнение о ней могли сложить местные жители?
Разошедшаяся не на шутку женщина выкрикнула еще несколько резких словечек и явно хотела добавить что-то ещё, как надсмотрщик выхватил у неё из рук ткань, которую та так старательно складывала, отбросил в сторону и схватил Настасью за руку, чуть пониже локтя.
— Ты чего вытворяешь, дурная? — гневно зашипел он, крепко сжимая женское запястье. — Всех нас погубить хочешь?
Едва рыжеволосая открыла рот, чтобы ответить, как была прервана грубым шипением:
— Молчать, дура!
— Что тут у вас происходит?
Случилось страшное, отвратительная разборка привлекла внимание немецких солдат, обеспечивавших порядок в цеху. Один из них подошел к спорящим людям и склонив голову на бок, ждал ответа. Выражение его лица не сулило ничего хорошего. Успевшая понаблюдать за немецкими военнослужащими Катя уже знала, что за якобы скучающим выражением лица может скрываться кипящая ярость, которой только дай повод вырваться на свободу.
— Ох, ничего важного, господин военный — проведя рукой по лысине, ответил полицай.
— Я спрашиваю, что случилось? Не тебе решать, что важное, а что нет. — со значительным акцентом повторил свой вопрос немец. В его голосе начали появляться металлические нотки.
— Да поспорили бабы, с кем не бывает? — ответил надсмотрщик, тяжело дыша и уничтожая взглядом расшумевшуюся девушку. — Вы же сами понимаете, господин солдат, же-е-енщины…
— Платон! — гневно рявкнул военнослужащий, выхватывая хлыст, заткнутый за пояс. — В последний раз спрашиваю, что здесь случилось?
Даже страх перед захватчиками не заставил Настасью замолчать. Вырвав свою руку из хватки надсмотрщика, она буркнула что-то про раздвигающих перед оккупантами ноги женщин и попыталась вернуться к работе.
— Что ты сказала, грязная славянка? — недоуменно переспросил военнослужащий и в воздухе раздался щелчок от хлыста.
— Я говорю то, что вижу! Вы посмотрите, эта шваль даже строчку ровную сделать не может, зато обслуживает военных ради лёгкого труда и вкусной еды. Проститутка!
В качестве доказательства своих слов она показала на кривые швы, которые вышли у Кати лишь по той причине, что её руки слишком сильно тряслись и от переживаний она не могла сосредоточиться на шитье. От позора ей хотелось провалиться сквозь землю, исчезнуть, испариться, что угодно, но только перестать находиться здесь, под всеми этими уничтожающе презрительными взглядами от соотечественников и ироничными — от немцев.
— Не сметь таких выражений в адрес членов элитных формирований СС! — прикрикнул немец. — Ни один из наших людей не совершил бы преступления против своей крови, своей расы, своей страны! Они знают, что такое честь, верность и достоинство! — мужчина трясся от гнева.
Повисла гнетущая тишина. Можно было услышать даже как ветер колышет голые ветви деревьев. Выдержав некоторую паузу и осмотрев каждого, находящегося в помещении, немец сообщил:
— Весь этот цех остается сегодня без обеда. — по помещению пронёсся сдавленный полувыдох, полустон. — А ты, — он махнул хлыстом в сторону чуть присмиревшей Настасьи, — За свой длинный язык получишь 20 ударов по спине. Сейчас.
В который раз за это утро у Кати внутри всё похолодело, она застыла и потерянным взглядом смотрела, как визжащую девушку оттаскивают в сторону, задирают ей платье, обнажая худую фигуру, сквозь тонкую кожу девушки были видны почти все косточки, было ясно, что Настасья давно не получала регулярного полноценного питания. Свист хлыста. Удар. Женский крик. Свист хлыста. Удар…
— Чего застыла? Распарывай эти художества, — резкий голос старшей швеи вернул Катю обратно.
Девушка потрясла головой и повернулась к своему рабочему столу. Да, эти швы были выполнены откровенно плохо, тяжело вздохнув, Катя взяла ножницы и срезала нитки. Совместив два куска ткани, она аккуратно засунула их под лапку, расправила по рабочей поверхности и запустила аппарат. Под пристальным взглядом руководительницы она сделала несколько безупречных строчек, каждый раз внутри сжимаясь от очередного крика несчастной Настасьи.
***
Солдат оказался верен своему слову, их цех действительно остался без обеда. От усталости Катя еле передвигала ногами, и когда она добралась до дома, у нее было одно желание — забиться в свою каморку и не выходить оттуда до утра. Однако стоило ей подойти к лестнице, как дверь в столовую распахнулась и оттуда послышался окрик Клауса.
— Катерина!
Девушка вздрогнула всем телом, застыла на месте, но ослушаться не смела. Сделав несколько глубоких вдохов, она натянула на лицо улыбку, повернулась и вошла в помещение.
— Как обычно, вовремя! — Ягер выразительно посмотрел на наручные часы и одарил девушку улыбкой.
Катя поздоровалась, глядя себе под ноги. Она мысленно молилась, чтобы Клаус просто дал ей приказ прибраться и оставил в покое. Хотя бы сегодня. Она даже была готова к его рассуждениям о величии немецкой нации, только бы он не требовал от неё ответов. Ей потребовалось всё её самообладание, чтобы стоять со спокойным выражением лица, уж больно боялась она вызвать у немца лишние вопросы. И на этот раз Боги были благосклонны к ней. Даже если Ягер что-то и заметил, он никак на это не отреагировал.
— Ты можешь сперва поесть, а после приведи тут всё в порядок.
С этими словами мужчина сел в своё излюбленное кресло в углу комнаты и принялся раскуривать трубку.
***
Следующий день прошёл совершенно без эксцессов. Катя действительно побаивалась идти утром на фабрику, поскольку чувствовала себя несколько виноватой в случившемся и боялась вновь оказаться под чужими осуждающими взглядами. Однако, утром никто не сказал ей ни слова, обед также прошёл в тишине, как и вторая половина рабочего дня. Только лишь Настасья кинула несколько хмурых взглядов ей вслед, но ничего не озвучила, видать, сильно ей вчера досталось. Нареканий к её работе не было, сегодня она старалась еще пуще обычного, немного переживая, что её могут выгнать с фабрики, если она и правда будет работать хуже других.
Как обычно, на час раньше остальных, Катя вышла с фабрики и поспешила к дому. Ей совершенно не хотелось навлекать на себя гнев и неудовольствие Ягера, поэтому она торопливо передвигала ногами. Путь её проходил сначала по широкой улице — она подводила прямо к самому входу на фабрику, а затем девушка сворачивала на небольшую дорожку вдоль невысоких домов — так выходило чуть быстрее. Дождик, прошедший утром, чуть размочил дорогу, поэтому её шаги сопровождались громким чавканьем. Влага быстро проникла в прохудившиеся ботинки, вызывая неприятные ощущения. Скривившись, Катя чуть ускорилась, чтобы скорее оказаться в сухости и тепле, как вдруг ей в правый висок прилетело что-то тяжелое. Удар сбил её с ног, и она упала на влажную землю, покрытую мелкими камешками. Спустя мгновение, она почувствовала, как её оттаскивают в сторону с дороги, ближе к домам и деревьям.
Кто-то схватил ее за руки и держал их врозь, чтобы помешать ей защититься от внезапного нападения, и град болезненных пинков и безжалостных ударов обрушился на ее бока, грудь, ноги и, что хуже всего, живот, выталкивая воздух из лёгких. Даже плотное пальто и поддетый свитер не сильно притупляли беспощадные удары.
— Это тебе за Настасью, дрянь, — выплюнули ей в лицо.
Паника отозвалась жгучей болью от горла до груди, и Катя осознала, что здесь и сейчас её просто-напросто забьют до смерти, если она немедленно не сделает что-нибудь. Еще один удар кулаком разбил ей губу с правой стороны, но она, собрав остатки сил, закричала так громко, как смогла. Ее крик был наполнен мучительной болью, сквозь который она еле услышала «сматываемся», и, вслед за тем, отдаляющийся топот нескольких пар ног.
