Мы в ответе за тех, кого приручили

"Налей еще, Майк!" "Кому ещё пива?" "Да ладно, ребята, вы же не серьезно? У нас же еще текила..." Я пробираюсь сквозь толпу народа к барной стойке. От шума многоголосых компаний и неоновых вспышек уже болит голова, и мне срочно надо чем-нибудь отвлечься. Хотя бы и выпивкой, хуй с ней. Я уже на все согласен. Странная штука, однако: и сам не заметил, как полностью отвык от подобного рода вечеринок. А ведь когда-то мне нравилось... Но сейчас, глядя на бесноватые компании, хлещущие бутылку за бутылкой, я испытываю лишь легкое раздражение. Не исключено, что именно из-за наличия этих самых веселых компашек. У самого-то теперь не осталось никого, кроме психически нестабильного полудурка. Который, к слову, сам же меня сюда и потащил. Когда Монтенегро предложил "сгонять на одну из этих ваших мажорских тусовок", я сначала отказался. Серьезно, какие, к черту, тусовки, если я каждый день всерьез подумываю прикупить мыло и крепкую такую веревку? Достаточно крепкую, чтоб выдержала вес взрослого мужика (чей именно это будет вес - мой или его, я пока не определился). Но красноречивый ублюдок умеет быть настойчивым, во многом благодаря врожденному таланту перманентно действовать на нервы. Поэтому я всё-таки здесь. Как и он, собственно. Заказывая двойной шот, я думаю, насколько буквально будет звучать поговорка "и мертвого достанет" в случае с Ваасом. Пока что я и моя шиза сходимся во мнениях, что касательно него все будет слишком буквально. И что лучше, пожалуй, не проверять. —Эй, hermano, дай-ка виски. Помяни черта. Я кошусь на довольного Монтенегро, который сейчас ощутимо пихает меня под ребра: —Ну и хули у тебя такая рожа кислая? Клевое же местечко. Наркоты, правда, не хватает, но и эта дрянь сгодится. Он залпом опрокидывает в себя стакан и жестом требует у бармена еще. Я бормочу себе под нос: —Может быть, потому, что я бы сейчас с куда большим удовольствием сидел бы дома и представлял, как потрошу твою тушку. —Чё сказал? —Ничего... Ваас ухмыляется счастливо. Похоже, ему тут неплохо. К нему вдруг подсаживается миловидная девушка. Машинально окидываю ее взглядом. Симпатичная вроде: легкое платье, ухоженные длинные волосы, веселье на лице. Чем-то напоминает Лизу. От этих мыслей меня мутит, а в горле образуется неприятный ком, поэтому я спешно отворачиваюсь и только успеваю услышать, как девушка обращается к Ваасу: —Привет, а ты ничего. Как насчет потанцевать? —Прости, милая, в другой раз как-нибудь. Я уже занят, — он отвечает с широкой акульей ухмылкой. Я не успеваю и слова вставить. Все происходит слишком быстро: вот он спрыгивает со стула, вот моя рука уже зажата в тисках его лапы. А вот я уже стою на танцполе, ошалело пялясь в его полубезумные глаза напротив. Твою мать. Как будто ему мало и без того вопиющего нарушения всех моих личных границ, Ваас наклоняется вплотную к моему уху. Шепчет проникновенно: —Да ладно, hermano, всего один танец! Эта телка ко мне приставала, сам же видел. А у меня после рук-айлендских шлюх фобия на всю жизнь теперь. Ты прикинь, чуть триппер как-то не подцепил, вот пиздец бы был, а... —Ты уверен, что у тебя фобия именно на венерическую дрянь, а не на весь женский пол в принципе? — язвительно шепчу в ответ. Мою руку сжимают так сильно, что я охаю от боли. —Ладно, ладно, отпусти только, сломаешь нахуй ведь, — я с трудом удерживаюсь от совершенно неподобающего писка, когда мои онемевшие пальцы наконец оставляют в покое. Славно, а я уж было с ними совсем попрощался. В принципе, жить и с половиной набора пальцев вполне можно. Теоретически. Отводя глаза куда только возможно, только не на его лицо, беру Монтенегро за руку. Он разворачивает меня к себе и обхватывает за пояс. Взгляд при этом голодно-восторженный такой. Будто у кота мартовского, если бы только он был тигром. Мартовский тигр, хм... Если у меня когда-нибудь спросят, что является самой жуткой и неловкой ситуацией, в которую я когда-либо попадал - у меня определенно есть претендент. Благо, хоть музыка неплохая. Я помню ее - достаточно попсовая, но энергичная мелодия, как раз для того, чтобы под это подёргаться. Кажется, мы с Лизой даже несколько раз под нее танцевали. Сейчас кажется, будто это было в прошлой жизни... Совершенно неожиданно в памяти всплывает мой давний наркотрип: тот самый, с Ваасом на шесте. Я так до конца и не понял, какого хуя это было тогда, так что благоразумно предпочел забросить эту поебень в недра памяти. Вот только всплывает она как-то очень не вовремя, блядь. Прямо вот вообще не вовремя. Голова от выпитого слегка кружится, несмотря на то, что пил я не так уж и много. Тем не менее, в моих глюках Монтенегро на пилоне выглядел не то, чтобы неуместно, скорее... Интригующе. В реальность меня возвращает ощущение веса девяностокилограммового кабана на ступне. Зашипев сквозь зубы, кидаю на Вааса яростный взгляд: —Смотри, куда лапы ставишь, сука! Я так без ног останусь! Он огрызается: —А я ебу, по-твоему, как их ставить? Я танцевал раньше только в гордом одиночестве. И то под кислотой. Отходняк жуткий был... У меня отвисает челюсть. Он только что сказал, что не умеет танцевать, или мне послышалось?.. Собираю в кучку мысли и гаркаю: —А нахуй ты тогда поперся сюда?! Монтенегро пожимает плечами: —Ну надо же с чего-то начинать. К тому же, у меня тут с собой личный хореограф... Не думал в балет пойти, Белоснежка? Он ржёт, пока я мысленно считаю до десяти, чтобы не вмазать ему прямо с морду. "Спокойно, Джейсон. Он же специально тебя выводит. Раз так хочет - будет ему хореограф, сука." В моих глазах застывает нехорошее выражение, когда я спокойно беру его за талию и фиксирую перед собой. Затем наклоняюсь и негромко, с нежной улыбкой говорю: —Хочешь, чтобы я тебя научил? Без проблем. За каждый отдавленный палец на ноге - штраф в виде сломанного ребра, Ваас. А если ребра кончатся, перейдем на другие органы. Это спартанские танцы, блядь. Выживай.

***

Часа через полтора мы сидим на крыше здания клуба и смотрим, как на город медленно опускается ночь. По большому счету, обошлось без насильственных травм. Хорошо. Ибо если он думал, что насчет ребер я пошутил - то нихуя. Кажется, он и сам это понял. После наших "танцев" Монтенегро выволок меня подышать свежим воздухом, хотя что-то мне подсказывает, что он не дышать воздухом собрался, а травиться сигаретным дымом. Странно. Он нервничает, что ли? Додумать мысль я не успеваю: с противоположного конца крыши доносится знакомый голос. —Джесси, глянь, что нашел! Сбацай что-нибудь, ты же у нас мальчик-скаут, наверняка что-нибудь знаешь. Я приглядываюсь. В его руках старая гитара. Старая, но вполне себе рабочая. Струны на месте, по крайней мере. Где только откопал? Вздыхаю: —С чего ты взял, что я скаут?.. Я никогда не... Внезапно обрываю себя. Смотрю на инструмент и отмахиваюсь от мыслей. В самом деле, играю-то я неплохо. Даром, что не скаут. Протягиваю руку и выдергиваю у него гитару, пока не поломал. Устраиваюсь поудобнее, провожу рукой по струнам. Монтенегро садится рядом, прислонившись к трубе. Смотрит с любопытством. Ждет. Мелодия приходит сама собой. Я думал, что давно забыл, как ее играть. Все-таки человеческая память умеет преподносить сюрпризы. "Red stain on the grain of the timber [красное пятно на волокнах древесины, ] Obscured in the trees and the towns [Спрятанный среди деревьев и городов,] There’s a sinister scent on the wind [Ветер несет зловещий запах...] Our time’s gonna come around" [придет наше время.] Пальцы сами находят нужное положение. Мышечная память, однако. Удивительно. Музыка, кажется, исходит не от инструмента, а из моей души. Мрачновато-меланхоличная, с явно уловимым оттенком эпохи Дикого Запада. Я медленно погружаюсь в нее, растворяюсь без остатка. "There’s a devil inside of us all now [внутри нас всех сидит дьявол,] There’s a giant to bring to the ground [великан, которого нужно низвергнуть на землю.] He’s takin us out when he falls [он утягивает нас за собой, когда падает сам...] Our time’s gonna come around" [придет наше время.] Перед мысленным взором вновь мелькают образы Рук Айленд. Цитра. Ее проникновенная речь о великане из древних легенд. Мне бы такую отчаянную, слепую веру хотя бы во что-то. "There’s a sting on the gasp of my breath now [в моем дыхании теперь есть жало] There’s a mark on the wrists ever bound [и опоясывающая запястья отметина] Raw rings in the cycle of death [это всего лишь сырые кольца в круговороте смерти...] Our time’s gonna come around" [придет наше время.] Когда-то мы с братьями собирались вокруг отца и слушали, как он поет. Мне почему-то врезались в память слова, где он говорит о том, что пока он жив, его душа всегда будет тянуться к музыке Дикого Запада. Он вообще был на этом повернут - на всех этих ковбоях, суровых мрачных пустынях и всяком таком. Я едва заметно усмехаюсь. Интересно, что бы отец сказал, если бы узнал, что вскоре после его смерти я буду лазать по лианам, как заправский Тарзан, и вышибать автоматной очередью людям мозги? Не совсем Дикий Запад, конечно, но по уровню опасности и безысходности что-то очень близкое. Мне кажется, он был бы рад. I’m bleeding out my spirit [истекая кровью,] Breathing out my soul [я выдыхаю свою душу. ] Our days are all almost over [наши дни почти закончены,] Times have changed around these parts [а времена бесповоротно изменились...] There ain’t no more cowboys [и ковбоев больше нет.] Погружаясь в воспоминания, я совсем забываю о Монтенегро. Все это время он сидит рядом со мной со стаканом в руке. Его взгляд - отстраненный... Далекий. Такой, словно мыслями он, как и я, очень далеко отсюда. Я никогда еще не видел у Вааса такого отрешенного выражения лица. Turn my eyes away [отверни глаза прочь] And watch the setting sun... [и смотри на заходящее солнце...]¹ Его пальцы крепко сжимают стакан с виски. С моих губ слетает последняя строчка, повисает в воздухе печальным аккордом, и он говорит мне - тихо, не поворачивая головы: —Красиво. Сам придумал? Я смущенно откашливаюсь. На тело, разморенное алкоголем и усталостью, опускается слабость. —Спасибо. Нет, отец. При жизни он часто играл нам ее на гитаре, когда мы с Грантом были детьми. В груди снова что-то стреляет, как всегда, когда я думаю о брате. Монтенегро не смотрит на меня. Достает пачку сигарет, вытряхивает одну и предлагает мне. Беру и слышу его голос, чуть охрипший и невнятный из-за зажатой в зубах раковой палочки: —А я вот понятия не имею, кто мой отец. Какой-то хуй с горы обрюхатил нашу мамашу и смылся, а нас оставил на островах, чтоб не платить алименты. Встретил бы - башку бы прострелил, бля. Я смотрю на его профиль в ночном свете. Не могу угадать выражение на его лице. Почему-то мне кажется, что разговор приобретает слишком личный характер, но ничего не могу с собой поделать - любопытство берет верх: —А мать? Какой она была? Ваас затягивается долго, откидывает голову чуть назад и смотрит на луну. Этой ночью ее хорошо видно, облаков на небе практически нет... —Нормальной. Во всяком случае, до того момента, как пидор-отчим ее киданул и съебал в Штаты. Не пойму, чего с нашими островами не так-то, блядь? Солнышко, воздух, сиди да радуйся. Ну вот а как съебал, короче, мать ебнулась вкрай. Начала нести какую-то пургу про легенды, великанов и племена, а сестрица только и счастлива - сидит и уши развесит, блин. Мне-то похуй поначалу было, но шиза прогрессирует - у нее глюканы даже стали появляться. А, пиздец, короче. Мы потом ее тело нашли в реке. Наверно, наебнулась, когда собирала ингредиенты для татуировок этих дебильных. Нет бы бухать, как все нормальные люди. Голос Монтенегро казался совершенно спокойным, но за этим спокойствием я почему-то улавливаю фальшь. Когда я успел так хорошо изучить его перемены в настроении? Сейчас он казался печальным. Даже слишком. Как-то очень неуютно видеть его таким. Дым от наших сигарет тонкой струйкой взлетает наверх, образуя замысловатые узоры в морозном воздухе. Я вздрагиваю, когда он наконец поворачивается и смотрит на меня. Глаза немного блестят, но, скорее всего, это всего-навсего лунные блики. Повертев выжженную дотла сигарету в пальцах, интересуется: —А с твоим-то папашей чего стряслось? Отрешенно перевожу взгляд на крыши небоскребов. —Рак. Последняя стадия. Нам было 17, когда его не стало. Мама тогда сильно горевала... Ваас усмехается, играя с зажигалкой. То смотря на тлеющий на конце огонек, то снова закрывая крышку. Говорит с кривой какой-то, болезненной улыбкой: —Повезло ему, хули. Сдохнуть от рака - не такой уж плохой конец. Особенно, когда есть кто-то, чтоб жопу подтирать в последние минуты. Чтоб не в одиночестве хотя бы подохнуть, как псина под забором. С моих губ чуть было не слетают резкие слова, но я вовремя останавливаюсь, когда меня вдруг пронизывает понимание: ядовитые слова были адресованы не мне. Даже не моему покойному отцу. Он говорил про себя. Мне внезапно думается, что для такого, как Монтенегро, смертельная болезнь представляется манной небесной. Когда отчаяние достигает такой степени, что ты сидишь и ждешь, пока тебя наконец убьет какая-нибудь опухоль. Или наркотики. Меня вдруг переполняет грусть. Мерзкое достаточно чувство, с привкусом меланхолии и странной скорби непонятно по кому. Не знаю точно, чем это вызвано: жалостью к себе или к нему. Да и не особо хочу знать, если уж на то пошло. Я колеблюсь, не решаясь нарушать с таким трудом выстраиваемые границы. В конце концов не выдерживаю и касаюсь его плеча. Монтенегро не дергается уже, как дикое животное. Сидит только тихо-тихо. Сижу и я. Мы смотрим на ночное небо, очень долго смотрим, погруженный каждый в свои мысли. Затем Ваас встряхивает головой, будто освобождаясь от транса. Встает и бросает мне: —Пошли внутрь, холодно до пизды. Я киваю и поднимаюсь следом. Внутри клуба все та же шумная атмосфера, но мне отчего-то кажется, что мы тут одни. Так же, как и на крыше. Просто два одиноких идиота с поломанной психикой и странной какой-то связью, которая с каждым днем становится все крепче. Может, когда-нибудь эта связь станет совсем крепкой. Кто его знает. В полутемном помещении по-прежнему царит веселье.