Мы в ответе за тех, кого приручили

Он идет вдоль собравшихся в небольшие группы ракьят. Кожей ощущает на себе их взгляды - осуждающие, презрительные, гневные. Кто-то смотрит с откровенным отвращением, кто-то - со злобой. Его слегка мутит от этих направленных на себя десятков глаз, но он упорно протискивается сквозь толпу к храму. —Предатель! —Он всегда думал только о собственной заднице... —Цитре давно пора было вышвырнуть его! —Как он посмел сюда явиться? —Какой позор... Шепот со всех сторон перемешивается с нестройными одиночными выкриками. Он лишь крепче сжимает челюсти и пробирается дальше. Спускается вниз, вглубь храма. В нос сразу ударяет знакомый затхлый воздух, который он никогда больше предпочел бы не вдыхать. Делает глубокий вдох, убеждая себя не волноваться. Шагает в темноту. —Цитра! Выходи, мать твою. Разговор есть! Он весьма доволен, как звучит его голос: дерзко, как-то похуистично даже. То, что надо. Только бы не растерять всю браваду при виде ее лица. —Нам не о чем говорить, Ваас. Он резко оборачивается, зарычав себе под нос: как же заебала ее привычка подкрадываться сзади или еще хуй знает откуда. Реакция у него неплохая, конечно, но все равно как-то напрягает. Очень сильно напрягает. Он делает шаг вперед и становится прямо перед ней. Рявкает раздраженно: —Да вот нихуя, как раз таки есть, о чем, — он собирается с силами, готовясь высказать ей то, что сидело у него в мыслях гребаные десятки лет, — заманала меня твоя хрень. Вот скажи, ради чего ты это делаешь? А? А?! Весь этот твой крестовый поход - бессмыслица полная. Это не приносит ни дохода, ни смысла. Никакого, понимаешь?.. Он почти умоляюще смотрит ей в глаза. Выражение лица Цитры нечитаемо, но ему кажется, что где-то в глубине зрачков полыхает пламя. Она сверлит его взглядом. Наконец отвечает холодно: —"Наш" крестовый поход. Наш, а не мой. Он был нашим общим, пока ты не струсил. Пока не убежал, поджав хвост, к этому наркоману и его шавкам. Ты продал меня и все, за что мы сражались, за пачку наркотиков... Из его уст вырывается обессиленный стон. —Да как ты понять-то никак не можешь?.. Хойт - гарантия нашего будущего. У него есть деньги, связи. Власти тоже дохуя... Если мы присоединимся к нему, сможем наконец жить нормально! По-человечески, ну! Он возбужденно дышит, наступает на Цитру. Упирается рукой в стену, мешая ей сдвинуться с места. Говорит быстро, сипло: —Пойдем со мной, Цитра. Пойдем, сука, со мной! Я смогу его убедить. Мы будем жить как ебаные короли на этом острове... Вместе. Слова Цитры подобны раскаленным стрелам, впивающимся в его мозг: —Ты жалок, Ваас. Убирайся. Ему не хватает воздуха. Он задыхается, ощущая, как лавиной накатывает злоба. Широко раскрытыми глазами гипнотизирует. Звереет быстро, сокращая между ними дистанцию: —Думаешь, умолять тебя буду? В ногах валяться? Так?! Думаешь, крутая такая? Он орет настолько сильно, что изо рта, кажется, брызжет слюна. Рука с ножом резко вылетает вперед, и лезвие вонзается в миллиметре от ее головы. Крошится камень. Цитра даже не вздрагивает, только смотрит спокойно. Это ее спокойствие еще больше выводит из себя. Вымораживает просто. Он выдергивает нож из стены и швыряет его под ноги. Она его не боится, хотя должна бы. Почему, блядь, Цитра его не боится?! Он прямо сейчас может срезать ее сраный скальп и насадить отрубленную голову на палку, как в каком-нибудь первобытном племени... Цитра презрительно кривит губы. Отворачивается, будто он для нее - насекомое, на которое и время-то тратить жалко. Бросает уже у самого входа, намереваясь уйти прочь: —Хойт уже отравил твою душу, Ваас. И ты не смог с этим справиться. А потом она уходит. Насовсем. С минуту он стоит столбом. Дышит тяжело, будто только что с крокодилом подрался. Наконец сбрасывает оцепенение и на медленно немеющих ногах выходит наружу. По мере того, как он стремительно движется к выходу, крики ракьят становятся все громче. Это уже не ропот за его спиной - это организованное, слаженное скандирование. —Предатель! —Хойтовская псина! —Чего глаза отводишь, Ваас? —Предатель! —Предатель! —Он, видно, желает сдохнуть, придя сюда! Его уже трясет. Еще немного, и он точно выпотрошит кого-нибудь из этих ублюдков, он в этом уверен. И он этого хочет. Очень-очень сильно хочет. Откуда-то сбоку доносится громкий голос: —Кого это вообще удивляет? Ваас всегда был трусливой мразью. Само зло родилось с ним в один день... Очень странно, что он - родственник нашей Цитры. Он не имеет с ней ничего общего. Он нам чужой! Он останавливается, как выкопанный. Поворачивает медленно голову. Обводит взглядом толпу, выискивая смельчака. Ухмыляется широко, безумно: —Кто сказал? Я спрашиваю, блядь, кто сказал? Вперед выходит парень ненамногим старше него. Пялится на него нахально, поддерживаемый громкими выкриками со всех сторон. Молниеносно выхваченный ствол в ту же секунду нацелен парню в голову. Пуля попадает аккурат между глаз, и убитый падает прямо в толпу соплеменников, успев издать только удивленный полувсхлип. На целых пару секунд толпу охватывает звенящая тишина, прежде чем она взрывается криками и плачем. А он неторопливо убирает пистолет за пояс и направляется у джунглям, отдаляясь от них все дальше. Чужой. После всего, что он сделал для этих пидоров, для них он теперь чужой. Эти ублюдки его кинули. Цитра его кинула. Он хотел предложить им будущее, деньги, надежду, блядь, в конце концов. В бизнесе Хойта хватило бы места всем, и какая нахуй разница, насколько это соответствует моральным принципам племени? Он делал для нее все. Остался ради нее на этом сраном острове. Убивал ради нее. Но ей, похоже, этого мало. Единственной целью его сестры было подчинить его себе полностью. Вроде как Цитра во время их потрахушек говорила что-то насчет "я буду целиком принадлежать тебе", и бла-бла-бла. Губы кривит горькая усмешка - на самом деле все обстояло ровным счетом наоборот: это он должен был отдаться ей, а не она ему. Сука прекрасно умеет манипулировать, он всегда это знал. Знал, но все равно продолжал любить. И вот, как она ему отплатила? Затыкала ножом в брюхо, а затем еще помоями для полноты ощущений облила, будто это не он последние двадцать с лишним лет хвостиком за ней скакал? Яростный крик раздается в пугающей тишине джунглей. Он стискивает зубы, осыпая ударами ножа ближайшее дерево, пока от ствола не остается оструганная палка. Эмоционально обессиленный, сползает по этому же стволу вниз опускает голову на колени. Слишком пусто как-то. И дело не только в неестественно безлюдных джунглях. В груди образовалась пустота, которую, казалось, не заполнить ничем. Наверное... Он бездумно вертит в пальцах шприц, один из тех, которым наградил его Хойт за "хорошую работу". Он бы соврал, если бы сказал, что ему сильно понравилось вышибать мозги связанным беспомощным жителям - но у него не было предрассудков насчет вранья. Лгать он не чурался (в том числе и себе), поэтому старательно вдалбливал в сознание мысль, что ему понравилось. Охуеть как понравилось, прям подрочил бы на их крики. Погруженный в мысли, он едва замечает, как пускает по вене содержимое шприца. Хойт вроде говорил, первоклассная хрень. С блаженной улыбкой он думает, что Волкер прав. Действительно, первоклассная. Он хихикает, вспоминая перепуганное лицо какого-то подростка и орущую вдалеке мамашу, которая умоляла не убивать ее чадо. Ну что за идиоты, господи. Он выстрелил малолетнему дебилу в затылок, а потом сразу же пристрелил его мать. Накротик затуманивал сознание, и он так и не вспомнил горького вопля матери, у которой отняли ребенка - едва начавшись, он тут же оборвался, когда ее тело упало на песок. Он просто не смог этого вынести, потому и убил почти сразу: так было проще. Но мешанина, которая теперь циркулирует по венам, подавляет эти воспоминания и оставляет только свое, извращенное видение картины. Той, где ему действительно это понравилось. Он для них чужой? Ну и хуй с ним. Пускай гниют в своем волшебном мирке да разрисовывают друг друга татухами. А он пойдет своей дорогой - и, раз уж пошла такая пьянка с установкой "свои-чужие"... Рот сам собой растягивается в широкой, маниакальной ухмылке. ...то он будет вычищать свой остров от чужаков.

***

—То есть, Вы окончательно порвали отношения с сестрой только тогда? Ваас неуютно ерзает. При этом сидит, вальяжно расположившись на диване, но я шестым чувством ощущаю, как ему некомфортно. —Ну типа. Марк внимательно смотрит, поглядывает попеременно то на него, то на меня. Никогда не думал, что когда-нибудь настанет этот день. День, когда я самолично, по своей собственной воле останусь присутствовать у них на сеансе. Я потащил туда Вааса почти сразу, как тот оклемался (хотя бы наполовину) - ибо ну это полный пиздец. Прямо полнейший. Слышать мертвых родственников - это одно, а когда эти самые мертвые родственники смотрят на тебя из зеркала и пытаются заставить глотку себе перерезать, это ну вот вообще другое. Я бы назвал это пиздецом высшей степени. Я уговорил Марка позволить мне остаться, ибо я хочу, черт возьми, понять, что происходит в голове у этого ебнутого. Может, хоть так ему можно помочь... В ночь того дня, когда я обнаружил его, истекающего кровью (снова), на полу гостиной, он все в бреду метался по кровати. Скулил что-то о Цитре. Цеплялся за меня бессознательно и не хотел отпускать. Мне приходилось подолгу его уговаривать, чтоб хотя бы в туалет сходить на пару минут... Тогда, наверное, я и решил для себя, что единственный способ помочь с его шизой - понять, что творится в его больном сознании. Понять его самого. Я перевожу глаза на окно и вздыхаю. Марк между тем задумчиво хмурится и вновь обращается к Монтенегро: —Я правильно понимаю, что с Цитрой у Вас была инцестуальная связь? Уголки его раскосых глаз дергаются и застывают в каком-то насмешливо-горделивом выражении: —Ага. Мы с ней трахались, hermano. Ебались. Это типа когда... —Я понял, — быстро прерывает его психиатр. Нашел, чем гордиться - трахать собственную сестру. Поутихшее было желание закурить возвращается с новой силой, и я жалею, что мы не в прошлом веке: еще каких-то лет сорок назад можно было достать сигару прямо в кабинете у врача... Эх. Прогресс, мать его. По-моему, именно в докторских кабинетах и возникает в основном желание умереть. Я настолько погружаюсь в свои мысли, что пропускаю большую часть монолога психиатра и успеваю услышать только его завершение: —...зацикленность. Зависимость от чего бы то ни было - явление само по себе негативное, мистер Монтенегро. Вы и сами должны это понимать, — его голос приобретает задумчивый оттенок, — скажите, отчего, по-вашему, люди обычно травятся наркотиками? Алкоголем? Ваас пренебрежительно пожимает плечами: —Потому что эти мешки с костями отличаются от обычных животных только тем, что их ссаный мозг может чувствовать что-то, кроме боли. Это как... канистра с водой. Да, большая такая, прочная канистра, у меня в аванопостах такие стояли обычно. Хорошая вещь. Ну и вот, короче. В этом-то и загвоздка, amigo - какое-то время канистра заполнена этой водой до краев: любовью, привязанностью, да чем угодно. Живешь себе и радуешься. Но однажды - хуяк! - какая-то падла тыкает в нее острой штукой, и вся вода выливается. Сечешь, да? Прямо выплескивается, как кровища из артерии. Ну и остается потом только пустая оболочка, ржавая и проебанная. И ты понимаешь, что эта оболочка должна быть чем-то заполнена всё равно. Понимаешь, вот только вода-то уже в ней не держится, вот в чем прикол. Тут и спасает всякая дрянь вроде наркоты... Потому что эта дрянь остаётся там надолго, и хер ее кто оттуда выльет, сколько не протыкай ножом. Я слушаю. Внимательно, обрабатывая каждое слово. Раньше мне казались его монологи чем-то вроде одного из проявлений ебанутости. Относительно безвредного проявления, впрочем, по сравнению со всем остальным. Но чем больше начинаешь прислушиваться, тем больше в этом кажется смысла. Странный парадокс... Марк скрещивает руки в замок и отвечает: —То есть, по Вашей же аналогии, наркотики являются просто средством заполнения пустоты. Но чем же тогда можно заполнить пустоту уже от наркотиков, Ваас? Монтенегро не успевает ответить, даже подумать толком не успевает. Я встаю и крепко сжимаю его руку в своей. Говорю, глядя на Марка: —Мной. Мной можно заполнить. На меня смотрят две пары глаз. Одни - Марка - с хитрым прищуром. Другие же... В других я вижу потрясение и недоверие поначалу. Зато потом - благодарность. И совсем немного слез. Капельку просто. Может, ему в глаз просто что-то попало. В любом случае, я никому об этом не скажу, конечно же.