Мы в ответе за тех, кого приручили

—Жри. Пожалуйста. Ответом выступает только тяжелый взгляд. Ярко-синие глаза глядят исподлобья, почти не моргая. Я не могу распознать его выражение лица, поскольку он натянул одеяло по самую переносицу. Только глаза таращит неотрывно, как собака, у которой кость хотят отобрать. Проблема в том, что отбирать нечего - ублюдок ничего не ест уже третий день. Он смотрит на меня. Я - на него. Он серьёзно думает, что может играть со мной в гляделки? —Ваас. Нет ответа. —Монтенегро. Молчание. Почти гробовое, если бы не моя нога, отбивающая нервную чечетку по полу. —Так, уебок обдолбанный! Глаза из-под одеяла мрачно зыркают. Если бы можно было убивать взглядом, я бы уже минут десять как корчился в агонии. К моей великой радости, убивать он мог только при помощи рук, а они у Монтенегро сейчас не могли похвастаться работоспособностью. Я мстительно думаю, что при всем желании он даже средний палец показать мне не сможет, не то, что убить. Но в груди от этого осознания что-то сдавливает: не так-то просто привыкнуть к зрелищу беспомощности человека, который в обычное время может без проблем сломать тебе позвоночник. Чувствую укол вины и смягчаю тон. Не столько из-за этой самой вины, а сколько потому, что на Вааса орать бесполезно. В лучшем случае ему будет просто плевать, а в худшем я рискую действительно провести всю жизнь в инвалидном кресле. Потом, когда он достаточно восстановится, чтобы сломать мне позвоночник. Хотя, может быть, это и к лучшему. В моем голосе, пускай немного смягченном, чувствуется яд: —Я хотел сказать - просто уебок, извини. Ты ведь уже не обдолбан. Ешь, сука. Я пихаю ему под нос тарелку с картофельным пюре, но Монтенегро лишь плотнее стискивает челюсти и по-блядски уверенно глядит на меня. Партизан ебаный. Можно подумать, я тут привязал его к стулу и выпытываю секретную информацию, а он, герой такой, стоически терпит. Что-то когда он корчился на холодном полу, этой уверенности не наблюдалось. Я шумно выдыхаю и предпринимаю еще попытку. —Хочешь играть в молчанку - пожалуйста, блядь. От нее не сдохнешь, в отличие, кстати, от голода. Поэтому будь хорошим мальчиком, открой рот и поешь наконец. Упертая сволочь отодвигается подальше к стене. Видимо, собрал все остатки сил на это простое движение. Смотрит все также, угрюмо. Настороженно. На моем лбу пульсирует вена. "Что там Марк говорил насчет силы?.." Сейчас это уже не кажется такой плохой идеей. В конце концов, я тут из-за одного упрямого урода уничтожаю остатки нервной системы - и упомянутый урод будет со мной сотрудничать вне зависимости от его сраных желаний. Я хватаю ложку одной рукой, и, зажав ему нос другой, пихаю ему в раскрытый от недостатка кислорода рот. Он сначала давиться, но глотает, слегка потряхивая головой. —Не хочешь по-нормальному - будем так, сука, — раздраженно бросаю. Он хмурится, поганец, но все еще молчит. Таким образом мне удается скормить ему еще несколько ложек, пока он вдруг резко не бледнеет. Я едва успеваю подставить ведро, чтобы его вывернуло хотя бы не на ковер. —Какого хрена ты не сказал, что тебя тошнит? — выкрикиваю раздраженно. Надо же, блядь, какая избирательность - как про безумие пиздеть, он и на пять минут не затыкается. Зато когда требуется сказать всего-навсего "Джейсон, я вот-вот блевану тебе на футболку", у него вдруг сразу отнимается язык. Он отворачивается к стене без единого слова, и я снова чувствую себя последним мудаком. Браво, Джейсон: насильно впихнул в человека еду, когда он ничего, кроме воды, в желудке удержать не может. Откуда мне было знать? Я ведь не телепат. Еще и наорал. "Ну пиздец..." Оглядываюсь на Вааса. Тот лежит так же неподвижно, сопит только. Ему больно? Я подхожу и кладу руку ему на плечо. Он дергается, но ко мне не поворачивается. —Ваас... Глубокий вдох. —Если тебе плохо, не надо, блядь, молчать. Пожалуйста. Я ведь помочь хочу. Слова вырываются прежде, чем мозг успевает их обработать. Монтенегро косится на меня, развернувшись вполоборота. До ушей доносится чуть слышно: —Ладно. Мне плохо. Не могу есть. Доволен, Белоснежка? Впиваюсь отросшими ногтями в ладони. —Да. Сейчас что-нибудь полегче приготовлю. Тогда поешь? Пауза. —Да. Еще более глубокий вдох. Я иду на кухню, пытаясь сообразить, от чего из продуктов Монтенегро не будет рвать.

***

Мы стоим друг напротив друга. Дышим ноздря в ноздрю, словно в дерьмовом боевике восьмидесятых. Ну как стоим - я стою, а Монтенегро цепляется за дверной косяк, стараясь держаться прямо. —Если ты меня не выпустишь прямо, блядь, сейчас, я подожгу нахер твою квартиру. А вот это плохо. Не поджог квартиры, нет. Хотя он может, в принципе. Плох его спокойный, даже черезчур, тон. От Монтенегро вообще редко можно услышать спокойный голос: когда каждый день слушаешь его импульсивные выкрики с постоянно меняющейся интонацией, услышать преисполненный спокойствия тон - смерти подобно. Я ощущаю, что постепенно завожусь. Этого ещё не хватало. Снисходительно улыбаюсь: —Поджигай, мне-то что. Квартира - не жизнь, новую куплю. Не забудь только, что сам поджаришься в ней же - если только ты не успел за эти несколько дней выучиться нормально ходить. Насмешливым кивком указываю на его позу цепляющегося за стену неврастеника. Ваас рвано выдыхает, раздувая ноздри. Я чувствую удовлетворение: видно, за живое задел. Эгоцентричные сучки вроде него всегда бурно реагируют, когда их в собственную слабость носом тыкают. Я напряжен до предела. Ощущение, будто меня облили бензином, и любая случайная искра грозит превратить мое тело в полыхающий костер. И этой случайной искрой - как неожиданно - становится гребаный Ваас Монтенегро. —Охуенно, amigo, мне нравится. Заебись идея! Всегда мечтал сгореть живьем, чисто по заветам святой, мать ее, инквизиции. Прям сейчас и начну. Лучше, блядь, сдохнуть так, тебе-то по-любому насрать будет. Слишком поздно я успеваю заметить, как хватаю со стола нож. А когда замечаю, становится слишком поздно. Острое лезвие уже несется к его лицу, и если бы не молниеносная реакция, натренированная на островах, Ваас уже лежал бы с расколотым черепом. Однако он вовремя успевает отшатнуться, и нож вонзается в стену. Ноги подкашиваются, не в состоянии удержать равновесие, и он падает, задевая угол стола. Из рассеченного плеча фонтаном бьет кровь. Не обращая на это внимания, склоняюсь над ним и резко бью в солнечное сплетение. Затем одной рукой беру за голову и впечатываю в стену. Он не сопротивляется, даже попыток не делает. Только смотрит ошарашенно, будто только сейчас понимает, какое чудовище из меня сделал. Я наклоняюсь вплотную к его лицу и хрипло рычу: —Подохнуть захотел? Что, не устраиваю я твою королевскую задницу? По-твоему, я тут целыми днями извращаюсь, потому что я такой ебаный мазохист? Думаешь, нравится мне твои вопли истеричные каждый день слышать?! И из наркоманской ямы я тебя вытаскиваю только потому, что с детства привык больных животных подбирать, ага. Так, блядь?! Да, разумеется, я же такой мудак просто потому, что не выпускаю тебя из дома, ведь ты либо с лестницы уже через пару шагов ебнешься, либо не дойдешь до нее даже! Так что да, Ваас, ты меня раскусил - мне на тебя абсолютно, тотально похуй. Поздравляю, Шерлок. Меня мутит. Голова кружится. Швырнув ему в морду какую-то тряпку, которая невесть как оказалась у меня в руке, выхожу из квартиры и иду куда-то. Хочется просто надраться и вырубиться в каком-нибудь зассаном баре, вот только я никогда особо пить не любил. Не мое это. Так что я просто нарезаю круги по вечернему городу и выкуриваю сигарету за сигаретой, пока от табачного дыма не начинает тошнить.

***

Возвращаюсь поздно, за полночь. Но возвращаюсь - куда мне деваться. Там мой дом, и не только потому, что я собственник квартиры. Свет не включаю, но и без него все прекрасно видно. Осколки стекла, в которую превратилась часть моей многострадальной посуды, аккуратно сметены в угол. Очевидно, чтоб никто не наступил. Какая забота. Даже большая часть крови стерта, за исключением стены - на это, видимо, сил уже не хватило. Я острожно прохожу в комнату и вижу свернувшегося на диване Монтенегро. Плечо он себе кое-как перевязал. Дерьмово перевязал, конечно, с одной-то едва работающей рукой. Но хоть кровь остановил. Отрубился прямо там же, где и бинтовался - даже аптечку не успел убрать. Сажусь на край кровати, осторожно, чтоб не разбудить. К горлу подкатывает ком, когда я вижу синяки, оставленные моими руками. Ублюдок заслужил, конечно, однако меньшей мразью от этого я себя все равно не чувствую. Машинально провожу кончиками пальцев по его голове. Монтенегро вдруг резко распахивает глаза и глядит прямо на меня. Я не говорю ничего, только продолжаю водить рукой по растрпеанному ирокезу. Наконец собираюсь с духом: —Прости. —Извини. Одновременно произнесенные слова зависают в неловкой тишине. В растерянности я ловлю его удивленный взгляд. Он отворачивается прежде, чем я успеваю сказать что-то. Вопреки собственной воле я слегка улыбаюсь: возможно, мои страдания наконец окупились, если даже сам лидер пиратов (пускай даже бывший), садист, убийца и хер знает, кто ещё, сподобился передо мной извиниться. Причем вполне искренне. Глаза автоматически опускаются, но перед этим я еще успеваю сделать мысленную пометку перебинтовать утром его увечную тушку. Хуево все-таки замотал, как ни крути.

***

Я прихожу на следующей неделе, отряхивая снег с пальто. —Ваас! Он слезает с подоконника, с которого наблюдает за снегопадом. Последние шесть дней снег идет не переставая, и Монтенегро практически все время проводит на подоконнике, уставившись в окно, как кот. Даже в соседней комнате я ощущаю его тоску. Однако попыток вырваться на улицу больше не было, слава богу: в тот раз мне все же удалось вбить в его ненормальную голову, что все это ради него самого. Но душу все равно гложет какое-то паскудное чувство, когда я вижу его грустный взгляд, направленный на заснеженные деревья и руку, прислоненную к стеклу. Поэтому сегодня утром я встал пораньше, чтобы успеть в магазин. —Вот, — я достаю из кармана небольшой гладкий шарик и протягиваю ему. Он подставляет руки недоверчиво. Какое-то время вертит вещь в руках, подносит ближе к глазам. На лице медленно появляется знакомая зубастая ухмылка, когда он понимает, что это за штука. Ваас встряхивает прозрачный шар, и внутри блестящим ворохом кружатся снежинки. Искусственные, конечно, но выглядят гораздо круче, чем настоящие. В центре шара - небольшое здание, точная копия нашего с ним - если присмотреться, можно даже различить горящие огоньки окон. В следующую секунду он порывисто кидается на меня. Не успевая среагировать, я с леденящим чувством жду, когда он сломает мне шею. Не просто же так на меня психопаты бросаются. Но вместо железной хватки на горле я чувствую его руки вокруг своей грудной клетки, когда он крепко меня обнимает. —Gracias. [Спасибо, исп.]