And I'll pull you closer holding on to Every moment till my time is done And this ain't right,
You've been the only one to make me smile
The Weeknd — Belong to the world
— Так я перехожу к пятьдесят первому пункту? — Надеюсь, что да, — бодро кивает Регис, — И не забудь про тонус по шкале Апгар*. Этот подпункт играет ключевую роль для предварительных выводов. Между делом он вытягивает вперёд ноги, показывая длинные серые носки в мелкий узор, и Геральт чётко видит маленьких летучих мышей, летящих куда-то вверх по щиколоткам. Они всё-таки сходили на Бэтмена, и от картины Регис неожиданно оказался в восторге: мрачные краски очередного ремейка пришлись ему по душе. Это куда ближе к авторскому кино, чем к блокбастеру, воодушевлённо сообщил он, когда они выбрались из сумрачного зева кинозала. Пришлось поверить ему на слово. Всё равно Геральт вместо экрана большей частью смотрел на точёный профиль рядом. Правда, с каждым днём совместных вылазок у них становится всё меньше. Подготовка к презентации исследования протекает у них уже третий день, — скоро Регису придётся уехать, чтобы выступить со своим докладом, и Геральт не уверен, что хочет подбираться к этому даже мыслями. Нет, исследование-то блестящее, и всё внутри подсказывает ему о триумфе вампира, но... То самое но, называющееся здравым смыслом, напоминает о горькой правде: если Регис выиграет грант, в Новиград он уже не вернётся. Что бы ни говорил Ламберт, а он и жил-то у Геральта вынужденно. Может быть, вместе с финансированием Регис получит и личную премию, как бывает в таких случаях? Может, как именитый учёный, даже обзаведётся домом? Особенного смысла приезжать обратно у него не будет, — разве что забрать вещи. Уж точно не затем, чтобы вернуться обратно в жизнь его, неряхи в заляпанных соусом майках, с интересами не серьёзнее ленивого просмотра Animal Planet. — Ты не устал, друг мой? Может быть, нам стоит сделать передышку? — перебивает его мысли взволнованный голос, и Геральт только кривится, пытаясь спрятать раздосадованную гримасу. — Зараза! Прости, док. Говоришь, шкала Афгар? — Апгар, Геральт. Между прочим, каждая из букв этой фамилии имеет значение, — объясняет всегда въедливый Регис и пускается в долгие объяснения о педиатрии. Полный энтузиазма, он живо отвечает на пятьдесят второй вопрос сам, и на щеках его расцветает едва заметный румянец. Смотреть бы на него, не отрываясь… Хорошо, что они познакомились сейчас, когда вампир давно позабыл свои вампирские привычки, и вся его привлекательность вполне укладывается в человеческие рамки. Геральт уже как-то представлял, как выглядела эта благородная мордашка лет этак двести назад, приправленная гипнотическими чарами. Пусть образ и соблазнительный, вот только… Нынешний Регис с его тонкой душой, ранимый и осторожный, всё равно нравится ему куда больше. Так нравится, что хочется приковать его цепями к батарее, — лишь бы не уезжал, лишая Геральта последних иллюзий надежд. Личность прежде чудовища, как же. Может, было бы даже к лучшему встретиться с ним гораздо раньше, — молодой вампир откусил бы ему башку, и дело с концом. Он бы сам лёг затылком на блюдечко с золотой каёмочкой, чтобы тому было поудобнее. Что угодно, только бы не довести всё это до такого запутанного клуба эмоций и не сделанных решений. Конечно, он может всё бросить и поехать в Нильфгаард следом, как распоследний маньяк, но кто его будет там ждать? Регису, с ворохом его забот, уж точно будет не до него. Холера, он даже не вправе намекнуть Регису на то, чтобы тот остался, — как минимум, как друг. Хотя ещё вопрос, друг ли. В самом деле, кто он вампиру? Ведьмак, знакомство с которым по меркам вампирского существования длится не дольше минуты? Невнятный романтический интерес… Потенциальный любовник? Холера, ну и бред. Может, тем лучше, если их сближение закончится, не начавшись. К тому же, вампир явно показал, как хреново ему, когда давно знакомые люди уходят из его жизни, — и это с учётом того, что таких людей ещё нужно выбрать. А он? Чем ему, неотёсанному чурбану, увлечь собой Региса? Удивительного, уникального Региса, перед которым открыты любые двери, и, стоит только поманить ему пальцем, как... — По-моему, я всё-таки тебя утомил. Как ты смотришь на перерыв, Геральт? — Ты иди, отдохни, — рассеянно кивает он, — А мне бы проветриться. Вернусь, и продолжим. Хорошо, док? В магазинчике за углом он впервые за десять лет покупает сигареты и долго, вдумчиво курит, жадно вдыхая тёплый дым. Отвратительно чувствовать эту слабость, противоестественную для ведьмаков. Что там, машины для убийств, лишённые эмоций? Ну да, как же. Совершенно ноль эмоций, особенно тех, от которых к горлу подкатывает мерзкий комок. Надо было тогда, в апреле, послать Лютика с его дурацким предложением. Глядишь, всем было бы легче. Займись делом, вспоминает он совет Эскеля и, вернувшись, всё же находит в их подготовке отдушину. Гонять Региса по пунктам вопросов более-менее отвлекает: как может, Геральт пытается вникнуть в суть его работы и, похоже, даже что-то понимает. Судя по выводам, вампир множество лет работал над выявлением рисков паралича у детей и стоит на пороге определения каких-то жизненно важных групп нейронов, отвечающих за реакции мышц. Работа фундаментальная и невероятно важная для тысяч жизней. Тем глупее ощущать эту жалость к себе, как к недолюбленному маленькому мальчику. Отпустить Региса будет означать благое дело. Вот, о чём надо думать в первую очередь. Открытий Региса ждёт весь мир, — так пусть мир и примет его с почестями… …А он переживёт. Наверное. — Так, когда у тебя вылет? — Самолёт в Кастелль Граупиан назначен на первое октября, — сообщает Регис, когда он возвращается домой. — Одиннадцать часов и пять минут, если мне не изменяет память. Постой, Геральт… Это что, сигареты? Ага, первое. На первое число у него по плану гаражные посиделки с Талером, закупка в супермаркете… И, в общем-то, больше ничего. — Значит, отвезу тебя, — твёрдо говорит Геральт, — У тебя задача отоспаться тридцать первого, как следует. — Ты не говорил мне, что куришь, — всё ещё ошарашенный открытием, повторяет Регис, но он решает его игнорировать и исчезает в своей спальне, погружаясь в голубоватое свечение ноутбука. Третье, пятое… Пятнадцатое сентября… Время летит, словно кто-то решил побаловаться с отрывным календарём. До семнадцатого Геральт даже не занимается заказами, листая в ноутбуке дерьмовые фильмы категории Б и бесцельно разглядывая потрескавшуюся краску на потолке спальни. Изредка ему звонит Лютик, но он сбрасывает, — не хочется объяснять даже толику того, что копится в душе. Единственный, кто видит его — Регис, который иногда заходит к нему в спальню и молча садится на край кровати, наблюдая, как он досматривает серию очередного боевика. — Лютик звонил, — тихо говорит он, чуть прикасаясь к его кисти. — Угу. — Ламберт, кстати говоря, тоже. Полагаю, Лютик предоставил ему мой номер на случай экстренной ситуации в квартире. — Угу. — Мне пришлось сохранить номер Эскеля и Весемира. У тебя на редкость чуткие друзья, дорогой мой, — мягко улыбается Регис, и ему становится так паршиво от этого обращения, что он подскакивает, захлопывая крышку ноутбука. — Что-то не так, Геральт? Геральт! Постой, я… — …Ушёл, — бросает Геральт, хлопая дверью, и курит, курит, курит, пока не начинает кашлять на морозе. Двадцать первого сентября он замечает первые следы Регисовых сборов. Исчезают записки на холодильнике, что-то из запасов… Бумаги и папки, вечно лежащие в гостиной, испаряются, и баночки в ванной одна за одной пропадают из поля зрения. Шкаф пустеет, лишаясь плащей, курток и обуви, пока там не остаётся одно-единственное пальто, драповое, бежевого цвета, и массивные оксфордские ботинки. А потом… Потом у дверей спальни Региса появляется чемодан. Чёрный, наполовину собранный, он каждое утро мозолит Геральту глаза молчаливым напоминанием, как гранитный памятник на могиле его надежд. Прежде Геральт никогда не думал, что можно возненавидеть чемодан. Оказывается, можно. Как-то раз он даже со злости его пинает, — и, когда оттуда внезапно вываливается тонкая майка на лямках, Геральту окончательно сносит крышу. Клептоманией он не страдал никогда, но майку благополучно ворует, — и утыкается в неё лицом, аккурат туда, где впервые увидел коршуна, терзающего волка. Регис уедет, а он так и останется этим символом в собственной голове, — оно и к лучшему, к лучшему... Постыдное малодушие не позволяет признаться ни в краже, ни в чувствах, сжирающих его по ночам, и с приближением к концу месяца Геральт всё чаще щеголяет синими кругами под глазами. — Ну-ка посмотри на меня, — требует Лютик, выследив его пикап после того, как он отвёз Региса в Оксенфурт. — Ты уже похож на собственную тень, дружище. Когда ты ему скажешь? — Не твоё дело, Лютик. — Как раз моё, балда! Так и одной ногой в могилу попасть недалеко! — Уж лучше, чем испортить всё нахрен, — мрачно бурчит Геральт, и лицо Лютика приобретает какой-то зеленоватый оттенок. — Да ты что, ошалел?! С чего ты вообще это взял, Геральт?! — Регису я никуда не упёрся, — злобно отвечает Геральт, — И нервы себе трепать не буду. Умолять его на коленях — тоже. У него есть выбор, я в него вмешиваться не вправе. У тебя всё? Включай радио, и поехали. В этот раз, когда по радио начинает петь особенно жизнерадостная попса, Лютик первый переключает волну на классическую, и целый час в полном молчании они слушают Шопена, каждый сожалея о когда-то принятых решениях. — Пообещай, что будешь о себе думать, — напоследок говорит ему друг перед тем, как подняться в квартиру, — Я волнуюсь, Геральт. За вас обоих. — Разберусь, — повторяет волшебное заклинание Геральт, но в этот раз оно не работает. И вообще — больше не работает. Разбираться он уже не в силах. Всё, что он может теперь — только по пятам следовать за Регисом, по или против его воли. Заглядывать к нему в комнату, чаще вытаскивать в кухню, касаться торчащих из-под лонгслива ключиц. Собирать всё в единое воспоминание прежде, чем спрятать его под замок в один из дальних уголков души. — Ты обещал поговорить с ним, — как-то краем уха слышит он, когда Лютик о чём-то разговаривает на кухне с Регисом. — Я бы с радостью, но, боюсь, это только причинит ему больше боли, друг мой. Подобное предательство... — Мелитэле, да вы что, друг от друга заразились?! — Тише, — умоляюще просит Регис, — Могу только дать слово, что поговорю об этом с ним сразу после презентации. Это тебя убедит, Лютик? Ответа Лютика Геральт не слышит, но ему самому достаточно и молчания. Вот и правда, — он всегда будет в жизни Региса на вторых, на третьих, а потом и на последних ролях. Бессмысленно его в том винить: вампир не первую сотню лет существует с людьми бок о бок и давно возвёл своё служение им на первое место. Кто он такой, чтобы поспорить с приоритетами вековой давности? Не более, чем искра, выплеснувшаяся из общего потока людского огня, не более. Что он, Геральт, может противопоставить векам? Что ему противопоставить жизням больных детей, огромным потокам знаний, миллионам специалистов, ждущих Региса, как спасителя? — …Геральт? Геральт! Ты меня слышишь? — А? — рассеянно отзывается он, узнавая знакомый голос, — и удивляется, когда Регис впихивает ему в ладонь его собственный смартфон. — Весемир звонил тебе несколько часов подряд. Неужели ты не заметил оповещений? — Спасибо, Регис, — не отвечает он на вопрос и принимает вызов, даже не поднимаясь с кровати. Бежать от Региса больше не хочется. Бежать вообще никуда не хочется. Он вообще не уверен, что ему что-либо хочется, но вампир настойчиво указывает глазами на экран, — и приходится, наконец, ответить на звонок. — Хвала Мелитэле, он жив, — бурчит в трубку его названный отец. — Что с тобой творится? Лютик говорит, на тебе лица нет. Никак, стряслось чего? Хочется рассказать ему всё, как есть, наплевать на хрупкие границы установленных правил. Выкинуть в мир все накопившиеся чувства, — а там пусть разбираются сами. Вот только Регис всё ещё сидит на его кровати, — чудовищно уютный, в своём зелёном лонгсливе и пижамных штанах, в носках с летучими мышами, — такой, что сгрести бы его в объятие, заглянуть в чёрные бездны глаз, как следует… Но нельзя подводить его, потому что, прежде всего, Регис дорог ему, как личность. Как друг. В первую очередь Геральту нужно, чтобы вампир был счастлив, а с ним или без него, уже второстепенно. Антрациты глаз сверлят его обеспокоенным взглядом, и он даже пробует улыбнуться Регису в ответ. — Всё нормально, — врёт Геральт, — Всё, как обычно. Никогда ещё не приходилось ему скрывать такую очевидную ложь.***
Тридцать первое сентября приходит к ним первым заморозком и инеем, покрывающим ржавчину пикапа серебряной росписью. — Доброе утро, — с порога заявляет Геральт, лениво потягиваясь в зябком воздухе кухни, — Ну как, док? Готов защищать свою честь? — С исключительной отвагой, — мягко отзывается Регис, уже пьющий кофе. — Не разделишь со мной завтрак, Геральт? Хотелось бы отдать должное этой привычке ещё раз. Последний раз, поправляет подсознание, пока Геральт наливает себе кофе и подсаживается к нему за стол. Холера, нет, нельзя поддаваться мрачному настрою. Сонным взглядом он рассматривает кружку Региса, ту самую, матово-серую, с белым контуром ворона на боку, — и запрещает себе вспоминать день, когда выбрал её для него. Что ж, ему придётся запретить себе ещё многое. Показывать хоть какое-то недовольство отъездом вампира, например. Бодрый, неприлично свежий для такого раннего утра, Регис никак не может усидеть на месте, выдавая нервозность перед завтрашним вылетом. То он подскакивает за маслом и тостами, то принимается зачем-то чистить закупленные на днях яблоки, методично нарезая их на кусочки. — Не мельтеши, док, — мягко говорит Геральт, заставив себя похлопать его руке — честное слово, успокаивающим жестом. — Всё пройдёт отлично, вот увидишь. — При всём уважении, ты забываешь, что моя работа не идеальна, и я могу поддаться… — А вот и нет, — выразительно смотрит он на Региса, — Ты потрясающе справился. Уж я-то знаю. Ты вообще потрясающий, чуть не срывается у него с губ. Остолбенев, вампир поднимает на него неверящие глаза, и… боги, как хочется запомнить его таким. Всё тем же добрым другом в лонгсливе и пижамных штанах, полным мягкости и вот этой привлекательной небрежности, с его распущенными волосами, в беспорядке падающими на плечи. У самого воротника лонгслива одна из прядей трогательно вьётся в полноценную кудряшку, и хочется подцепить её, накрутить хулиганским жестом на палец. Чтобы потом… Очертить большим пальцем контур тонкой нижней губы. Огладить бледные щёки, может, даже поцеловать их поочерёдно. Запомнить, отметить ласками и прикосновениями. — Ты слишком добр ко мне, — едва слышно произносит Регис, и Геральта выдёргивает из его несбыточных мечт. — Ровно так, как ты заслуживаешь, док. И не спорь с тем, кто вникал в твой проект. Сам, никак, скоро буду вести лекции про эти… афгары… — Апгар, Геральт! Шкала Апгар, — со смешком поправляет вампир, и вопреки всему, у него даже выходит искренняя, живая улыбка — почти та же, что была ещё несколько месяцев назад. Улыбка, которой будет чертовски не хватать на его кухне. Да и во всей его жизни. Зараза, и как он собирается продержаться до утра? — Знаешь, — резко говорит Геральт, одним махом допивая кофе, — Мне бы заняться заказами, а то совсем здесь захирею. — О, это правильный настрой! Признаться, я давно беспокоился о твоей… вынужденной паузе. Стало быть, теперь ты готов вернуться к работе? Беспокоился он. Беспокоился, упыриную его мать. Если бы Геральт знал, что слова способны так ранить, он сделал бы всё, чтобы лишить себя навыков человеческой речи. И слуха. И памяти. — Да, — сухо каркает он, — Ну, не теряй меня. И звони, если что. Бегство в пикап быстро превращается в насилие над застывшим движком, и он едет на первый попавшийся заказ, чтобы потом с яростью перестреливать утопцев у заброшенной теплотрассы. День, как назло, тянется бесконечно долго, намекая, что стоит вернуться квартиру, позволив себе снова поиздеваться над сердцем. Ему нужно развеяться. После пяти небо темнеет, наливается свинцом, и уже по-зимнему колючий ветер поднимается, шебурша трухой последних опавших листьев. Какое-то время Геральт сидит в пикапе, грея озябшие руки о приборную панель, и опять принимается курить. Мир вокруг воняет пеплом, дохлыми утопцами, кровью и первыми намёками на снег, и отчего-то его это чертовски злит. — А, нахер, — сквозь зубы бормочет он и открывает контакты в смартфоне. В одиночку он это не вынесет. Пальцы находят контакты Брат — Эскеля… Потом перемещаются на контакт ниже, Брат Говнюк — Ламберта — и нажимают на кнопку вызова. — Ба, кто объявился! — И тебе привет, — без церемоний бурчит Геральт. — Какие планы? — Свободен, как ветер в поле. А что? Не хочется сидеть дома в любовном гнёздышке? Неприятности в раю? — Завались, — тут же повышает он голос, — Мне бы выбраться куда. И без тупых вопросов, Ламберт. Давай, соображай. И, хвала всем богам и богиням, вселенная его слышит. Правда, воля вселенной почему-то заключается в пропитом, язвительном и на редкость противном типе, которого он называет братом. — Есть у меня на примете одно место, — воодушевлённый, говорит тот в трубку, — Самые дешёвые коктейли и самые горячие девочки в городе. Этого ты хочешь? — Не… А, ладно. Сойдёт. — Тогда подруливай к восьми. Адрес скину. Я беру Эскеля, — вещает Ламберт, — Не всё же смотреть на твою кислую рожу. — Уж лучше, чем видеть твою в зеркале, — бросает Геральт, но вызов оказывается уже завершённым, и надпись Брат Говнюк растворяется в синеве экрана. Надо отдать должное Ламберту, плохого он не советует. Клуб в Серебряном городе встречает его неоновой вывеской, обещающей весёлую ночь, тысяча и одно удовольствие, и так далее, и так далее. Место оживлённое, но не совсем второсортное, — и по грохоту музыки, железным дверям и двум мордатым вышибалам становится ясно, что кому попало сюда хода нет. — От Сальмы, — поясняет им Ламберт, и они, посовещавшись, пропускают их троих в шумящее, потное месиво танцующей толпы. — Что ещё за Сальма? — Хозяйка клуба. И моя знакомая, — неожиданно говорит Эскель, почти не повышая голос: они пока ещё неплохо слышат друг друга, сквозь крики и отзвуки басов. — Знакомая орально-генитально, — ухмыляется Ламберт, проводя их в сторону барной стойки, — Такая куколка, закачаешься. Не будь у меня Кейры… — А ты у нас теперь хранишь целибат? — удивляется Геральт, — Пояс верности ещё не вручили? — Что, хочешь проверить? — Если б я хотел взглянуть на твой зад, просто посмотрел бы на лицо. Одно от другого не отличишь. — Ну, нихера себе! У детки прорезались зубки? — Заебали, оба, — вздыхает Эскель, — Пойду, закажу чего, пока вы собачитесь. Брать, как обычно? — Э, нет. Поищи поинтереснее! Не всё же перебиваться одним и тем же! Стоит моргнуть, и оба они, и Ламберт, и Эскель, исчезают среди голов, залитых неоново-синим светом. Танцующая толпа оставляет его равнодушной; что-то орёт диджей, но Геральт не слушает, осматриваясь по сторонам. Барабанные перепонки так и вибрируют в ушах, и музыка — если это вообще можно назвать музыкой — приобретает чёткий ритм индастриал-техно. На что-то такое он ездил в Вызиму прошлым летом, прихватив с собой Эскеля. Они даже неплохо провели время, и вспоминать это… странно, зная, что теперь он, Геральт, уже не сможет вернуться к прежней жизни без сожалений. Забыть, забыть, забыть. Ему необходимо забыть о том, что будет завтра, если он хочет пережить эту ночь. В груди болит, неприятно напоминая о вампире, сидящем дома, и он вдруг понимает, что недооценил силу своей одержимости. А как это по-другому назвать? Морок, не меньше, — неспроста же глаза выискивают в толпе силуэты, хоть немного похожие на худощавую фигуру. Интересно было бы затащить Региса в такое место… Прижаться к нему в неприличной тесноте, может, даже чего выпить вместе. Интересно, как бы он вёл себя здесь, в мире, где под чарами алкоголя меняются даже самые закоренелые скромники? На мгновение Геральт представляет его в людском море, так живо, что почти верит в этот самообман. Да, он может увидеть здесь призрачную спину в белой рубашке. Завитки тёмных волос с проседью, пахнущие корицей, гвоздикой, шалфеем... Узкую талию и бесподобные ноги, которые стоит расцеловать от косточек таза до кончиков пальцев. И — татуировки. Змей, отцветающие розы и побеги плюща, выглядывающие из-за краёв одежды. — Смотри, куда прёшь, — пихает его кто-то в бок, и замечтавшийся Геральт немедленно отвлекается на мудака: — Повторишь? — А ты чё, глухой? — Осади, — проносятся вокруг пьяные мужские голоса, — Это ж ведьмачий выродок. Иди уже, мутант! — Ну, скоты, — недобро крякает Эскель, материализуясь за его спиной, — Не кисни из-за них, Геральт. Пей, пока можешь. Вечер-то только начался. А настроение уже поганее некуда, невесело думает он и принимает из рук друга маленький поднос с шотами. — Это что? — Поинтереснее, — с сарказмом повторяет Эскель слова Ламберта. — Толком не знаю, но сказали, даже мёртвого взбодрит. Вот эти, с желтинкой — лимонные. Ну, ты пробуешь? Гремит музыка, и тела двигаются в такт, загипнотизированные ритмом. Опрокинув в себя рюмку, Геральт смакует терпкий вкус и тянется за вторым шотом. Почему бы и нет? Много пить он не собирается: в конце концов, ему рано вставать. Благо, мутагены делают своё дело и довольно быстро обрабатывают алкоголь, — а, чтобы его уложить, вообще потребуется лошадиная доза. — Крепковатая, — почему-то замечает Эскель, принимаясь за третий шот, — Твоё здоровье, брат. — Уже всё вылакали? — кричит Ламберт, выныривая из толпы танцующих, и не глядя хватает рюмку с краю. — У, абсент! Хорош! Эскель, закажи-ка нам абсентовый сет! — И что мне за это будет? — Предложение руки и сердца, мать твою! Бармен! — оглушительно орёт Ламберт, — Мне и этим двум придуркам по Хиросиме**, и поджечь! — Абсент и правда хорош, — замечает Геральт, выпивая четвертую рюмку, — и чувствует, как медленно, но уверенно настроение начинает ползти вверх. К концу сета настоек его даже вытаскивают на танцпол, и он честно пытается подвигаться, забываясь в ритмах басов. Народу в клубе битком, как сардин в банке, и вообще-то Геральту не слишком приятно тереться о чужие потные тела, но... Среди вспышек неона глаз улавливает какое-то знакомое движение, и внезапно он действительно видит на сцене, среди крутящихся стриптизёрш, очертания худощавого силуэта. Полуголого силуэта, медленно расстёгивающего пуговицы строгой белой рубашки. Силуэта татуированного, жилистого, разгоряченного, ужасно возбуждающего Региса. — Ты видишь меня, мастер ведьмак? — спрашивает он, тенью мелькая вокруг шеста. В глазах рябит, но Геральт не против, — он припадает к краю сцены и, как заворожённый, смотрит на движения гибкого тела. Глюки у него или нет, а эта влажная фантазия слишком хороша для того, чтобы от неё избавляться. Он уже тянется к не-Регису, пытаясь ухватиться за лодыжку, обвитую терновым венцом... — Так-так-так, — дразнит его тень вампира, присаживаясь и приподнимая пальцами его подбородок, — Что же ты делаешь? Хорошие мальчики так себя не ведут, мой дорогой. — Может, я плохой мальчик, — по-идиотски скалится Геральт, — Тебе откуда знать? — О, ты предлагаешь проверить? — Спускайся, и можешь делать всё, что захочешь. — Вот как, — изгибает брови не-Регис, отбрасывая волосы назад, — Что ж, я соглашусь, если ты выпьешь ещё абсента. Сможешь сделать это для меня, плохой мальчик Геральт? И, откинувшись спиной на шест, изящно выгибается, дразнящим движением расстёгивая рубашку до пупка. — Блять, — вырывается у Геральта, — Сейчас. Сейчас, Регис. Остальное его уже не волнует. Нужно выпить, ещё, больше, поймать этот сладкий образ в свои силки... Эскель вливает ему в рот что-то терпкое, травяное, и крепость пойла обжигает рот. Ладонь нащупывает чьё-то плечо, которое тут же ускользает, и Геральт едва не теряет равновесие. С края подмостков свешивается бледная щиколотка… Он моргает, и сцена уже оказывается пустой. Вспышка, и Регис прикрывает от удовольствия веки, распахивая края рубашки. Боги, он допился до того, что призраки его разума сдерживают свои обещания. Оно и к лучшему. — Иди ко мне, — хрипит Геральт, но вампир только ухмыляется в ответ — и, развернувшись, исчезает среди людских тел. Вспышка. Может быть, он уже видит его в последний раз — иллюзией, слишком хорошей для того, чтобы задержаться в его жизни… Может быть, вампир делает ему подарок, чтобы остаться в его жизни обещанием невозможного. Зеленоватые, красные, синие блики скользят по лицам людей, чужих, ненужных… Он выпивает ещё — и видит снова дорогие, безмерно красивые черты. Не-Регис медленно ведёт плечами, и рубашка падает на пол, открывая волка, коршуна, ангелов и точёное тело. Но этого мало. Надо... Добраться до него. Невероятного, удивительного... — Твоё здоровье, брат! — Ваше здоровье, Эскель, Ламберт, — кивает Геральт, выпивая седьмую, восьмую, десятую рюмки, — и бросается в людское море, отдаваясь его могучему потоку. Как же хорошо-о, в самом деле. Бледная грудь маячит впереди, дразнит татуировками... Голова кружится, будто он сел на безумную карусель, ускоренную втрое. Сбоку подваливает Ламберт и с силой шлёпает его по плечу: — Не отключишься? — Нрмальна всё, — машет он, — Я это... Ищу... Чёрт, хочется вспомнить, кого он ищет, но память куда-то испаряется. Десятка исчезает из бумажника вместе с двадцаткой; в поле зрения мелькает бутылка с чем-то прозрачным, и он с легкостью высасывает её до дна. Тело двигается за него, и с непривычки он бьётся лбом о столик так, что темнеет в левом глазу. Как... Пират, дьявол, точно. Не хватает только взять бутылку и... — Копы! Вызывайте копов! Он же сейчас всё здесь разнесёт! С сочным звоном что-то разбивается, льётся холодным потоком на ладони, джинсы... Пахнет металлом и алкоголем — терпкий, дурманящий запах. Кто-то подхватывает его под руки; свет в глазах темнеет на целую вечность. С легкостью он валится на траву — откуда взялась трава? наплевать! — и лежит, уткнувшись лицом в прохладную свежесть. Как хорошо-то, боги. Сейчас он заснёт, и будет рай, не меньше. Веки уже сковывает тяжестью, и... — Боги, Геральт! Ты меня слышишь? Похоже, его обхватывают за талию и поднимают чьи-то руки, и он с лёгкостью валится кулём на держащего. Что-то льётся с ладоней, пачкая ткань... Ничего, вытрет позже. — Офицер полиции Вернон Роше. Кем вы приходитесь задержанному? — Сраные копы, — срывается с губ, — Какого... Мысль обрывается на полпути, пока его ладони скользят по контурам незнакомого тела. Путём настойчивого ощупывания он обнаруживает, что в руках у него неплохая фигурка. Худая спина, острые лопатки... Тонкая талия, которую так и хочется сжать покрепче. Узкие бёдра. Помедлив, Геральт спускается ещё ниже — и вдруг обнаруживает её, звезду всего этого вечера. Просто идеальную задницу, которую он тут же обхватывает ладонями. — Ого, — хрипит он, — Это что за пташка... мне попалась? Ответа он не получает: голоса на заднем плане шумят, решая какие-то пустые дела. Что ж, плевать. Он и без того рад отвлечься на ягодицы, которые с удовольствием мнёт пальцами. Тело охватывает жар, и он прижимается губами к открытому участку бледной кожи — единственному, что ему доступен. К шее. Туда, где можно оставить сильный, багрово-красный засос. — Прошу тебя, — мягко отталкивает его чья-то ладонь, — У нас проблемы, Геральт. — Прблемы? — Полиция, друг мой. Пожалуйста, давай оставим... — Ну н-нет, — перебивает он, снова сжимая в ладонях этот невероятный зад, — Пусть... ждут. У меня пла... — Дома хоть всю ночь развлекайтесь, а моё время не тратьте. Документы где? — Секунду, господин полицейский. Ради Мелитэле, Геральт, помоги же мне... Узкая ладонь зачем-то ощупывает его грудь и нагрудные карманы рубашки, проверяет внутренности куртки. Судя по звукам, выуживается бумажник, и что-то явственно шуршит. Деньги, что ли? — Куда, — рычит он, — Цены... не было. Сначала... трахну тебя, а там... — ...Тот самый ведьмак? Ну, тогда вопросов нет. Свободны, господа. И, на всякий случай... — Нет нужды беспокоиться, господин полицейский. Я оставлю свой контактный номер. Кроме того, если желаете, можете навестить Геральта лично. Видите ли, мы живём вместе, и мой первостепенный долг... — Ох, хватит. Ясно всё с вами, голубки. Бьянка! Вызови этим двоим такси! Моргать тяжело, но чудесно, магически волшебно: миг, и его заталкивают на заднее сидение автомобиля, лбом прямо в тёплое, худощавое бедро. Визжат шины, и, кажется, они движутся — с этим обладателем мягкого голоса, знакомого, такого знакомого... — Говори со мной, Геральт. — Пташка, — бормочет он, потираясь лицом о ткань чужих брюк, — Откуда ты... — Поверить не могу, что вижу тебя настолько пьяным, — раздаётся тихий вздох. — К слову, интересно узнать, почему твоё подсознание настолько прочно заблокировало мой образ. Поразительная выборочность... Хлопает дверца, и ночной воздух ласково холодит лицо. Почему-то хочется выпить больше, чертовски сильно, пусть и просто воды. Или лечь, посмотреть в небо, где кружатся разноцветные пятна... Ох, нет, не выйдет: его заталкивают в квартиру и, похоже, начинают раздевать. Что, чёрт возьми, не может не радовать. — Уже? Какой прыткий. В рот бе… — Ты идёшь спать, Геральт, — перебивают его строгим тоном. — Безусловно, сперва я обработаю твои раны, но после ты оправляешься в постель без раздумий. И... каких бы то ни было поползновений сексуального рода. — Д-думаешь, не встанет? — икнув, огрызается Геральт, — Зря. Выебу так, что... стоять не смо... — Ох, боги. Я очень надеюсь, что нам не придётся говорить об этом сразу после твоего возвращения в рассудок. Прошу тебя, сними их, друг мой. Ботинок, ещё ботинок, куртка, рубашка, штаны — его раздевают, как малыша, и медленно ведут вперёд по коридору. Неважно, куда: он просто позволяет усадить себя на что-то мягкое и закрывает глаза, пока влажное, плотное нечто вытирает его ладони и запястья. Аккуратно, но тщательно… Слишком внимательно для такого, как он, набравшегося под завязку. Кем же надо быть, чтобы терпеть рядом с собой вонь от его алкогольного дыхания? На душе снова становится погано: не надо было приставать к его призрачному спасителю, предпочитающему заботиться о нём, несмотря ни на что. Холера, сейчас тот ещё и уйдёт, а Геральт даже не успеет перед ним извиниться. — Пташка, — виновато шепчет он, — Не хотел я... т-тебя обижать. И не буду... — Знаю, Геральт, не беспокойся. Прошу, разожми пальцы как можно сильнее. Вот так, отлично, скоро кровотечение остановится. — ...Но задница у т-тебя, что н-надо. Без… шуток. — Полагаю, это... кхм-м... несомненно войдёт в список самых запоминающихся комплиментов в моей жизни. С чем я тебя и поздравляю, дорогой мой, а теперь ты ложишься спать. — Н-нет, — мотает головой Геральт, — П-погоди. Херово мне, пташка. Посиди... со мной ещё. Совесть начинает грызть внутренности, и вдруг он вспоминает, из-за чего так напился. Вспоминает его. Региса, утерянного в том, другом мире, откуда не возвращаются… Как по мановению руки, тёмная тень оказывается рядом с ним и помогает лечь, затылком на колени, такие худые, что кости коленных чашечек ощутимы сквозь ткань одежды. — Что-то не так, Геральт? Где болит? — Здесь, — без лишних раздумий указывает он на середину грудной клетки. — Тебе некомфортно дышать? Аритмия? Говори со мной, — взволнованный, тараторит голос, но он только отмахивается от призрачного собеседника. Куда ему, бесплотному, до человеческих бед, — а сердце у ведьмаков, как ни посмотри, самое что ни на есть человеческое. — Так... Ерунда. Бес меня дёрнул, — поясняет он, — Знаешь, я… херни не выбираю. Вот, влюбился... на свою голову. Тонкие пальцы гладят его по голове, убирая от лица волосы, расчёсывают ему каждую прядку, будто он большой, утомлённый охотой зверь. — В-влюбился? — И нашёл, в... кого, — сухо смеётся он, — Мне до н-него... Как до Луны и обратно. Угораздило же... в такого… — Прости мне праздное любопытство. Могу я узнать, в какого же именно? Странно, что его призраку хочется его расспрашивать, но Геральт только рад интересу. Будь он трезв, обязательно рассказал бы про Региса, как следует. Как умеет тот улыбаться глазами, пусть и сам об этом не знает. Как притягивает он своими вкусами и привычками, продуманными, осмысленными до мелочей. Какая у него мягкая кожа, и волосы... Геральт чуть не всхлипывает, вспоминая, как эти волосы совсем недавно ощущались на его щеке. Не придумано ещё слов, чтобы описать Региса, по крайней мере, в его лексиконе. Или он пропил себе все мозги, и теперь может мыслить только простыми фактами. — Охуительного, — поразмыслив, выдаёт Геральт. — Умного, как... д-дьявол, и... Красавчика, каких п-поискать. Мне х-хо... хорошо с ним, пташка. Глядишь, потому... к тебе и прицепился. Т-ты тоже взялся из ниоткуда, да только... Не выдержав, он снова трётся лицом о чужие штанины, пытаясь что есть силы быть ближе к призрачному незнакомцу. Что угодно, только бы не подбираться к черноте ждущего его одиночества. Что угодно. — Судя по твоему тону, чувства не взаимны? — На хер... я ему не сдался, — отзывается он лающим смехом. Кажется, ещё немного, и комнату закачает, как колыбель, ласковой рукой его невидимого спасителя. Тот-то сможет такое устроить, раз дотащил его, пьяного в дупель кабана. — О, Геральт… Позволь узнать, откуда такая уверенность? Может быть, ты не знаешь всего, что происходит в мыслях объекта твоих симпатий? — Херня, — качает головой Геральт. — Всё просто, п-пташка. Посмотри… н-на меня. Что… в-видишь? И не даёт и секунды собеседнику, вываливая всю накопившуюся в душе грязь. — Не п-первый десяток, а... только и умею, что крошить утопцев. П-пропойца… П-полный кретин. Характер н-не сахар. А он… В-вся жизнь впереди. Весь грёбаный мир. Куда мне… По щекам катится что-то горячее, — слёзы, запоздало осознаёт он. Пусть. Наплевать, что не должен он, ведьмак, испытывать эмоций такой силы. В эту ночь можно всё, раз уж он не заполучил Региса. Выреветь бы, выболеть бы... — …Все ух-ходили. И он… т-тоже. Никому не нужна т-такая обуза, — с трудом договаривает Геральт, — О... Особен-но ему. Его переворачивают на спину, и бледные пальцы мягко вытирают мокрые дорожки ему с щёк. Комната плывёт, и потолок переливается чёрными гребнями волн, бликующими в свете уличных фонарей. Тело трясёт, — это он, оказывается, ревёт, как малое дитя, с широко распахнутыми глазами. Слёзы текут в уши, по шее, вниз, на ткань кровати… Кровати. Кажется, они в его спальне. Хвала богам, — значит, не разбудят Региса, — и Геральт давится рыданиями, стараясь уменьшить их громкость. — И как я не заметил этого раньше, — вдруг говорит над ним голос, почему-то начиная дрожать, — О, мой дорогой, дорогой ведьмак... Если бы ты только смог меня простить… — Ты-то… при чём? — Хотя бы при том, что даже сейчас скрываю… Ох… Да, объект твоих симпатий определённо тебя недостоин. К тому же… Думаю, он прекрасно это знает, считая, что только отяготит твоё непростое существование. — Это с чего, — удивлённый, хрипит Геральт, закрывая глаза: рябь на потолке начинает утомлять. — У меня есть… свои предположения. Возможно, его пугает перспектива ошибки, — предлагает призрак, — А, возможно, он боится, что не сможет отпустить тебя, если ты пожалеешь о своём выборе. Возможно, ты очень слабо представляешь, к кому именно испытываешь чувства, Геральт. — Бред… какой, — гнусавит он, хлюпая носом, — Был бы, а там… решим. Словами… ч-через рот. Н-не идиот же, в конце… Мысль обрывается, пропадая в растущей, засасывающей в себя трясине дремоты. Тепло её окутывает, манит, сильнее и сильнее, пока он не перестаёт чувствовать кончики пальцев ног, ступни, лодыжки, бёдра… Хочется прижаться к худощавому телу ближе, но он вдруг чувствует, как костлявые колени исчезают из-под затылка. Шуршит какая-то ткань, — простыни? — и мягкая тяжесть ложиться ему на грудь, а потом… Потом что-то касается его лба. Прохладное и сухое, оно на короткий миг щекочет его кожу лёгким, почти невесомым касанием. Губы, неожиданно понимает Геральт. Его призрак-спаситель целует его, и так нежно, что хочется скулить в ответ. — Возможно, твой избранник всё-таки идиот, — шепчет он, — Ты удивительный, Геральт. При всём желании, я не представляю, как в здравом уме можно тебе отказать. Ты должен помнить это, мой дорогой. Что бы ни произошло. — Пташка, — бормочет он, — Хва... тит... Льстить мне, подсказывает сонный разум, но этого выговорить уже не удаётся. Шаги эхом разносятся по комнате, тихие вестники близящегося завтра. Завтра, в котором не будет ни Региса, ни призрачного голоса, ни его близких, тоже вусмерть пьяных. Завтра, в котором он проснётся один. Как всегда было и будет. — Н-не уходи... — Я должен, — возражает печальный голос, — Ради нас обоих, Геральт. Прости мне эту неоправданную жестокость. Я сделаю всё, что в моих силах, чтобы она была последней. — Пта… шка… Пожалуйста, хочется выговорить, но уже не шевелятся губы. Пожалуйста, останься. Кто бы ты ни был. Дай мне ещё раз запечатлеть его в голове. Регис, Регис, Регис… — Спи, душа моя, — слышит он безжалостное прежде, чем провалиться в сон, — и всё окончательно исчезает в темноте. _____________________________________________________________ *Шкала Апгар — система оценки состояния новорожденного в первые минуты жизни. **Коктейль из белой самбуки, бейлиса, абсента и гренадина. Часто его поджигают.