В нашем доме поселился замечательный сосед

      Июльская вылазка не проходит бесследно. По крайней мере, так хочет думать Геральт. Неспроста Регис едва заметно приоткрывает ширму замкнутости — и, как по мановению волшебной палочки, там и сям оставляет крохотные детали о себе.       Иначе не объяснить появление в гостиной, например, сухих пучков лаванды в маленьких вазах.       — Это что ещё за веник? — как-то замечает Весемир, наведываясь в гости, — Сколько раз говорил, не надо тебе сушить травы. Покупай готовое.       — Разберусь, — отмахивается Геральт, — а сам старается вдохнуть поглубже, напитывая лёгкие духом Региса… Волей Региса, изящно выраженной в самой незаметной манере.       Так на холодильнике появляется прикреплённый простым магнитом-кнопкой список, — не иначе, как для вызовов демонов из преисподней. Неизвестные термины на латыни бегут друг за другом, и Регис со смехом поясняет, что это наименования различных препаратов, — и вовсе не аптечных лекарств, как можно подумать на первый взгляд. В ванной появляются различные баночки-скляночки, из которой Геральт нет-нет да и цапнет то крема после бритья, то молочка для чувствительной кожи. Он даже ловит себя на мысли, что ароматы ему нравятся. Странно, Лютик не меньше любит окружать себя подобным барахлом, — а выбор Региса не то изысканнее, не то… мужественнее, что ли.       Оттого ему самому хочется быть под стать вампиру. Почаще стричь ногти, подравнивать щетину… Может, даже бороду отпустить? С первой попытки получается образ бездомного из-под моста, и, чертыхаясь, Геральт сбривает всё начисто. Со второй попытки, неделю спустя, получается более-менее подчеркнуть линию челюсти, и он кажется себе в зеркале чуть меньше похожим на гуля, чем обычно.       Чуть позже он забирает Региса из университета, — одного, без Лютика, — и с замиранием сердца ощущает на себе пристальное внимание чёрных глаз.       — Предлагаю заглянуть в один винный погреб, — неожиданно говорит вампир, и Геральт чудом не отрывает взгляда от трассы.       — По какому поводу фуршет?       — Моё участие в презентации подтверждено официально. Университет прислал письмо о том, что занимается подбором авиабилетов. Всё складывается как нельзя лучше, друг мой, — довольно тянет Регис, — Будем надеяться, что эти усилия принесут свои плоды. Ты предпочитаешь сладкие или сухие сорта вин?       Тем же вечером он приоткрывает свою ширму ещё шире, разливая по бокалам красное вино, приобретённое за какую-то фантастическую сумму. Регис не поскупился выложить месячную зарплату за бутылку, — и, похоже, ничуть не жалеет о выборе, принюхиваясь к рубиновой жидкости.       — Сангреаль двухсотлетней выдержки, — объясняет он, салютуя бокалом, — Когда-то, на моей памяти, люди закладывали дома, лишь бы приобрести крошечный участок с этими виноградными лозами. Мне хотелось бы познакомить тебя с ним чуть ближе, Геральт. Вдохни его аромат, и расскажи, что чувствуешь.       Говоря начистоту, чувствует-то Геральт большей частью его травяной парфюм, но честно прикладывает усилия – и разбирает:       — Цветы какие-то… Вроде вишня, а вроде и апельсинами пахнет…       — Всё верно, — видит он через кромку бокала одобрительную улыбку, — Полнотелый букет с фруктовыми и острыми нотами. Твоё здоровье, мой дорогой ведьмак.       Так себе из него сомелье, с его-то любовью к пиву, и всё же Геральт в самом деле проникается напитком. Вино оказывается превосходным, тонко-терпким и ужасно подходящим вампиру. От второго бокала кружится голова, но Геральт подозревает, что дело всё-таки не в алкоголе: не будь вина, он бы всё равно опьянел, слушая мягкий Регисов смех. Мир меркнет, и забываются заказы, друзья, даже Цири – что угодно. Если вампир всё-таки не собирается его прикончить, то магия гипноза у него получается на ура.       Сжалиться он решил, что ли? Может, уже понял, что у него, дурня, в голове на самом деле? Правда, Регис не очень похож на коварного манипулятора, и слабо верится, что он бы стал издеваться над Геральтом таким образом. Нет, здесь кроется что-то другое, — и глупое, ведомое эмоциями сердце, конечно, хочет верить в ответное притяжение. Неспроста же Регис начинает разделять с ним и походы в супермаркет, и просто… прогулки.       В одну из таких Геральт покупает обоим по сэндвичу на вынос и ведёт вампира, куда глаза глядят, — пока они не оказываются у доски с анонсами местного кинотеатра.       — Гляди, док. Очередной Бэтмен на подходе. Не хочешь посмотреть на своего далёкого родственника?       — Заманчивое предложение, — сверкает клыкастой улыбкой тот, — Но у меня другие планы. К слову, я как раз намеревался предложить тебе иной вариант совместного отдыха. Как ты относишься к музеям, Геральт?       Вопрос загоняет его в тупик: холера, когда он вообще был в последний раз в музее? С минуту он раздумывает над ответом, не решаясь поднимать глаз. Наверняка Регис уже подсчитывает жалкие баллы коэффициента его интеллекта.       Дай Мелитэле, там окажется двухзначное число. Хотя Геральт уже не так уверен.       — А к чему вопрос?       — Видишь ли, у меня есть два билета на экспозицию одного туссентского художника, — туманно поясняет вампир, — Эпоха романтизма, пожалуй, не имеет срока годности.       — Да? — изображает понимание Геральт, сосредоточенно жуя сэндвич.       — О, безусловно. Поведать тебе, почему я предпочитаю именно её?       — Э-э… Ну, романтика? Ты же наверняка романтик, док?       — Весьма близко, но всё же мимо. Мне нравится искусство, повествующее о сильных характерах, — как-то загадочно улыбается Регис. — Именно потому я был бы крайне рад разделить этот визит с тобой. Скажем, завтра? Как ты смотришь на подобное, друг мой?       Не согласиться Геральт не может — не круглый идиот же он, в конце концов. Там разберутся с сильными характерами и романтикой, думает он, чувствуя, как горит от неловкости шея. Словом, завтра мгновенно сваливается ему на голову, как снежная лавина.       Причём лавина, сразу после выполненных заказов несущая его в квартиру Лютика.       — Ты идёшь в музей, Геральт! В музей, а не в бар! Снимай это позорище!       — А, по-моему, сойдёт, — оценивает Геральт, рассматривая себя с головы до ног в напольном зеркале светлой прихожей.       Ну, выглядит он нормально. Бывало и хуже. Чёрные джинсы вполне приличного вида обтягивают ноги в меру, тёмно-серые кроссовки вычищены, едва не бархатные от усердия его щётки... Лютик уже закатил истерику, требуя надеть туфли, на что был послан если не на три буквы, то в ближайший торговый центр: классической обуви у Геральта взяться было неоткуда. Теперь критике подверглась обычная белая футболка, которую он рассчитывал спрятать под тёмно-синим пиджаком, единственным более-менее официальным предметом гардероба. Холера, да он на свадьбу Йен и Истредда собирался с меньшей тщательностью, чем на это свидание...       Да, свидание. Сам он называет его обычным походом в музей, но Лютика так просто не проведёшь.       — Ты и от него хочешь оценки «сойдёт»?! Да ты должен выглядеть так, чтобы Регис упал к твоим ногам от сердечного приступа! Кто приходит в музей в джинсах?!       — Вообще-то я не хочу, чтобы у него был приступ, Лютик, — замечает Геральт, поворачиваясь к зеркалу полубоком. И что не так с этими джинсами? Хоть и не слишком строгие, они, на самом деле, ужасно сексуальные. Йен всегда говорила, что у него неплохие ноги, да и... Хотелось бы надеяться, что его задница покажется Регису не менее интересной, чем картины.       Если ему не покорять сердца невероятным умом и манерами, так у него найдётся, чем подчеркнуть тело — даром, что тратил время на тренировки и бои.       — Во всяком случае, от восторга! А при виде этого, — брезгливо морщится друг, — Он свалится в обморок от ужаса! Снимай футболку, немедленно!       — Только не рубашка, — в последний раз пытается поспорить Геральт. — Смерти мне желаешь? Прогноз погоды для тебя пустой звук?       — Красота требует жертв, — глубокомысленно изрекает Лютик, швыряя в него отглаженную рубашку, — И собери волосы, они делают тебя неряхой! Не в узел, в хвост!       В колдовстве Лютика он разбирается с переменным успехом, но после их общих усилий вид у Геральта в зеркале становится чуть более прилизанным. Воротник давит на горло, и он расстёгивает пару пуговиц, не обращая внимания на возмущение друга. Холера, должен же у него быть какой-то выбор? И так хватает того, что в нагрудный карман пиджака ему суют маленький бордовый платок.       — Знаешь, что бы сказал Весемир? Ведьмак должен быть чуть красивее бестии...       — Которую он убил, — заканчивает за него Лютик. — Не дури, Геральт. Ты и сам знаешь, что в случае с Регисом это не сработает. Стой, не шевелись!       — Закругляйся, — сквозь зубы бурчит Геральт, — У тебя пять минут, а я не жених на выданье.       — Ох, за что мне это! Так, кажется, неплохо, — приценивается Лютик, цепляя на него, как на Цири, бордовую же резинку для волос. — Образ почти завершён! Ещё каплю парфюма, и...       — Обойдусь. Я пошёл, Лютик.       — Да постой же ты! — бросается тот к нему с флаконом духов, но Геральт вовремя уворачивается от удушающего облака — и, хлопнув дверью, быстро сбегает вниз к пикапу.       Стоя на светофоре, он вспоминает, что совсем забыл о благодарностях.       19:30 заранее спс       19:32 Мои соболезнования Регису. И не прислоняйся к нему слишком близко! От тебя всё ещё несёт дохлятиной!       Регис. Музей. Свидание. Приближение ко всем трём фактам стучит ему по затылку, как тролль каменной кувалдой. Здоровый, упитанный тролль, откормленный на пещерных накерах. Может, лучше было запрыгнуть к такому в пасть самому? Зараза, а он о картинах и не знает ничего…       — Сири, скажи, что такое романтизм, — бросает смартфону Геральт, сворачивая на проспект, ведущий к главному музею искусств города, — и женский голос вываливает на него множество фактов, пролетающих мимо его ушей.       Августовская духота забирается липкой плёнкой под кожу, и, припарковавшись, он всё же закатывает рукава пиджака и рубашки, справедливо рассудив, что ни к чему быть потной скотиной. К дьяволу лживые образы и попытки изобразить из себя модника. Да и… Кем бы ни был вампир, он точно рассчитывает на принятие худших из его сторон, и лучшее, что может при этом сохранить Геральт, — оставаться самим собой. Регису решать, подпускать его к себе ближе или закончить этот фарс. Пусть сердце и колотится от волнения, как у двенадцатилетнего сопляка, он поймёт, если все его усилия пойдут прахом. И не такие поединки переживал на своём веку…       Правда, этот поединок он сразу проигрывает, как только поднимается по мраморным ступеням музея. Оказывается, Регис ждёт его у самого входа, — и, едва завидев его силуэт, Геральт забывает, как дышать.       Перед ним не привычный сосед в пижаме и даже не строгий профессор. По крайней мере, этот утончённый интеллигент не тянет ни на того, ни на другого. На нём белая рубашка с открытым воротом, в котором прячется шёлковый шейный платок в растительный узор, и бежевого цвета брюки, узко облегающие стройные ноги. В довершение ко всему, на переносице его зачем-то тонкие золотые очки. Очки, через стёкла которых взгляд цепких антрацитовых глаз, кажется, проникает в самую душу.       Перед ним создание, от вида которого замирает в груди. За секунду становится понятно, как Лютик умудряется черпать вдохновение в своих многочисленных пассиях... В Регисе, изящной статуей замершем на белых мраморных ступенях, отыщется материала на два, если не на три альбома.       — Геральт! Прекрасно выглядишь, — с улыбкой кивает тот, и — нет, ему не мерещится — на бледных скулах Геральт замечает два крошечных красных пятнышка.       — П-привет. Долго ждал?       Хорошо, сам он краснеть не склонен, — был бы сейчас багровый до самых корней волос. Зараза, как школьник, в самом деле! Вид Региса смущает и сбивает с толку, — очки идут ему необыкновенно, и Геральт едва не спотыкается, бросая на него косые взгляды, пока они поднимаются по бархатной дорожке музейного ковра. Такими темпами и косоглазие развить недолго.       Сколько лет живут косоглазые ведьмаки? Правильно, они не живут.       — Ориана, дорогая, — уже воркует с кем-то у входа на экспозицию вампир, — Благодарю за любезность. Позволь представить тебе моего друга? Геральт, это Ориана, моя хорошая подруга — и, по совместительству, куратор музея.       По виду его собеседницы Геральт мгновенно чует, как именно Регису повезло достать билеты за бесценок. Высокая женщина в строгом алом платье пристально наблюдает за ним, особенно уделяя внимание его кошачьим глазам… И неспроста. В её изысканном облике, плавных, грациозных движениях читается та же нечеловечность, что и у Региса. Бледность кожи, огненно-рыжие волосы, бордовый оттенок помады… Не будь Геральт ведьмаком, посчитал бы её умело обыгрывающей готическую моду.       Вот только Геральт ведьмак, и прекрасно знает настоящую причину её образа.       — Очень приятно, — томно тянет она грудным голосом, — Я вас провожу. Эмиель, не уделишь мне минутку внимания?       То, как эти двое скользят по начищенным мраморным коридорам, лишает его последних сомнений. Ориана ведёт их по просторным залам кошачьей походкой, то и дело оборачиваясь на Региса, идущего за ней след в след.       — Не понимаю, зачем тебе понадобилось посещать эту выставку, — слышит Геральт её тихое замечание. — Неужели личной встречи с автором было недостаточно?       — О, во мне говорит ностальгия. Иногда полезно переосмыслить некоторые догмы, взглянув на них дважды. К тому же, высокое искусство подобно хорошему вину. Что тем, что другим пресытиться невозможно.       — Я бы подобрала другое сравнение, но с твоими привычками поостерегусь.       — Прошу тебя, Ориана, — шипит Регис, и в его движениях мелькает настороженность: ясно, что она коснулась темы крови.       — Нет нужды прикрывать очевидное. К слову, в городе не так много ведьмаков, — вкрадчиво шелестит Ориана, — Не знаю, что тобой движет, но я рекомендовала бы тебе подумать дважды. Неизвестно, к каким последствиям приведёт… подобное знакомство.       У большого зала, отделанного красным мрамором, она останавливается, касаясь резной ручки массивной дубовой двери. Краем глаза Геральт успевает оглядеть обстановку, — бархатные пуфы, хрустальные люстры, золото, — пока не видит, как у Региса искажается лицо.       Впервые на его памяти вампир, при всём его расслабленном виде, выглядит раздражённым.       — Позволь оставить это решение за мной, — говорит он таким тоном, что температура в коридоре падает на пару градусов — и Геральт абсолютно уверен, что видит, как блестят в предупреждающем оскале клыки.       Судя по его повадкам, Ориана ниже его по вампирской иерархии. Вздрогнув, она отступает, из горделивой дамы превращаясь в почти незаметную тень.       — Как пожелаешь. Приятного вечера, Эмиель, Геральт, — выдавливает она из себя натянутую улыбку, — Надеюсь, вы найдёте экспозицию интересной.       Дубовые двери распахиваются, и Регис уверенным шагом проходит в зал первым. Заметно, что ему экскурсоводы не нужны, — картин в зале множество, но каждую из них вампир встречает взглядом приятного узнавания. Помедлив, Геральт следует за ним, неторопливо рассматривая работы художника.       В передней части зала одни портреты высшей знати, бледные, с нездорово блестящими чёрными глазами, — и он не может не вернуться к вопросу Орианы.       — Всё в порядке?       — Ориана любит напоминать мне о прежней любви к риску, — морщится Регис, неторопливо проходя вдоль маленьких акварелей в рамках. — Мы знакомы достаточно давно, чтобы она имела право судить о моих мотивах.       — Дай подумать, со времен жизни этого художника?       — Можно сказать и так, хотя в те годы я не отслеживал людских датировок. Ориана и представила нас друг другу, — поясняет вампир, — Полагаю, примерно в поздний период его работы. Здесь только часть оригиналов, так что я покажу тебе те, чей процесс создания видел. Идём в следующий зал, друг мой.       И то, куда он приводит Геральта, поражает последнего до глубины души.       Во втором зале оказывается так темно, что приходится сказать спасибо мутагенам и изменённому зрению. Светятся только подсветки рамок, — яростные, хлёсткие полосы света, выделяющие картины на фоне тёмно-алых стен кричащими пятнами. Но картины, о, картины… Старик, которому на ухо шепчет нечто, похожее на саму смерть — не то демон, не то судьба… Две жуткие старухи — грязно-коричневые силуэты на чёрных фонах, фигуры в тряпье и ничего лишнего… Божество, пожирающее своего сына… Трупно-жёлтые цвета лиц, скорбные, испуганные глаза плакальщиц...       — Мрачновато, — выносит вердикт Геральт, внимательно следя за реакцией соседа. Только бы не сморозить глупость, отчаянно надеется он. Меньше всего перед Регисом хочется предстать неучем, и тем более — слепым и глухим к искусству. В конце концов, и у него есть вкус. Картины ему, пожалуй, нравятся, невзирая на подтекст, и хочется, чтобы вампир уловил в его оценке именно это.       В раздумьях он замечает, как Регис поворачивается к нему вполоборота, — и в полумраке зала чёрные глаза отсвечивают серебристыми, по-кошачьему неуловимыми бликами.       — Сильные работы, не правда ли? Вот то, что я называю истинным искусством, Геральт. Признаться, меня весьма печалит современная культура с её любовью к глянцу.       — Так проще, — пожимает плечами Геральт, — Кто ж захочет смотреть на неприглядные вещи. Вот и остаётся им существовать самим по себе. Надо думать, этому художнику тоже пришлось несладко?       В полумраке Регис неожиданно делает к нему шаг, и… Тонкие пальцы касаются его предплечья, словно вампир ищет его вслепую. Правда, Геральту в этом жесте мерещится другое, — слишком знакомое, слишком понятное.       Просьба быть принятым во всём своём уродстве. Желание стать большим, чем это уродство.       — Верно, — тихо говорит он. — Ориана обнаружила эту коллекцию только чудом. Насколько мне помнилось, он не горел желанием… демонстрировать любовь к столь макабрическим темам. Жаль, я не успел выкупить его работы в ту пору, — возможно, удалось бы сохранить куда больше…       Подсвеченный тусклым светом музейных ламп, он и сам кажется сошедшим с картины, — этаким скорбным ангелом в белом, ссутулившимся между золочёных рамок. Заинтересованный, Геральт бросает к ним взгляд, всматриваясь в детали. Стоит ему увидеть датировки картин, и голова начинает кружиться сама собой. Конец восемнадцатого, начало девятнадцатого века… Боги.       — Так ты и правда знал его?       — Весьма поверхностно, — рассеянно отзывается Регис. — Некоторые из моих знакомцев, увлекавшиеся идеями Просвещения, находили его опередившим своё время. Что до меня… Думаю, его стоит назвать первым человеком, пробудившим во мне интерес к вашей культуре. По крайней мере, наше общение оставило у меня исключительно приятные воспоминания.       — Поразительно, как он тебя не боялся, — хмыкает Геральт.       — О, напротив. Отчасти он боготворил подобных мне, существ, подверженных страстям более всех прочих. В ту пору мне ещё нравилось быть объектом поклонения, особенно с точки зрения… низших по статусу. Ты всё ещё хотел бы узнать мои предпочтения, Геральт?       Зачем ты проверяешь меня, хочет спросить Геральт, но отвечает только сдержанным кивком.       — Тогда мне стоит показать тебе серию его офортов, — помедлив, улыбается Регис, — Идём?       Путь в следующий зал лежит по тонкой, подсвеченной по краям багровой дорожке, бегущей за арку, утопающую в полной темноте. Поколебавшись, Регис осторожно берёт его за руку, — и кажется, будто это таинство, будто сейчас он приведёт Геральта на одно из вампирских собраний, приоткрыв кусочек их культуры… Прохладные пальцы чуть сжимают его ладонь, и Геральт крепко держится за неё в ответ, позволяя вести себя во тьму. Каждый пройденный дюйм дорожки вызывает в нём дрожь, — и внезапно он понимает, почему.       Это — тоже часть выставки. Это — таинство доверия. Таинство, где ты или проявляешь уважение к самым тёмным сторонам души, или уходишь прочь.       — Пожалуй, известнейшие из его творений, — неторопливо поясняет Регис, — Поразительно, как спустя столетия они всё ещё актуальны.       — Там что-то о грехах? Он был религиозен, что ли?       — Отнюдь! Тем ближе было наше духовное родство. Мне, знаешь ли, тоже была близка критика общественных пороков… Словом, присмотрись к ним, Геральт. Возможно, ты воспримешь их и иначе.       Первое, что бросается ему в глаза – совы, полуночные образы и вообще… То ли люди, то ли чудовища смотрят на него с картин, искажённые, жуткие в своих неприглядных сценах. В человеческой природе портретов Геральт уверен, — но эти обезьяньи и жабьи лица, кривые, зубастые оскалы… Работы, судя по подписям, высмеивают глупость и невежество, лицемерие и жадность, — короче говоря, всё, что знает и нынешний мир.       Заметив, как пристально он всматривается в рисунки, Регис сжимает его руку чуть сильнее — и ослепляет торжествующей улыбкой.       — Впечатляет, не так ли?       — Злободневно, — невесело усмехается Геральт — и указывает на гравюру, где осёл учит маленького ослёнка: — Как по мне, немногое изменилось.       — О, ты удивишься ещё больше, когда я покажу свою любимую работу. Создавая её, автор сокрушался о дремучести своих современников, — поясняет Регис, — Превосходное воплощение слепоты души, с которой, увы, я слишком хорошо знаком. Только взгляни, Геральт.       И он оказывается прав. Маленькая гравюра изображает спящего, окружённого ночными тварями, рдеющими над ним в темноте, — и сколько отчаяния в этой позе, единственном светлом пятне на работе. Того отчаяния, что Геральт привык видеть, когда люди не хотят смотреть неприятной правде в глаза. Малодушия? Страха? Кто его знает, не грешит ли он чем-то таким, но хочется думать, что он бы на месте героя попытался приподнять голову и заглянуть себе за плечо.       Сон разума рождает чудовищ, гласит подпись под скромной рамкой.       — Я понял, — вполголоса говорит он, — Я понял, о чём ты, Регис.       — Да? И как же мастер ведьмак стал бы трактовать данную работу?       Чёрные антрациты глаз оказываются обращены прямо на него, затуманенные какими-то своими мыслями. Может, воспоминаниями? На самом деле, в этом зале Регис сам на себя не похож. Чувствуется в нём незримая сила… Настоящая, природная сила, возвращающая корнями в кровавое прошлое, — и вместе с ней постыдная слабость от его груза, лежащего на вампире мёртвым весом.       Наверное, поэтому Геральт решает выпустить его руку и медленно приобнять за худые плечи. Вернуть обратно на землю, сюда, к нему.       — По-моему, мои слова тут излишни. Зато тебя бы я послушал с удовольствием. Что-то мне подсказывает, что эта гравюра дорога тебе не просто так, Эмиель Регис Рогеллек Терзиефф-Годфрой.       Полное имя словно бьёт Региса током, и он вздрагивает, уставившись на него в шоке.       — Твоя проницательность не перестаёт удивлять, — вздыхает он, — Но ты прав, друг мой. Думаю, это произведение указало мне и на собственные пороки. Ты не представляешь, как удобно погрузиться в пучину зависимости, отрекаясь от реальности целиком… Не существует наркотика опаснее сна разума, Геральт, ни для людей, ни для нелюдей. Исключением не был и я.       Впервые на его памяти вампир говорит о крови, как о зависимости, и признание вызывает у Геральта волну ответной дрожи. Если отбросить мораль, то… Холера, сейчас не каждый человек выбирается из лап дурных пристрастий. Но вампир, поборовший тягу? Вампир, не ограниченный людскими правилами и законами?       Что же должно было твориться у него в голове?       — Но ты же выбрался?       — Слишком большой ценой, — ёжится Регис, и приходится прижать его к себе покрепче. — В определённый момент я дал себе завет отречься от прежнего эгоизма. Переступить через собственные страсти и посвятить жизнь другим вопреки своим прихотям. Удивительно, но спустя годы я всё равно ощущаю, что делаю для этого недостаточно. После всего, что на моей совести... Не знаю, заслуживаю ли я вообще существовать в человеческом обществе, Геральт.       Секунду Геральт не может поверить в услышанное. Жить с такой болью в душе? Невозможно поверить, что Регис справляется с этими чувствами один, — кроме Орианы, больше вампиров на памяти Геральта он не упоминал. А ещё есть недоверие людей, продолжающих видеть в нём монстра… Что ж, врагу не пожелаешь подобной борьбы с самим собой.       Тем поразительнее, что Регис доверился ему. Регис доверил ему те тайны прошлого, что явно не рассказывают первому встречному. Регис верит, что он, ведьмак, не осудит его — и одно это уже можно считать огромнейшим достижением.       — Док, я...       — Видят боги, я пытаюсь, — не даёт ему и слова вставить вампир. — Годы и месяцы я прикладываю титанические усилия, однако… Боюсь, это всего лишь подмена понятий, и смерть отчасти заняла в моей жизни место крови. Эрзац-зависимость, можно сказать. Каждый из нас выбирает собственный объект для борьбы, не так ли?       — В твоём случае он благороден, — мягко говорит Геральт, — Это уже большой вклад, Регис. Поверь мне на слово.       Не хочу, чтобы ты думал, что делаешь недостаточно, тяжелеет у него на губах, потому что с его стороны явно не хватает утешений. Стёкла очков бликуют от приглушённого света, и Регис прячет взгляд в пол.       — Беда в том, что я не уверен, что это было правильным решением, — горько возражает он, — Как не уверен и в том, что ненависть к людям куда страшнее любви к ним.       И — ох, дьявол — Геральт замечает, как по его бледной щеке стекает крохотная слезинка.       Только этого не хватало.       — В этом отношении смерть прекрасная учительница, — продолжает Регис неестественно ровным тоном. — Все, кто был мне когда-то дорог… Они уходят, Геральт, пока я остаюсь с разбитым сердцем. Прозвучит патетически, но, увы, ближе всего к правде…       — Док, — вздрагивает Геральт, не понимая, что ему, чёрт возьми, делать с плачущим Регисом.       — …Мне лишь жаль, что любимые мной люди остаются в моей жизни в виде болезненных уроков. Это противоборство разрывает меня слишком давно, чтобы в нём сомневаться, — кривится тот, и лицо у него превращается в скорбную маску. — С каждым прожитым столетием я задаюсь вопросом, для чего нужна моя близость к людям. Умерших от моей руки, к сожалению, не вернуть… Но равноценен ли мой вклад в спасение живых, если их век без того недолог?       Каждое из слов режет по сердцу ножом, отзываясь в унисон с его собственными чувствами. Он сам ведь не должен привязываться ни к Цири, которой уготована другая жизнь, ни к друзьям, тоже блуждающим по кромке между жизнью и смертью. Он, Геральт, обязан быть лишённым эмоций, но как часто этим эмоциям проигрывает… И как же часто от них, от его собственной боли страдают те, кто ему дорог. Все, кого вопреки любым преградам полюбило его глупое сердце. Люди, которые дарят свет.       Пусть сопливо, но это правда: он бы попросту спился без Весемира и парней, без дуралея Лютика. Даже без Йен, сколько бы раз она его ни отчитывала. Без Цири он, наверное, вообще бы сдох в первой же канаве… Но благодаря им всем он зачем-то остаётся здесь.       И, чёрт возьми, это того стоит.       Хотя бы уже тем, что он дождался, когда судьба подбросит — или подарит — ему Региса.       — Ошибаешься, — помедлив, говорит он. — Да, все мы умрём, но и жизнь не так плоха, чтобы о ней забывать. Да, она не такая долгая, и вообще нелёгкая штука, но… Что, разве это бессмысленно?       — Вопрос философский и риторический, — горько улыбается вампир, но уж нет, хватит с них увиливаний от темы.       — Ни хрена подобного. Разве то, что ты застал его, — указывает на картину Геральт, — Не было чудом? Мне, например, повезло за эти годы узнать Лютика, а он тоже талант и вообще славный малый. По-твоему, лучше было обойти его стороной, лишь бы не было хреново от его утраты? Что-то не радуют меня такие перспективы.       — Дело не только в…       — Нет, в этом. Что же это за жизнь, если вся она подчинена страху смерти? Если не давать себе даже попробовать её кусочек, зачем вообще тогда существовать? Просто ждать, когда всё закончится?       — Не у всех достаточно смелости бороться со страхом. А я так чертовски устал, — внезапно сквернословит Регис, — Так устал от этой боли, Геральт. Ты даже представить себе не сможешь.       И Геральт ему верит. Верит, потому что Эмиель Регис, переходящий на ругань, превращается в само воплощение утомлённого жизнью существа. Зрелище невыносимое, и хочется побыстрее увести его из этого музея, ставшего, на деле, колумбарием его прошлого.       Правда, этого он не сделает. Что-то подсказывает, что Регису нужно уйти отсюда по своей воле.       — Есть ещё кое-что, — подумав, добавляет он, — Разве твой друг оставил после себя только боль? Как же остальное?       — О чём ты, друг мой?       — Любовь, — пожимает плечами Геральт. — Тепло, или как это ещё назвать. Привязанность. Уверен, вы с ним вели такие разговоры, что нам с тобой и не снились.       — Даже если и так, я всё же не понимаю…       — Разве они тебе не дороже, чем его потеря? Да, он ушёл. Но разговоры-то остались, — указывает он на бледный Регисов висок. — Разве хоть кусочек их был впустую? Смерть ведь не обнуляет памяти, док. На твоём месте я бы хранил воспоминания с ним не меньше, чем наши.       Растерянный, Регис поднимает на него молчаливый взгляд, словно не веря своим ушам. Что-то поднимается в нём, чудовищное, неподвластное его воле… У него начинают трястись губы, и Геральту вдруг становится сильно не по себе. Никогда ещё он не видел вампира так быстро теряющим над собой контроль, и один этот вид вызывает в нём самом жалкое бессилие.       Благо, он, Геральт, ещё может взять ситуацию в свои руки.       — Ставлю сотню, что и он о тебе помнил до конца, — глухо говорит он, — А то, что смерть забрала его, не значит, что он мёртв по-настоящему. Мы живём в тех, кого любим, Регис. Да и они… на самом-то деле, нас не покидают. Никогда.       — Боги, Геральт, — отрывисто шепчет Регис — и больше не говорит ни слова.       Слёзы начинают литься по бледным щекам ручьём, и теперь точно пора его крепко обнять.       Так, чтобы показать, что он в этом мире не одинок. О том, что его переживания заслуживают внимания. Что он нормален, просто такой, какой есть. В строгом пиджаке или в пижамных штанах, расстроенный или усталый, погружённый в размышления… Вампир, который слишком быстро влился в его жизнь так, будто всегда и должен был быть, с его витиеватыми фразами, дотошной аккуратностью и чутким сердцем. Регис, который заслуживает лучшего и совершенно не заслуживает плакать.       Регис, в которого он…       — Шш-ш, — успокаивающе гудит Геральт, заставляя его вжаться лицом себе в пиджак, — Я здесь, док. Я с тобой.       — У вас всё в порядке? — заглядывает в арку встревоженная Ориана, и, как по волшебству, Регис отрывается от него, спокойный до искусственности.       — В полном, дорогая. Думаю, мы готовы завершить осмотр. Идём, друг мой, — резко чеканит он — и почти силком выволакивает Геральта из музея на свежий воздух.       Это больше похоже на бегство, так быстро оно происходит. Красные дорожки ковров стелются перед глазами, хлопают двери… Задыхаясь, Регис вырывается вперёд на мраморное крыльцо и замирает, заламывая руки на груди. И…       Мелитэле, как страшно он плачет, захлёбываясь беззвучными рыданиями.       — Тише, тише, — оказывается тут, как тут Геральт, поглаживая его по спине. Обнимать Региса кажется теперь неуместным, — стоит дать побыть ему наедине с чувствами, разобрать всё в глубине души по полочкам.       На его глазах Эмиель Регис Рогеллек Терзиефф-Годфрой плачет, как человек, хоронящий ребёнка. Марево вечера обрамляет его, как золото вышивки траурное покрывало, и весь он будто соткан из запахов отцветающих клумб, горечи нагретого асфальта… Безмятежного, но сочного, тяжеловесного летнего ветра, шлейфом скользящего вдоль переулков.       Это вечер, созданный для любви, думает Геральт. Не для слёз.       — Знаешь, что я ценю в тебе б-больше… всего? Твою непоколебимую… уверенность, — неожиданно слышит он среди коротких всхлипов, — Абсолютную убеждённость в неоспоримости своих… ид-деалов.       — Брось, док, — смущается он, — Ничего в этом особенного нет. Давай-ка успокаиваться. Тебе купить воды?       — Н-нет нужды м-меня… жалеть, Геральт. Прошу, в-выслушай. Твоё п-принятие… оказалось для меня значимее, чем я ожидал. Ты открываешь мне глаза на вещи, которые… к-кажутся неочевидными, и это…       — Док, я…       — П-позволь мне, — икнув, перебивает Регис, — Словом, боюсь, я… так и не отблагодарил т-тебя, как следует. Сп-пасибо тебе, мой дорогой. За что… за что бы то ни было.       И — резко повернувшись, сам обнимает Геральта изо всех сил.       Не то, чтобы по классификации Геральта это было объятием: это, скорее, сигнал SOS. Попытка крика о помощи. Но его мнения не спрашивают, да и дела это не меняет, и он только прижимает к себе Региса поближе, грудь к груди, будто стараясь укрыть от мира. Глупо, конечно, — обыкновенный ведьмачий рефлекс защитить слабого с высшим вампиром смотрится почти комично, — но и это не важно. Мимо несутся машины последних из работяг, задержавшихся в офисах, звенят тарелки в уличных кафе, где-то слышится печальный саксофон… Мир останавливается, поставленный кем-то на паузу, и остаются только они двое на белом мраморном крыльце.       Изо всех сил Геральт обнимает вампира, сжав руки на его талии, — и кажется, что не существует в мире создания уязвимее, чем Эмиель Регис Рогеллек Терзиефф-Годфрой.       Щёку щекочут его тёмные волосы, тепло прерывистого дыхания, такое близкое, что, повернись Геральт, их губы почти соприкоснутся… Худые руки вдруг крепко обнимают его за шею, и в ответ Геральта бьёт волна заметной дрожи. С кем угодно другим он бы этого смутился, но не с Регисом. Пусть вампир видит, что способен с ним делать… Воздух вокруг искрит, наполняется невидимым электричеством, и по кончикам пальцев бегают маленькие разряды. Всхлипы гаснут в растущем между ними молчании, всё больше возвращаясь к прежним вдохам и выдохам. Нужно что-то сказать, — но нельзя сейчас говорить, используя обычную речь, и Геральт говорит касаниями о каждой клеточке Региса, бесконечно ему дорогой.       Подумать только, как обычное объятие может быть интимнее любого секса в миллион раз. Ни слова ни говоря, Регис гладит его по спине в ответ, — и кажется, будто он ласкает саму его, Геральта, душу.       — Нет ни дня, чтобы я не порадовался факту нашего знакомства, — внезапно шёпотом говорит он, и вот это уже опасно близко к черте признаний. Не тех признаний, к которым Геральт вообще готов.       Признается-то он совершенно не в том, что захочет услышать Регис. По крайней мере, не сейчас.       — Взаимно, док, — бормочет он в массу тёмно-пепельных завитков. — Ну, ты как? Едем домой? Или пройдёмся?       — Домой… Ох, но прежде, чем мы поедем… Мне нужно сообщить тебе ещё кое-что, друг мой, каким бы неуместным ни был момент.       А вот это уже странно. Чёрт его знает, что там за новости, но зная Региса, он бы подождал до подходящего часа. В желудке начинает покалывать неприятным холодком.       — Говори, — медленно произносит Геральт, расцепляя объятия. Чутьё подсказывает, что надо бы заглянуть вампиру в лицо, — похоже, их ждёт непростая тема.       Вновь напрягшийся и заплаканный, Регис, тем не менее, смело поднимает на него глаза.       — Имперская Академия изменила положения по гранту. В случае, если мой проект выиграет, — вздыхает он, — Мне предложат стажировку как минимум на полгода, с оплатой проживания и прочим. В связи с этим я… Возможно, мне придётся переехать в Нильфгаард, Геральт. Во всяком случае, если не появится обстоятельств, обязывающих меня остаться здесь.       Вот и всё, мрачно констатирует голос в голове, сказки кончились, Геральт из округа Ривия. На самом интересном месте.       Если подумать, этого можно было ожидать. Всё закономерно: как только у него в отношениях начинает что-то налаживаться, ситуация мгновенно летит к чертям. Больно и обидно, что и здесь закон подлости не обошёл его стороной. Их обоих. Особенно Региса. Удивительного, уникального Региса, в которого он влюблён, как мальчишка, и место этой любви теперь только на свалке памяти. Хорошо же он поддержал вампира пять минут назад, ничего не скажешь. Прямо-таки на собственном примере.       Антрациты глаз всё ещё смотрят на него так выразительно, словно отчаянно призывают к ответу. Но что ему, Геральту, сказать? Потребовать перечеркнуть всё исследование, все планы Региса ради него, идиота? А не слишком ли жирно для того, кто несколько месяцев назад крыл вампира распоследними словами? Не работают все эти внезапные признания из кино в реальной жизни, увы.       — Звучит отлично, док. Имперская Академия тебя оценит, — хочет бодро заверить Геральт, но вместо этого у него выходит какой-то серый, бесцветный хрип.       — Если ты так считаешь, — в тон отзывается Регис и улыбается ему так горько, что к горлу подкатывает ком. — В любом случае, я рад, что ты появился в моей жизни, мой дорогой ведьмак. И, безусловно, немало мне помог.       — Ладно, ладно, — отмахивается Геральт, пряча глаза. — Дома похвалишь. Поехали, пока не открылись клубы. Потом с парковки будет не выехать.       Хочется вшить этот вечер себе в память, выжечь калёным железом на подкорке. Запомнить то, что у него никогда не было и уже не будет. Зафиксировать по дюйму ощущение худощавого тела и узкой талии, так близко, что страшно дышать. Будь у него воля, он бы повёл себя, как жадная сволочь, — набросился бы, прижал к сердцу, расцеловал, начал нести какую-нибудь сентиментальную пургу…       Но он не может. Не имеет никакого, даже малейшего, права.       — Док, — уже в машине просит Геральт, включая заднюю передачу, — Я тебя тоже попрошу кое о чём.       — Что такое, Геральт?       Стоит ему только подумать об этом, и в глазах начинает щипать. Холера, как невовремя. Сглотнув, Геральт отворачивается к левому зеркалу — и едва не врезается задом в куст акации, разросшийся за пределы клумбы. Ветки с силой скребут по ржавому бамперу пикапа, но у него даже нет желания злиться на собственную криворукость. Он и звука-то толком не замечает.       — Не удаляй мой номер, — тихо просит он перед тем, как выехать на шоссе, — Хорошо?       Вместо слов Регис только сдавленно кивает, отворачиваясь к окну, и Геральту мерещится, что сердце у него в груди бьётся на мелкие осколки.