Мы в ответе за тех, кого приручили

Удар. Крик. Смех окруживших его подчиненных. Человек на коленях стонет, пытаясь закрыть связанными руками лицо. Снова удар и последующий смех. Теперь уже его собственный. —Вот это я и называю - хорошо проводить время. Учитесь, придурки! Пираты одобрительно гудят. Закончив избивать пленника, он отходит в сторону, чтобы затянуться косяком или чем посерьезнее. Но покурить ему спокойно не дают. —Ваас! Тебя Хойт требует. Говорит, немедленно. Нестроение резко портится. Он примерно представлял, зачем он понадобился начальству и почему именно немедленно. Слишком хорошо представлял. И инстинкт самосохранения подсказывал, что ничего хорошего его у Хойта не ожидает - но несмотря на это убирает все же косяк и торопится к выходу. Выбора-то у него особо и нет, в принципе. Через пару часов он уже в его кабинете, стоит там, как ебаный оловянный солдатик, вытянувшись по струнке. Разве что честь не отдает. Хойт стоит лицом к окну, медленно, с удовольствием курит и поворачиваться не спешит. Спокойный, даже черезчур, голос предлагает: —Садись. —Я постою, босс, — быстро говорит. Поглядывает настороженно. Такой умиротворенный Хойт - редкое явление. Не к добру. Волкер пожимает плечами и наконец оборачивается. Смотрит на него пристально, словно в душу заглядывает. —Пропала партия препаратов с материка. Целая партия, Ваас. За ее перевозку были ответственны твои люди. Не желаешь объясниться? Вот и оно. Началось. Он нервно сглатывает: —Тут такое дело, Хойт... Ссаные ублюдки из ракьят устроили засаду, подорвали грузовик. Мои парни и сделать нихуя не успели, как их кишки уже на деревьях болтались... Человек напротив вздыхает. Взгляд все такой же - внимательный, спокойный. Только пальцы ритмично постукивают по столу. —Ты ведь понимаешь, что только по моей милости у тебя до сих не торчит из башки пуля? Он отводит взгляд, чтобы не встречаться глазами с хойтовскими. —Ага. Por supuesto que entiendo, jefe.["Конечно, понимаю, босс", исп.] —Не нервничай так, — Хойт ухмыляется, — я же не кусаюсь. Он в этом сомневается. Он и сам может полруки оттяпать, если нужно, но Волкер является единственным человеком, над которым у него нет власти. Ни власти, ни права причинять боль. Сил тоже нет. Как и смелости. Когда он только успел приметить, что он настолько напряжен? Он старался держаться как обычно, разве что на испанский машинально перешёл. Он всегда переходил на родной язык при эмоциональной встряске, но не мог же Хойт этого заметить. Или все же мог? Поежившись, незаметно вздрагивает, гадая, какие ещё способности скрывает этот человек. Его наниматель между тем продолжал: —Однако я не могу оставить это без внимания, Ваас. Хотел бы, но не могу. Потеря ценного груза - целиком твоя вина. Ты согласен? Хойт выдыхает табачный дым ему в лицо. Он поднимает взгляд: —Да. —Знаешь, когда я брал тебя на работу, я предполагал наличие собственного цепного пса. Думал, ты послушный... Но, как выяснилось, любых собак надо дрессировать. Голос Хойта приобретает фальшиво-печальные нотки, когда он не спеша сокращает между ними расстояние. Мысли путаются, не складываются даже в простейший мат. Ноги отказываются двинуться с места или вообще хоть как-то пошевелиться. Он просто молча наблюдает. Потом слышит свой надтреснутый голос, такой непохожий на него: —Это все Цитра и ее... —Меня не интересует твоя семья! — его резко прерывают. Глаза Хойта вдруг приобретают совершенно взбешенное выражение. Рука хватает его за горло. Он не сопротивляется, когда чувствует, как его опускают на колени. Не сопротивляется, когда ему раскрывают пасть, как собаке. Только глаза прикрывает, чтоб не видеть хойтовского члена. Не помогает. Даже с закрытыми глазами ощущения ужасные. Он давится, чувствуя горячую плоть в глотке. При других обстоятельствах он бы даже восхитился его размерами. Но не сейчас. Стонет, изо всех сил пытаясь подавить рвотный рефлекс. Из-за этого почти не ощущает чужих ногтей, впившихся в кожу головы. Если очень постараться, можно привыкнуть. Нет, правда. Он повторяет это про себя, как мантру, пока Хойт грубо трахает его в рот, как потасканную шлюху из трактира. Будто раскаленную арматуру под самые гланды запихнули. Пиздец. Он пропускает, в какой конкретно момент его начинает мелко трясти. Не знает, в чем дело: вина наркотиков или заполнившего сознание шока, но он также пропускает момент, когда Волкер разворачивает его лицом к стене и вгоняет свой хер по самые яйца. Блядь. Блядь-блядь-блядь. Он бы предпочел, чтобы его еще минут сорок трахали в рот. Боль просто невыносимая. Словно вместо члена у Хойта - охотничий нож, и он рвет в кашу его внутренние органы. Больно. Как же, сука, больно. Он посильнее стискивает зубы и терпит. Издевательский шепот Хойта врезается в него так же резко, как и его член. —И ради этого ты оставил семью, Ваас? Ради этого продал своих друзей? Он не уверен, действительно ли это шепчет Хойт, или у него глюки с препаратов. Больно. Больно. Больно. Будто сквозь толщу воды доносится смех: —Думал, ты здесь теперь главный? Предал сестренку, и сможешь жить, как заблагорассудится? Королём себя возомнил, да, Ваас? Пальцы царапают пол. Вспышки боли, то затухая, то разгораясь с новой силой, разрывают на части. Он понимает, что просить пощады (и прощения) бесполезно. Поэтому вгрызается в собственную руку, подавляет рвущийся наружу крик. Он не хочет больше здесь находиться. Он не хочет видеть рожу этого ублюдка. Он просто хочет, чтобы это поскорее кончилось. Пожалуйста. Пожалуйста... "Пожалуйста!" Видимо, он все-таки не выдерживает и выкрикивает это вслух. Хойт небрежно стряхивает пепел с сигары и склоняется к его лицу. Усмехается снисходительно: —Слышал бы тебя сейчас тот парень, которому ты кишки выпустил на глазах у его семьи. Ужасный Ваас Монтенегро на самом деле не больше, чем сучка на побегушках... Грудь разрывает адский кашель. Он хочет огрызнуться: сраную семейку этого идиота Хойт потом лично расстрелял из автомата. Но выходит только сдавленный всхлип. Боже, как это жалко. Даже Хойт, кажется, это понимает - толкается в нем последний раз, кончая при этом внутрь, и ногой отталкивает прочь. Вытирает руки о носовой платок, не обращая внимания на свою попользованную псину. Спокойно застегивает ширинку и бросает сигару в пепельницу. —Не подводи меня больше. Дверь его кабинета закрывается, как всегда аккуратно и без лишнего грохота. Он все еще стоит на коленях. Упирается в пол ладонями. Дышит. Глубоко дышит, максимально контролируя процессы внутри организма: если он блеванет на дорогой хойтовский паркет, одним трахом не отделается. Падает на скрещенные руки и изо всех сил старается унять дрожь. Кашляет, так долго и сильно, что рискует отхаркнуть собственные легкие. По бедрам стекает горячая кровь вперемешку с чужой спермой. А затем долгий, охрипший крик эхом разносится по коридорам здания, вот только никто его там не услышит.

***

Он резко пробуждается ото сна. Не понимает, почему его майка насквозь мокрая, а тело чувствует себя так, будто он накануне пробежал марафон. Ему что-то снилось. Но сонный мозг упорно отказывался вспоминать, что конкретно. Отрывисто вздыхает, проведя рукой по ирокезу. "Бля, что это было?.." Хоть он никак не может понять, почему, грудь сдавливают тиски страха. Ему не нравится это чувство, оно заставляет ощущать себя сраным ничтожеством. Вспыхнувшее было раздражение снова сменяется тревогой, и он шарит в темноте рукой. "Вот сука... " Джейсон сегодня работает в ночь. Что-то, связанное с ночной фотосессией, он не вникал. Место на кровати пустует, и внезапно он чувствует, что ему пиздец как одиноко. А еще страшно. Он глубоко дышит, пытаясь успокоиться, только нихуя не помогает что-то. Рука вдруг нащупывает что-то мягкое: толстовка. Пахнет Джейсоном. Приятно... Успокаивающе даже. Он комкает одежду и прижимает к себе, лицом зарывается. Сон долго не приходит, но вещь в руках хотя бы усмиряет взбудораженные мысли. И мягкая к тому же. Толстовка Джесса дарит некоторое утешение и, сам не зная почему, он сжимает ее еще сильнее. Так, будто хочет в ней раствориться. Ведь это - его. Джейсона. Он снова засыпает, все так же обнимая кофту, когда первые лучи солнца выглядывают из-за деревьев.