Новое начало

Появление Трампера в номере было неожиданным и откровенно неприятным сюрпризом. Желание Сергиевского выставить того за дверь, как только он узнал об этом, вмиг яростно вспенилось в груди. Потому что где бы ни появлялся этот американец, случался оглушительный взрыв. Такой, что выбивал все окна с дребезгом стекла и оставлял после себя ничто. И Анатолия это безумно раздражало. Нахальная улыбка и горделивый вид становился уже привычен, хотя все ещё вызывал негодование. Но все же Сергиевский привык держать эмоции в узде — так его воспитали в родной стране. Послушный цепной пёс, который лаял только по команде. Если ты не подходящий для системы элемент, тебе закрывались все пути. Морозность Союза оледеняла души, рушила веру в открытость чувств. Потому что слабость — истинные эмоции — показывать было нельзя, ведь тогда загрызли бы, словно волчья стая. Приходилось подстраиваться, учиться быть "удобным" и усмирять собственный пыл. Анатолию это было не вновь, внутренний его характер и правда был близок к поставленному советскому идеалу. Потому, даже уехав с родины, он все равно оставался внешне холоден. Ведь внутренний мир русского никого не волновал. Всем не было дело до чувств и эмоций, они только становились поводом для скандальных заголовков. Оттого Анатолий с четкой выдержкой общался с журналистами, в том числе и с Фредериком Трампером. Вот только что-то внутри именно рядом с ним расшатывало плиты монолита. И Сергиевскому это до ужаса не нравилось. Его порывы эмоций из-за долгого контроля становились убийственными. Не столько для других, сколько для него самого. Режущая боль в груди и сумбурность мыслей сбивали с толку. Анатолий переставал понимать себя и свое отношение к американцу, что вызывало настоящий страх. Но, быстро ухватывая обратно власть над собой, Сергиевский цепко оценивал реальность. И увидеть резко сменившееся настроение Трампера оказалось очень легко, хотя русский заметил: Фредди пытался это скрыть. — Есть люди, которые меня ценят. Тебя волновать не должно, кому я сдался, а кому нет. Голос его звучал внезапно глухо, потерял всю привычную спесь. Анатолий непроизвольно напрягся и сделал шаг назад, отпуская журналиста. Между ними что-то хрупко надломилось. — Меня это не волнует, — резко произнес русский и, непонятно для себя попытавшись смягчить собственный взрыв, добавил. — Конечно, у тебя есть кто-то. Ты все же не просто так достиг высот. Но Фредди не ответил. Сергиевский с внимательностью проследил за каждым движением американца в попытке понять изменения. Осознание, что, вероятно, его же слова порвали какую-то нить внутри Трампера, гулко забарабанило пульсом в висках. Сердце трепетно вздрогнуло, участив биение. Анатолий помедлил, а затем неосознанно сделал шаг навстречу. Он протянул руку, чтобы остановить, но вздрогнул от одного только покрывшегося туманом взора. Американец словно в иной мир переместился. Настолько отрешенного взгляда шахматист не знал ещё ни разу. — Подумай о моих словах. Дрожь скатилась вспышками по спине. Сергиевский замер и нахмурился сильнее, отчаянно затерявшись в речи. — Фредерик, — окликнул он и двинулся следом, однако дверь с громким хлопком закрылась. Анатолию оставалось лишь распиливать взглядом молочного цвета древесину. Душа спонтанно задрожала, словно потревоженный стеклянный бокал, и опасно зашаталась. Дурное предчувствие загудело на поверхности сознания. Но чувство гордости не позволило рвануть следом. От чужих слов болезненные царапины до сих пор истекали кровью. Потому Сергиевский лишь мотнул головой, отогнал знойные мысли и двинулся вглубь номера, ища Флоренс. Он ожидал, что Трампер ещё отомстит ему на грядущем матче. Заставит нервно держать спину в идеальной ровности и думать над словами, которые русский собирается произнести. Анатолий готовился к любым нападкам, продумывал способы защиты и даже составил план в голове. Шахматист предполагал, какие едкие вопросы могут посыпаться на его голову, так что рассматривал любые мелочи. Вот только американец так и не появился на следующий день. И после него. Он сгинул со всех радаров, словно потерявший сигнал самолёт. Первым делом Сергиевский ощутил облегчение, потому что никакой другой журналист не выводил его из себя настолько ловко. Анатолий смог спокойно отыграть партию. Однако внезапная тревога росла с течением времени, пока Фредди все не оказывался на чемпионате. К русскому запоздало пришло окончательное осознание, что их разговор в отеле чрезмерно повлиял на сознание американца. Бесконтрольный страх вспыхнул в душе, хотя Сергиевский и продолжал холодно твердить себе, что ему должно быть абсолютно плевать. Так, как это и сказал Трампер. Произнес, раня, а затем испарился. Исчез, словно его и не было в Бангкоке никогда. Отсутствие главного скандалиста было невозможно странным. Твердое осознание, что с ним произошло неладное, не уходило от Анатолия даже ночью, когда он сосредоточенно разыгрывал партии. Его сознание строило различные ходы, а глаза предательски так и видели отблески теней чужих рук. Как будто вновь в Мерано. Вновь переломная точка для всех. И если для русского это стало рывком вперёд, к свободе, то бывшего чемпиона это разрушило всмятку. Пускай Сергиевский не был знаком с Фредериком лично, шахматист успел заметить вспыльчивость и бессознательность действий американца. От того страшно было представить, что могло произойти с ним после их разговора. И Анатолий всё-таки не выдержал. Имея сотрудничество с Уолтером за счет выступления на иностранной стороне, русский узнал адрес проживания. Пускай де Корси рассмеялся над его рвением найти своего же врага, Сергиевского это не останавливало. Потому что Фредерик не появлялся уже шестой день. На стук в дверь никто не ответил. За ней не было слышно ни шагов, ни голосов — пустота. Напряжение от этого тягостно разливалось по сердцу. Шахматист метнулся вниз, к ресепшену, и потребовал открыть номер. Необъяснимый страх за американца буквально пожирал изнутри. Чувство, что на кону стояла жизнь, заставляло срываться на эмоции. И Анатолий получил доступ. Внутреннее предчувствие побудило его сухо отогнать прочь людей. "Я сам разберусь," — лишь коротко обрубил он. Зайдя внутрь, русский скривился от броского беспорядка. Уже в коридоре будто шторм прошел, и, Сергиевский верил, имя ему было Фредди. Сброшенный прочь с мебели немногочисленный декор, куски бумаг, осколки. После собственного идеально убранного номера нахождение здесь вызывало настоящий дискомфорт. Оттого ужас нарастал в грудине. Сергиевский аккуратно двинулся дальше и, оказавшись в спальне, замер на месте. С ошарашенным взглядом в полумраке он едва различил американца, развалившегося на кровати. Анатолий абсолютно растерялся, потому что банально не ожидал увидеть Фредерика, мать его, Трампера в подобном состоянии. Шахматист быстро щёлкнул выключателем и без задних мыслей рванулся вперёд. — Трампер! Американец вмиг вздрогнул. Он приподнялся на локтях и распахнул глаза, но тут же яростно зашипел от света и закрылся рукой. — Сука, ты ещё тут откуда? — рявкнул Фредди. Анатолий, упав рядом, обомлел окончательно. Один вид такого Трампера разбивал сердце. Фредерик остался в той же рубашке, нещадно смявшейся сейчас. Ее рукава были завернуты выше локтя, и Сергиевский сразу заметил многочисленные синяки с грязно-синими выступавшими венами. В глаза следом бросились капли крови на белой ткани, побледневшее лицо и едва ли не до самых костей похудевшее тело. Анатолию не составило труда сложить все вместе. Сквозь ребра словно прошла стальная пуля, и боль раскатилась яркой вспышкой. Свалившееся ощущение ответственности, чувство вины за чужой срыв оглушительно грохотали в грудине. Кости трескались и дробились под давлением. — Тебя, блять, не приглашали, — смято воскликнул американец и толкнул шахматиста прочь. Фредди попытался опереться на колено, перевалившись вперёд, но практически рухнул всем телом на кровать. Сергиевский вмиг поймал его за плечи, крепко удерживая. Русский настолько растерялся, что даже не понимал, как заговорить с Фредериком. В его глазах плескался невозможный страх за состояние журналиста. Боязнь сказать что-то не то жгла гортань. Секундный ступор застиг их обоих врасплох. Заторможенное осознание действительности постепенно доходило до умов. Трампер вдруг вырвался и возмущённо зарычал: — Свали прочь, гнида коммунистическая! — в щеку прошелся хлесткий удар. Анатолий со сжатым выдохом отдернулся, на миг теряясь от шока смены обстановки. Силы в американце сейчас было недостаточно, чтобы выбить челюсть, однако боль была предельно ощутима. За грохотом внезапно участившегося пульса шахматист запоздало распознал скрип матрасных пружин. Фредди на удивление ловко оказался за его спиной. Русский едва-едва успел повернуть голову. И очередной удар. Прямо по спине, пронзая позвонки хребта. Сергиевский, подавившись воздухом и натурально испугавшись этой бесконтрольной агрессии, спрыгнул прочь и опёрся на стену. Под подошвами хрустнули костями иглы использованных шприцов. Анатолий взметнул взгляд на американца. В душе русского забурлила злость за такой радушный прием. Однако видя, каким уязвленным сейчас был Фредди, Сергиевский просто терял весь гнев. Злость испарилась так мгновенно, что шахматист замер в растерянности. Трепетное желание спасти душило от рискованного шанса. — Трампер, ты с ума сошел! — Анатолий судорожно выдохнул и выпрямился. Фредерик недовольно скривился. Он резко отвернулся и потёр проколотое предплечье. Его покрасневшие глаза сейчас огнем выделялись в бледности лица. — Не твое дело, — язвенно прошипел американец. Сергиевский отрицающе мотнул головой и осуществил вторую попытку подступиться ближе. Он сел на противоположный край кровати и неловко помял угол одеяла в пальцах. Пульс выбивал хаотичный ритм. В голове вспышками возникали лихорадочные вопросы, но произносить их не было никакого смысла: все было очевидно от одного взгляда на Трампера. Анатолий чутко заметил мелкую дрожь, бьющую чужое тело. Поборов гордость, которая сейчас была абсолютно неуместна, русский подвинулся ближе. Со всей аккуратностью и даже заботой он коснулся руки Фредди и мягко сжал запястье. — Фредерик, тебя не было видно с нашей встречи, — спокойно заговорил Сергиевский, чуть поглаживая морозную кожу. — Ты не появлялся почти неделю. В ответ Трампер глянул с недоумением. Американец нахмурился, верно, размышляя о чем-то, а затем резко и неестественно захохотал. Смех этот звучал совсем не здоро́во, а надломлено и хрипло. С болезненной надорванностью, словно повреждённые струны гитары. Анатолия пробрало до костей. — Неделя, значит? — сипло выплеснул Фредди и запрокинул голову. — Хорошо вдувает. Сергиевский напряжённо стиснул зубы и провел пальцами по предплечью журналиста. Взбухшее сплетение вен резью отдавалось в подушечках. Лёд чужой кожи оставлял ожоги. Трампер был сравним с живым трупом. И это ужасало. — Это не шутки, — Анатолий нервно оборвал и вдруг схватил американца за руку. — Ты себя так до могилы доведешь. У русского не было даже базового осознания, почему его так тревожило здоровье Фредди. Почему он сейчас сидел с ним рядом и с трепетной дрожью наблюдал, как этот человек гнил изнутри. Однако собственные ощущения отходили на задний план, когда на кону стояла чья-то жизнь. Жизнь гребаного Фредерика Трампера. Сергиевский просто не мог позволить американцу погибнуть так сокрушительно. Нечто глубинное внутри требовало от него действий. Он жаждал оборвать чужие мучения, сделать все, чтобы вытянуть из недр страданий. Как минимум потому, что ощущал собственную вину за это. Но Фредди вдруг отдернул руку, огрызнувшись, и обхватил запястье. Исхудавшие пальцы нервно сжали тонкую плоть, побелевшую ещё сильнее. — Я уже в ней, ты не понимаешь? — Трампер вскинул голову к Сергиевскому, мотнув ей. — Свалился на шесть футов после чертового Мерано. Мне больше нечего терять. По спине Анатолия пробежала трепетная дрожь. Он замер в исступлении, смотря в глаза, столь яростно метающие молнии. Фредди и правда был зол. Русский, на самом деле, не представлял в полной мере, какого это: потерять все. Даже уехав из страны, Сергиевский остался при игре, получал заботу от Флоренс. А Трампер остался ни с чем. — Почему ты бросил шахматы? — внезапно выпалил Анатолий. Трампер удивлённо изогнул бровь. Вопрос застал его врасплох, но он лишь фыркнул и отвернулся. Подтянул ноги к себе и схватил с тумбочки пачку сигарет. По комнате раздался щелчок зажигалки. Фредди помялся несколько мгновений, покатал дым на языке и, заломив шею, выдохнул. Белый клуб взвился к потолку. Где-то в глубине зрачков сверкнул прошедший огонек страсти. — Нет смысла. Я потерял его. Тот матч был решающим, главным пиком всех страстей. Накал Холодной войны, завышенные требования публики, разросшаяся скандальность — столько факторов, приведших к ожидаемому срыву. Трампер был через чур неуравновешен, чтобы вынести очередной удар. И он сломался. Так, что восстановить было невозможно при всех стараниях. Хотя Фредди и не пытался. — Шахматы были для меня всем, а я по глупости упустил и их, — американец меланхолично повел рукой и вдруг рухнул на кровать спиной. — Какой толк продолжать, если ты просрал единственную поддержку? Он перевел глаза на Сергиевского. Вмиг на его лице экспрессивно отразились противоречивые чувства, раздирающие изнутри, и Трампер гневно, с напором прошипел: — Ты не знаешь, как тяжело было мне. Губы Сергиевского непроизвольно сжались крепче. Он все же выдержал упрекающий взгляд, однако в глубине души ощутимо стукнуло. Дыхание на миг сперло, но Анатолий только поправил волосы. Хотелось сбежать. Скрыться, чтобы не попадаться на глаза Трамперу. Потому что душу неожиданно сильно жгло от одного только вида американца. И вместе с тем безумно сильно манило остаться, вытянуть бывшего врага из трясины. Ведь видеть погибающего гения казалось настоящим преступлением. — Да, не знаю, — сокрушенно признал русский. — Боюсь даже представить. Фредди в ответ лишь едко фыркнул и глубоко затянулся. Надменно заметил: — Ты бы не вытерпел, — едва ли не показывая язык. — Хотя знаешь, твоя бесчувственная и эгоистичная душонка в принципе ничего не испытывает! Если она у тебя вообще имеется. Американец порывисто дернул рукой и чуть не прижег конец сигареты о чужую ладонь, однако в самый последний миг передумал. Что-то заискрило в глазах. Трампер скривился и заткнул рот фильтром. Сергиевского незаметно прошибло током. — Тебе бы просто было пле-вать, — Фредерик возмущенно дернул ногой. — А вот людям, у которых есть сердце, хер на это не положить. Анатолий проглотил укол обиды и лишь покачал головой. Сердце внутри трепетало от невозможной боли. Стоило только опустить взгляд вниз, и русскому жаждалось убиться. Исхудало чужое изящное лицо, заплыли ранее столь прекрасно-ясные глаза, пропал свет счастья, смешанного с гордостью. Остались одни кости и пустота. Пришлось гулко сглотнуть, чтобы не поперхнуться. В какой-то задумчивости шахматист невольно перебрал пряди чужой челки на что, к собственной неожиданности, не встретил сопротивления. Не ушедшая мягкость волос давила, но оказалась столь приятна. Американец только сощурился, вероятно, анализируя. — Я не хотел ломать тебе жизнь. — Но ты сделал это, — Трампер зашипел и закусал губы. Напряжение в ту же секунду раскатилось меж ними. Анатолий явно ощущал себя лишним здесь. Он видел то, что не должен был: откровенную слабость Фредди. И от этого каждое действие, каждое слово необходимо было взвешивать, дабы не разбить сильнее. Потому что впервые за долгое время Сергиевский не желал этого. Если раньше у него тлели мысли об отмщении Трамперу за причиненную боль и тягости, сейчас они просто напросто исчезли. Анатолий думал, что Фредди действовал всегда из чистой ненависти к русским, из желания отстоять собственное эго. Но, по правде, он просто защищался. Был загнанным обстоятельствами и хищной публикой зверем, которого нещадно терзала толпа. На теле уже горели шрамы — Сергиевский видел это. Однако лишь в этот момент он смог узреть кропаль надломленной души. Душу сжигало от боли. — Мне жаль, — глухо прошептал шахматист. Трампер не ответил. Американец выпутался из-под руки, поднялся и затянулся глубоко. До плывущего сознания вроднил никотин и откинул окурок в пепельницу. Сгорбленная спина отражалась в глазах русского с болезненной осознанностью. Сергиевский даже не замечал раньше, как хрупок был Фредерик. Брошенный на произвол судьбы ребенок, оставшийся в режущем одиночестве. Стало невыносимо тяжело. Трампер закрыл лицо руками и мелко вздрогнул. Чутко уловив это, Анатолий напрягся сильнее и незаметно для себя самого оказался ближе. — Я знаю, что не смогу исправить совершенное, — Сергиевский мягко коснулся чужого плеча и аккуратно повернул американца ближе. — Но, поверь, я просто делал то, что должен был. У меня не было желания причинить тебе боль. Фредди молчал. Но даже без его слов русский ощущал тягостное биение сердца. — Ты лучший, кого я только встречал. Если бы не обстоятельства, мы бы смогли сыграть по-настоящему достойный бой, — продолжал Анатолий, спешно ища слова поддержки. Он никогда не умел, но именно сейчас так отчаянно жаждал ее дать. — Твоя игра — это искусство. — Моя игра закончилась, — с хриплым рычанием оборвал Трампер. На кончиках пальцев Сергиевский чувствовал кровоточащие раны американца и внутри себя вопил от собственной беспомощности. Затхлый запах, разрушенный номер, тонны веществ — всем этим Фредерик заглушал зияющую дыру в груди. Но становилось только хуже. Анатолию было страшно даже представить, что прошло за год между двумя чемпионатами. Ещё на интервью, когда они сидели напротив друг друга, в глаза бросалось неладное, слишком натянутое состояние бывшего шахматиста. И только теперь, оказавшись так близко, Сергиевский видел всё. Со стороны Трампер, казалось, имел стальной стержень внутри, который не надломить. Он неустанно держал корону несколько лет, несмотря на все сложности. Однако именно сейчас так явно открывалась истинная натура: оставленный, испуганный ребенок, всего лишь желающий простой любви. Вся эксцентричность Фредди строилась на жажде поймать внимание к себе. Но он все ещё оставался человеком, что оказался слишком измотан бесконечной гонкой. Сергиевского прошибло от осознания: они были так похожи. В душе всколыхнулся столь сильный ураган чувств, что русского на мгновение оглушило. За всю свою жизнь он не испытывал подобного даже по отношению к себе. Но почему-то именно за Фредди сердце так болело. Невероятно сильно, что оставаться в стороне, просто взять и уйти, было невозможно. Анатолий замялся на мгновение, искусал губы, а затем крепко, но заботливо сжал острые плечи. Склонил голову ближе и, вложив в голос всю искренность, честно признался: — Я волнуюсь о тебе. Дрожь прокатилась по телу журналиста. Кадык нырнул вниз, дыхание сжато вырвалось. В разуме Сергиевского стрельнула мысль, что в ответ на признание его просто ударят. Оттолкнут прочь, выдворят из номера и тогда связь оборвется окончательно. Но Трампер вдруг надломленно всхлипнул. Он рвано обернулся, пытаясь поймать правдивость в чужих глазах. Тогда Анатолий заметил хрусталь слез, уже стекающих по бледным щекам. Русский не успел и двинуться, как Фредди бросился на него. Не с кулаками. Со всей доверчивостью рухнул на грудь, схватился за ткань пиджака и разрушено зарыдал. Даже не пытаясь сдерживаться, вкладывая каждый отголосок оглушительных чувств изнутри. Он вжался в Анатолия, как в последнюю надежду, затрясся с лихорадочной дрожью. А Сергиевский ошарашенно выпал. Полурефлекторно, полуосознанно шахматист загреб Трампера в объятия и стал мерно гладить по спине. Чужие содрогания отдавались вибрацией в ребрах, тяжесть тела на себе сокрушала. Русский ощущал, насколько безумно испуганно цеплялся за него американец, и это разбивало. Сергиевский никогда не видел человека в таком отчаянии. И ещё сильнее дробило понимание, что этим человеком был Фредерик Трампер. Такой бойкий и решительный на публике, показывающий всю свою самоуверенность в преувеличенной степени. Ловко отталкивающий прочь журналистов, отстаивающий собственную честь. Острый язык никогда не подводил — заголовки голосили. А на самом деле одинокий человек, скрывавший настоящее лицо под масками, потому что публика не терпела слабых. Анатолий знал как никто другой: доверять толпе ни за что нельзя. Фредди, как и он, скрывал все с умелым талантом, выставлял на показ исключительно то, что хотел. Но американец не выдержал. Не выстоял бой с обществом и остался никому не нужен. Анатолий плотно вплел пальцы во взъерошенные волосы, трепетно перебрал их и прижал только крепче. Колоссальное доверие от Фредди и раскрытая им наголо рана сами по себе едва не заставляли Сергиевского плакать. Он просто не заслужил такого. После всего того, что он, пусть и невольно, но сотворил с жизнью и состоянием бывшего чемпиона. Боясь сделать хуже лишними словами, русский только нежно гладил дрожащую спину. В его руках Трампер казался столь маленьким, что сердце разбивалось вдребезги от осознания количества перенесенной им боли. Это просто несправедливо. Фредди буквально захлебывался слезами, не контролировал льющихся эмоций. Слишком много было сдержанно, подавленно внутри долгое время, что сейчас оно просто одним взрывом грянуло наружу. И свидетелем этого стал Анатолий. В порыве Трампер вновь остервенело, слепо ударил русского в грудь. Смешал рычание с рыданием, смято выронил бесконтрольное ругательство, а после еще более нещадно схватился. Американец утопал в своих эмоция. Даже Сергиевский видел: их было невыносимо много. Глотка Фредди охрипла, чаще став надрываться от кашля. Удушающая дрожь сотрясала тело так, что сам шахматист чувствовал резонанс. И представить состояние этой ломанной души становилось просто страшно. Рубашка намокла от чужих рыданий, но Анатолию это не претило. Тихо, совсем рокочуще он шептал что-то успокаивающее на своем русском, хотя знал — Фредерик не поймет. Но мягкий голос действовал, а буря в груди американца стихала. Никто из них не знал, сколько времени прошло. Трампер и вовсе напрочь потерялся в нем, сорвавшись с завязки. Постепенно нещадный рев сменился на короткие всхлипы, которые вскоре постепенно стихли. Фредди шумно сглотнул, шмыгнул носом, а затем медленно отодвинулся. Стыдясь, он не поднимал взгляда — лишь утирал костяшками щеки. Его все ещё мелко потряхивало. Сергиевский неуверенно убрал руки и с волнением посмотрел на американца. Попытался приподнять его лицо за подбородок, но тот резко отдернулся. Фредди гневно зарычал и мигом оказался на другом конце кровати. Вновь дистанцировался. — Уйди, — с грубостью сипло выронил Трампер, но спустя мгновение со слабостью выдохнул, — пожалуйста... Видеть, как тяжело ему, было невыносимо для Анатолия. Душа болела за, думалось, чужого человека. И опять возникшая стена между ними больно резанула по сердцу. — Все в порядке, — аккуратно подступился русский. — Да ничерта не в порядке! — Фредерик взвился моментально, оборачиваясь. — Ты не должен был этого видеть. В голосе все ещё сквозила яростная боль. На лице оставались следы слез. Но Трампер все равно молча поднялся и отдернул рукава рубашки, скрыл следы и отгородился максимально. Сергиевский представить не мог, что творилось внутри этой дрожащей и истерзанной личности. — Никто об этом не узнает. — Достаточно того, что знаешь ты, — Фредди передёрнул плечами. Тишина становилась все тяжелее с каждой секундой. В ней слышалось оглушительное биение сердец. Американец в тумане перевел взгляд вниз и уставился на руку, непроизвольно сжав пальцы. Трепет прокатился по его телу. Приходилось только гадать, какая вспыльчивая мысль ударяла ему в голову. Трампер в исступлении стиснул свой кулак, зажмурился. А затем вмиг бросился к столу и стал судорожно рыскать по нему. И только когда в тонкой руке блеснул шприц, Анатолий как ошпаренный подскочил и рванулся вперёд. Русский оказался рядом с журналистом моментально и твердо схватил его за запястье. — Не смей, — прорезалось холодной сталью. — Кто ты такой, чтобы указывать мне?! — Фредди крикнул, пытаясь освободиться. — Отпусти меня! Но Сергиевский только крепче сжал хватку и подтянул американца ближе. На лице нескрываемо томилась тревога за бывшего врага. — Трампер, прекрати, — спешно выдохнул Анатолий. — В наркотиках нет ничего хорошего. Журналист оскалился в гневе, однако безвыходно замер. Полутрезвый взгляд метал шаровые молнии, пальцы зажатой руки сминались в кулак. Фредди вновь задрожал, теперь только — от злости. — Не тебе меня попрекать, — американец рявкнул и дёрнулся ближе. — Думаешь, я настолько тупой, чтобы не знать об этом? Трампер вновь предпринял попытку высвободиться, но внезапно оказался вжат поясницей в стол. Сергиевский ударил ладонями по бокам от чужих бедер и с напором надвинулся, практически обездвижив. В еловых радужках секундно разнесся калейдоскоп различных чувств. — Ты по-настоящему безумен, что стал зависимым, — сухо подметил Анатолий, вновь нависая. Гнев разодрал лицо Фредерика, и он яростно взмахнул рукой, схватил за ворот рубашки и дёрнул впритык. Лица оказались так маняще близко друг к другу. — Только эта херня может заглушить мою боль, — Трампер прошипел, сминая белую ткань. — Никакие таблетки не действуют так же хорошо. Я знаю. Сергиевский на миг замер. Он тяжело выдохнул и слабо мотнул головой, опустил взгляд чуть ниже. Проскользнул им по рукавам, свободно представляя ужас под ним. Слишком удручающе было осознавать, как много пришлось перенести бывшему шахматисту. И как сокрушительно это было. Ситуация казалась абсолютно безвыходной. Пульс забился чаще от волнения. Шестерёнки внутри русского со скрежетом сошли с пазов. — Фредди, — вдруг мягко окликнул он и ласково коснулся подбородка, приподнимая к себе. Трампер зашипел и резко отдернул чужую руку, — ты гораздо сильнее этого. Ты буквальная легенда, — Сергиевский нервно сглотнул, но не отвел взгляда. Лишь с напористой уверенностью довершил. — Не позволь же себе погибнуть ужасной смертью. Откровения всегда давались Анатолию с вопиющей сложностью. Он давно перестал пытаться быть поддержкой, но именно сейчас это оказалось жизненно необходимо. И русский вложил всю душу в свои слова. — Твоя карьера шахматиста, может, и закончилась, но ты безумно талантлив во всем, — Сергиевский внимательно впитывал реакцию американца. Не настаивая снова, он мягко прикоснулся к кисти Фредди. — Тебе так легко удалось получить место в Глобал- — Нет, — Трампер яростно оборвал, но спустя секунду выдохнул. На дюйм успокоился и лишь хмуро поправил. — Мне повезло, что я понадобился Уолтеру. И ты уже это знаешь. Анатолий на миг застопорился, сбившись. В собственной задумчивости он свел ладонь вниз и оголил бледное предплечье. — Может и так, но ты ведь сам стал успешен, как журналист, — русский заботливо огладил холодную кожу. — Ты... Шахматы были важной частью твоей жизни, но, возможно, пришло время их отпустить? Трампер заметно ссутулился и отвёл глаза в пол, мельтеша ими по разбросанным вещам. Сергиевский легко замечал, что американец был бесконечно измотан. До такой степени, что задеть внутренние струны было как никогда легко. — Они принесли тебе уже достаточно боли, — вкрадчивым баритоном выронил шахматист. И у Анатолия вышло. К неожиданно ярчайшему его счастью. — Я не знаю, — потерянно просипел Фредди, а затем устало замычал, пряча лицо в ладони. — Мне нигде нет места. В ответ на это русский со всей искренностью понимающе кивнул и погладил сжатые плечи. Он мягко отодвинулся, как только ощутил безопасность состояния журналиста. Трампер, однако, остался на месте. Сергиевский видел, что в разуме его сейчас бушует стихийное бедствие из мыслей. Оттого болезненно было осознавать невозможность услышать все это. — Разве ты не нашел его? Фредди с отрицанием мотнул головой, потер переносицу, а затем вдруг импульсивно впился пальцами в волосы. Он стиснул их, выгибаясь назад, и издал едва ощутимый ослабленный стон. Тело содругнулось. Анатолий испуганно дернул руками, боясь, что Трампер просто рухнет вниз. Но американец вдруг резко вывернулся и ударил кулаком по столу. Шумно и тяжело выдохнул, после устало потер переносицу и только тогда с мучением промычал: — Работа с Глобал напоминает мне о шахматах, — неожиданно честно признался Фредерик, скосив взгляд на Сергиевского. — Терпеть не могу. Прошло несколько минут, и Трампер с усталым вздохом двинулся. В состоянии потерянности он добрел до кровати и рухнул на нее, тут же по-детски туго заворачиваясь в одеяло. На лице Анатолия невольно мелькнула добродушная улыбка пылающая сочувствием. — Свали, прошу, — буркнул Фредди и покосился на своего мучителя-спасителя. Однако у Сергиевского в голове промелькнула совсем иная мысль. Примерив ее адекватность, шахматист напротив подошёл ближе, нейтрально-мягко улыбнулся и потянулся снять пиджак. — Я не уйду, пока ты не уснешь, — спокойно пояснил он на недоуменный взгляд Трампера. — Мне так спокойнее. Американец посмотрел на него с откровенным подозрением, но лишь закатил глаза, громко фыркнул и ткнулся носом в подушку. Какое-то котячье недовольство явно прослеживалось в каждом его действии. — Достал уже, — Фредди шикнул с накатившей сонливостью и рвано отвернулся. — Когда проснусь, чтоб глаза мои тебя не видели, осёл. Тихий смех случайно вырвался с губ русского, но он лишь размеренно сложил пиджак и отнес его на спинку кресла. Вернувшись и поразмыслив, Сергиевский аккуратно сел с краю кровати и стал ждать. Трампер все елозил на месте, постоянно бурчал себе под нос. Чужое присутствие явно ему мешало, вот только Анатолий даже не думал покидать номер. Напротив, он расслабленно опустился на спину поперек постели и уставился в потолок. По крайней мере, его не пнули ногами. Любопытство взяло верх, потому уже через пару минут русский скосил взгляд на Фредди. И поразился тому, как ангельски выглядел он. Столь маленький и драгоценный, что в руках боязно было держать. Желание захватить его в объятия и не отпускать неожиданно сильно вспыхнуло в груди, но русский только перекатился на бок. Он подпер голову рукой и стал наблюдать. Одеяло мягко приподнималось от дыхания, каждый вдох округлял грудь. Губы слегка приоткрыты, а все лицо спустя минуты расслабилось и оказалось ещё прелестнее. Сергиевский вдруг осознал, что Трампер, на самом деле, чертовски восхитителен. Лёгкая краска разлилась по лицу, но Анатолий лишь мотнул головой и поднялся. Он аккуратно обошел комнату, раздумывая, и нахмурился. Размышления о действительности жизни Трампера больно жгли — Сергиевский не мог все так просто оставить. Пока хозяин номера измученно отсыпался, русский шнырял повсюду и исправлял весь оставленный хаос. Анатолий старался не повредиться сам об острые иглы, но без пренебрежения выкинул их прочь. Навёл порядок на полу, а после остановился перед столом. О наркотиках он только слышал. Никогда ими не интересовался и до сих пор считал мерзостью. В голове до сих пор не укладывалось, что жертвой зависимости стал Трампер. Это виделось дурным сном, словно глупая придумка Молокова, чтобы обеспечить победу Союза. Но теперь такое, разве что, попробуют сказать про Сергиевского. А то и что похуже, лишь бы сжечь не только репутацию русского, но и его самого. Однако сейчас это было совсем не важно. Анатолий — последний, кто был ценен в этот миг. Шахматист очень скоро избавился от каждого кристалла порошка и заготовленных растворов. Убедился, что Трампер не спрятал где-нибудь ещё порцию, и только тогда успокоился. Ради Фредди хотелось сделать все. Весь номер спустя час преобразовался, стал практически блестеть от чистоты. В голове Сергиевского между тем проскочила мысль, какого черта персонал отеля не интересовался этим раньше. Однако они все ещё были в Бангкоке. А Фредди не был самым приятным постояльцем. Обеспечив в каждой комнате полный порядок, Анатолий вновь подошёл к кровати. Замер на секунду над Трампером и не сдержался: ласково провел пальцами по щеке, убрал растрёпанные пряди. Слишком уж невинно выглядел американец сейчас. Это умиляло. Это поражало. Как кто-то столь дерзкий, но израненный, мог оказаться похож на маленького котенка? Глубинная забота взревела, и Анатолий неосознанно поправил одеяло, укрыл Фредди полностью. На гигантской кровати он свернулся клубком, и это напрочь душило сердце. Сергиевский улыбнулся и отошёл к окну. Он поразмыслил мгновение, а затем распахнул его, впуская наконец свежий воздух. Тяжёлая атмосфера в комнате начала окончательно развеиваться. Отчего-то в душе стало в разы легче. Русский прошел к выходу и напоследок обернулся к журналисту. С неожиданной нежностью Анатолий посмотрел на американца, задержавшись на лишнюю секунду, и вышел из номера. Тревога перестала резать душу, и Сергиевский смог со спокойствием покинуть отель. Даже если при следующей встрече Трампер ударит его за выкинутый кокаин, даже если возненавидит за увиденную слабость — он смог спасти его.