Я уже говорил тебе, что такое безумие?Безумие - это точное повторение одного и того же действия. Раз за разом. В надежде... На изменение. Вот, что это такое, Джейсон.
Карманный нож вонзается в поверхность стола. И еще раз. И еще. Быстрые и точные движения не дают острию попасть по растопыренным пальцам, и он ускоряет темп. Быстрее-быстрее-быстрее.
Это ли не настоящее безумие?
Он фанатично улыбается, наблюдая за вытекающей из руки кровью. Остриё глубоко вонзилось в плоть. Он выдёргивает его и подносит руку ко рту. Соленая. Выкручивает собственные запястья, пока разноцветные круги перед глазами не затмевают взгляд.
Я не могу так больше, блядь.
Я не могу так больше.
ЯнемогутакбольшеянемогутакбольшеянемогуянемогуЯНЕМОГУБЛЯДЬХВАТИТХВАТИТХВАТИТХВАТИТ
Отчаянный крик прорезает тишину квартиры. Он не прекращается даже тогда, когда он падает на колени и исступленно осыпает ударами пол. Прилипшая к губам, граничащая с помешательством ухмылка будто разрезает лицо на две неравные, уродливые половины.
Он не знает, сколько это уже продолжается. Кажется, около недели или что-то вроде того. Он не говорил ничего Джейсону, просто... Не хотел. Не хотел, чтобы Джесс думал, что он мудло слабохарактерное. Не хотел снова чувствовать на себе этот его ссаный жалостливый взгляд. Старательно скрываемый, впрочем. Тупой уебок реально думал, что он не замечает его гляделок? Калифорнийский мальчик так и не научился владеть своими эмоциями, даром, что воображал из себя хуй пойми что. Наверное, мнил себя познавшим суть этого говенного мира Конфуцием, ебать его в рот.
Но он-то знал, что нихера это не так. Принцесска действительно изменилась за время, проведенное на Рук Айленд, и он считал это полностью своей заслугой. Немножко даже гордился, в принципе. Но за неебически суровой маской был все тот же парень, который смотрел на него затравленно сквозь прутья клетки когда-то давно. Боялся, и в то же время сочувствовал, изо всех сил пытаясь помочь тому, кто ему дорог.
Как жалко.
Да, эти бросаемые на него взгляды исподтишка - тоскливые, исполненные жалостью и какой-то еще неведомой хуйней - были чертовски жалкими. Это, блядь, унижало. Будто по кругу пускают, только не тело, а его изувеченную и мутировавшую душу. И это было гораздо хуже.
Он обещал, что не станет больше закидываться хуйней, даже легкой. Однажды он уже проебался, и у него больше нет права на такую ошибку.
Нет-нет-нет. Он не станет. Он просто пересидит эту ломку, так же, как делал всю неделю. Делов-то, бля - всего лишь заныкаться где-нибудь, где Белоснежка не будет его доебываться, и подождать. Ну, еще не жрать ничего, ибо блевать тянет даже с легкой пищи. Нормально же, ну?
Тело прошибает озноб. Он почти чувствует, как поднимается его температура.
Неужели ты считаешь, что остался прежним только Джейсон? Тогда, в клетке, ты видел не его, связанного и беспомощного, а себя. Можешь лгать себе сколько угодно, но меня ты не обманешь. Я вижу тебя насквозь, Ваас. Я знаю тебя.
—А ну заткнулась нахуй! Съебись!
Ему не нравится, что голос пронизан страхом, но он ничего не может с собой поделать. Цитра смотрит на него со стеклянной поверхности графина. С экрана телевизора. С подмороженных стекол. С отражения на вымытой тарелке.
Он боится перевести взгляд на собственные руки, опасаясь и там увидеть насмешливое выражение лица сестры. Бормочет, обхватив себя руками:
—Ты же сдохла. Свой же фанатик замочил... Да нет, не может быть, ты не могла умереть, не-не-не... Я ж не видел твой трупак... Если ад все-таки существует, надеюсь, тебе там комфортно, сестренка. Бля, да ну нахуй, скажи, что ты жива!
Он сам не замечает, как переходит на крик. Слышит близко-близко, у самого уха:
Ты не изменился, Ваас. Предал племя и все, за что мы боролись, и ради чего? Ведь ничего не поменялось.
Он изо всех сил напрягает голосовые связки, хриплым воплем заглушая ее голос. Не помогает. Его это не останавливает - кричит дальше, каждой клеткой ощущает, как буквально рвутся эти самые связки. Ему чудится, что он может залезть руками себе в глотку и вырвать их нахуй. Выдрать связки.
Браслетик из голосовых связок. Цепочка из пучка нервов. Серьга в ухо из селезенки. Он истерично смеется, представив себя дизайнером моды. Он не может остановиться, хохочет так, что начинает болеть живот.
Куртка из человеческой кожи. Ожерелье из пальцев. Он восторженно пялится на отрезанный кусок кожи, с которого стекает свежая совсем кровь. Это его, что ли? Охуенно как.
Его трясет от возбуждения, когда он видит синеватый слой нервов и мышц, в которые превратилась его поверхность на левой руке. Количество эндорфинов в мозгу, казалось, зашкаливает, превышает все допустимые нормы. Не самая плохая замена наркотикам. Жаль только, недолговечная.
Если бы ты остался со мной, у тебя было бы все. Я подарила бы тебе свободу. Искупление, Ваас. Я подарила бы тебе всю себя.
Утихший было нервный хохот возвращается с новой силой, а потом он срывается. Резким рывком отправляет в полет стол. Джесси пора бы его уже прикрутить к полу, как и всю остальную мебель, в принципе. Смех прекращается так же резко, как возникает: теперь он дышит быстро, в глазах разжигается злобный огонек.
—Свободу?! Да ты убить меня пыталась, сука ненормальная! Железкой прям в живот! Ты же, блядь, ебнутая... Стой-стой-стой, — он тараторит, словами захлебывается, как утопающий.
Сжимает руками голову, трясет лихорадочно, будто пытаясь избавиться от надоедливого насекомого. Нет эффекта, скорее напротив - образ Цитры становится только четче. Она уже не бесплотный голос в сознании. Он видит, как она становится напротив него, скрестив руки в на груди в своей излюбленной позе.
Тремор переходит с кистей на другую часть рук. Он крепко сжимает ладонями какую-то деревяшку и повторяет по слогам, облокотившись на остатки перевёрнутого стола:
—Ага, точно. Е-ба-ну-та-я. У нас в семье, видимо, уже традиция такая - иметь проблемы с башкой, сестренка. К белым халатам не пробовала сходить? Мне вот помогает вроде. Сам в ахуе.
Цитра снисходительно смотрит на него. Улыбается - боже, как он ненавидит эту улыбку.
Ты думаешь, что изменился. Думаешь, Джейсон желает тебе только лучшего. Ты вообще слышишь сам себя?
Он пытается заткнуть уши. Сделать хоть что-нибудь, чтобы не слышать этого голоса. Не видеть ее лица. Но глаза не желают закрываться, прикованые соблазнительными изгибами ее тела, и, что гораздо важнее - гипнотической силой, которыми обладают ее слова.
Он хочет тебя убить. Отомстить за все, что ты с ним сделал, так же, как и все остальные. Весь мир желает тебе только зла, мир желает, чтобы ты захлебнулся собственной кровью.
Он с трудом сглатывает. С таким же трудом отвечает, пытаясь смотреть ей в лицо:
—Нихуя. Джесс такой хуйней занимается, которую я б никогда в жизни для другого не сделал. Ему, типа... Не все равно. Он бы не стал... Ну, если только он не мазохист, но я за ним такого не замечал.
Он ненавидит то, как неуверенно звучит его голос. Куда теряется король джунглей, гроза туристов и ракьят, рядом с ней?.. Рядом с Цитрой?..
Внезапно его передергивает: снова этот чертов смех. Он слышал его уже много раз, и он соврал бы, говоря, что он ему не нравится. Нравится, еще как. По крайней мере, когда-то нравился. Сейчас же этот смех, искаженный, словно из динамиков под водой, пробирал до костей. Заставлял хотеть быть как можно дальше отсюда.
Цитра смеется заливисто, долго. Затем немного приближается, постепенно сокращая расстояние между ними.
Глупый. Ты действительно считаешь, что он что-то станет для тебя делать? Для такого ничтожества, как ты, Ваас? Ты даже воином не смог стать. Наркоман из тебя вышел, впрочем, вполне неплохой. Я так тобой горжусь...
Издевательский тон звучит отовсюду. Из телевизора, за окном, в его голове, по радио. Ее голос везде. Он оглушает.
Ты всегда был один. Ты можешь рассчитывать только на меня, почему же ты так пытаешься от этого убежать? Ты труслив, Ваас. Именно поэтому ты бы никогда не смог быть со мной.
Колени подкашиваются, но он удерживает равновесие.
Но я все еще верю в тебя. Я хочу помочь. По-настоящему, не как Джейсон. Прими мою помощь. Сделай хоть раз в жизни что-то правильно. Убей себя, Ваас.
Ее приказ звучит как гром среди не совсем ясного, но относительно посветлевшего хотя бы неба. Он отшатывается, рычит злобно:
—Пошла нахуй!
Затем смотрит в зеркало и замирает: вместо собственного отражения на него смотрит
она. Смотрит полунасмешливо, с оттенком страсти. Изо всех сил он отводит глаза, но когда, блядь, у него вообще были силы сопротивляться Цитре? Она заменяет ему весь ебаный мир. Всех людей, которые когда-либо могли его полюбить. Она его единственная семья.
Он подносит к горлу нож.
Пульсирующая артерия видна невооруженным глазом. Это - причина и следствие всего. Переменная и константа. Перережь ее - и вся поебень кончится, amigo.
Он надавливает, отрешенно наблюдая за выступившими каплями крови.
Глубже, Ваас. Еще глубже. Ты ведь больше не боишься? Сделай это, и тебе никогда не придется больше сдерживать себя от наркотиков... Ведь тебе больше незачем будет их принимать.
Вообще-то, в этом есть своя логика. И ломки чудовищной больше не будет, и с сестрой воссоединится. Сплошные плюсы.
Еще немного.
Откуда-то снизу он слышит вопросительное мяуканье, только доходит оно с опозданием, как с противоположного конца тоннеля.
Себастьяно выглядывает из-за дверного косяка, не понимая, что происходит. Хвост любопытной дугой изогнут, голова набок.
Он чувствует нарастающий гнев взамен паскудного чувства безысходности. Ему даже сдохнуть нормально мешают? Подскакивает и резким рывком хватает кота за шкирку. Тот шипит, полосуя его когтями. Руки уже скользкие от крови, но он не обращает внимания, яростно таращится прямо в желтые глазища с вертикальными зрачками и сжимает крепче. Тянет свободную руку, намереваясь свернуть шею.
Дыхание вдруг перехватывает, когда в памяти нервным импульсом вспыхивает воспоминание: он где-то уже видел этот взгляд. Взгляд существа, напуганного и страдающего, которому, по сути, и вспоминать-то особо нечего. Ведь это существо не помнит и не осознаёт свою жизнь, только борется за нее инстинктивно... Совсем не как человек.
Он снова видит умирающего оленя с переломанными ногами, жертву охотничьего капкана. Помнит, как зверь смотрел на него, истощенный и испуганный до оторопи. Помнит до сих пор, потому что никак не может выкинуть из памяти постепенно затухающую в страдании жизнь существа, единственная вина которого состояла в том, что оно живет.
Он отпускает кота.
И вместе с ним, кажется, отпускает крупицы здравомыслия, которые каким-то чудом присутствовали у него в голове. До этих пор, во всяком случае.
Зеркало разбивается вдребезги под его мощным ударом, вот только Цитра никуда не исчезает. Она легко уклоняется от его беспорядочных ударов, подходит все ближе.
—Отъебись, блядь!
Мат превращается в неосознанный поток нецензурной тарабарщины, когда Цитра берет нож и садится на него сверху. Он пытается скинуть ее, но тело ему больше не принадлежит. Как будто оно всегда принадлежало ей и только ей, как и вся остальная часть его жизни.
Ты сплошное разочарование. Даже этого не смог сделать, как я сказала. Ты недостоин ни моей любви, ни чьей-либо еще. Ты просто мусор. А от него обычно избавляются. Если ты слишком боишься, как всегда, все придется сделать мне...
Он пытается отвернуть хотя бы голову, но холодное лезвие уже прижато к кадыку. Смотрит прямо в ее жуткие, неестественно широкие глаза. Пытается крикнуть, слышит лишь слабое сипение - видно, все-таки сорвал связки.
Из последних сил он тянется к телефону и почти вслепую набирает номер с одним-единственным словом. Он даже не уверен, что оно отправилось - но это уже становится не важно в тот момент, когда Цитра наклоняется к самому его лицу и улыбается той самой, снисходительно-нежной улыбкой.
***
Я раздраженно достаю вибрирующий телефон. Не надо быть одаренным детективом, чтобы понять, кому я понадобился в такое время. Ему снова некого эмоционально насиловать, и он решил подоебывать меня за неимением лучшего? Я вообще-то работаю, в отличие от некоторых. Зарабатываю нам на кусок хлеба и таблеток. Неужели так сложно хоть раз войти в мое положение, блядь...
Уже готовлюсь перезвонить и в красках высказать все, что я о нем думаю, но вижу сообщение и замираю. На экране застыло всего одно слово, но именно из-за него, похоже, я невероятно близок к инфаркту.
"Помоги".
Просто "помоги" и все. Никаких объяснений, дебильных шуточек в духе "я-забыл-как-включать-микроволновку" и прочего.
К горлу подступает тошнота, и уже на улице я понимаю, что забыл свой шарф и камеру. Хуй с ними. Ловлю такси и рявкаю адрес.
Мои нервы натянуты, как струны, и я беззвучно молюсь, чтобы не было слишком поздно. Я не совсем понимаю, для чего конкретно должно быть поздно, но предчувствие у меня ой какое нехорошее. Поганое предчувствие.
Залетая в квартиру, вижу сначала кровь. Очень много крови. Настолько много, что даже мне, привыкшему на Рук Айленд к такому зрелищу, становится дурно. И только потом мой взгляд падает на бессознательного Монтенегро.
Вокруг его тела - осколки разбитого зеркала и какие-то обломки, не поддающиеся опознанию. Дрожащими руками проверяю пульс, стараясь нащупать его на горле, склизком от вытекающей красной субстанции (да, пожалуй, так ее называть гораздо проще. Хотя бы не тошнит).
Пульс все же есть, сонная артерия не задета. Прерывисто вздыхаю и продолжаю осмотр.
Когда до меня доходит, что именно является причиной психоза на этот раз, меня накрывает волна стыда. Как я мог не заметить? Он тут бог знает сколько от ломки мучается, а я ни сном, ни духом. Только грязью его поливаю почем зря.
"Мудло ты, Джейсон. Последнее. Обещал помочь, а сам даже очевидные признаки ломки не можешь заметить..."
Смаргиваю подступившие слезы и беру себя в руки, продолжая блуждать взглядом по его телу.
Облегченно выдыхаю: раны пусть и глубокие, но не смертельные. Кроме горла, но там чистая случайность - парой сантиметров левее, и все. И пиздец.
Я подавляю нервное хихиканье и принимаюсь за работу. Если порезы не смертельные, это вовсе не означает, что они не могут таковыми стать, кровь-то не останавливается.
Словно извиняясь, сжимаю его руку в своей, а затем ненадолго отпускаю Вааса и иду за аптечкой.
Денек предстоит долгий.
***
Он приходит в себя. Тяжело, неохотно, но все же приходит. Тело болит, как сука, и он непроизвольно стонет. Под боком тут же возникает шевеление, и перед глазами появляется озабоченное лицо Джейсона.
—Не двигайся, швы разойдутся.
В кои-то веки он решает поступить так, ему сказали. Джесс почему-то мнется, будто не решается все спросить. Наконец собирает яйца в кулак и выпаливает:
—Почему про ломку не говорил? Я бы помог. Чем смог, конечно...
В глазах его Белоснежки - искренняя боль от того, что он никак не помог. Не смог просто. Хотя его-то вины тут как раз и нету. От этого осознания глаза совершенно неестественно начинают слезиться, и он поспешно отворачивается, пока Джейсон ничего не заметил.
Сука.
Он пытается прохрипеть слова извинения, но сорванные связки отзываются болью, и он кашляет. Чувствуя, как в него вливают осторожно, маленькими порциями, воду, слышит голос:
—Не-не, не говори пока. Я понял, мой косяк. Надо было заметить. Блядь, прости...
В голосе Джейсона столько вины и отчаяния, будто это он тут едва горло себе нахуй не перерезал.
Он закусывает губу и закрывает глаза, пытаясь провалиться в беспокойный сон, чтобы только этого не слышать.
Но все-таки он пришел. Значит, ему не все равно. На него кому-то не наплевать.
Уже засыпая, он чувствует, как что-то не очень большое и мягкое свернулось вокруг его руки и шершавым языком лижет его пальцы.
