— Потому что и он тоже нуждается в утешении, ибо разлучен с родней своей, — отвечала Финдуилас. — У вас у обоих свои нужды. Но как же Финдуилас? Мало того, что вынуждена я признаться в безответной любви; так ты теперь упрекаешь меня в том, что слова мои — ложь?
«Дети Хурина»
Никаких надежд на этот ужин – точнее, прикрытый им разговор – с Гвиндором Финдуилас не возлагала. Даже более того – подозревала, что ни к чему хорошему он не приведет. Но возражать Турину не стала. Если он ошибается в своих предположениях, пусть убедиться в этом самолично, если же прав… «Возможно и моему телу будет достаточно его желания». На любовь мужа после сегодняшнего утреннего его признания она больше не надеялась. Кувшин в ее руках задрожал, и она поторопилась поставить его на уже почти полностью накрытый стол. Внезапно Финдуилас поняла, что руки у нее затряслись не от горя, а от… гнева? Погасив его затлевшие уголья в своей душе, она закончила собирать ужин. Турин после вылазки проспал большую часть дня, вторую же провел в ее обсуждении со старейшинами, и вернулся домой только сейчас. Заметив, что вопреки обыкновению она не подошла к нему и, даже с ним заговорив, не смотрела в его сторону, спросил: - Ты на меня злишься? «Да». - На тебя – нет, но то, что все складывается так, как сейчас, меня не радует. - Думаешь, мы совершили ошибку? Я о нашем браке. «Думаешь, ты совершила ошибку?» - ясно услышала Финдуилас истинное значение этих слов. Прежде чем она успела ответить, вошел Гвиндор. Скользнув взглядом по ним обоим, он тоже сразу заметил повисшее в воздухе напряжение, и потянулся к Финдуилас в осанве, но встретил стену аванира. Не зная, что именно задумал муж, Финдулас не хотела как-то навредить его замыслу. И тем более не хотела, чтобы кто-то знал, что у нее сейчас на душе. Начало ужина, как она и предполагала, вышло натянутым. Большую часть времени они трое неловко молчали или безуспешно пытались завести беседу хотя бы на простые и заурядные темы, о которых всегда говорят лишь из вежливости. О том, что они с Финдулас уже виделись вчера, Гвиндор не упомянул, и она тоже делала вид, что этой встречи не было. Но потихоньку, или под воздействием вина – разговор между Турином и Гвиндором все же склеился, хоть и был старательно далек от того, ради чего был затеян. Финдуилас в него не вмешивалась вместо этого осторожно, но внимательно осматривая их обоих. Словно и впрямь пыталась понять, не совершила ли она ошибку. «Или быть может, мне и впрямь следовало поступить как другому брату отца – дяде Аэгнору? Остаться девицей?» Эта мысль, казавшаяся невыносимой еще вчера, теперь выглядела, как минимум, допустимой. Не так давно принцесса искренне верила, что драконы выжгли из нее всю наивность, но Финдуилас, родившаяся этим утром, смотрела на ту себя, которая еще четыре дня назад робко надеялась, что брак с любимым разрешит все ее беды, как мудрецы эльдар смотрят на едва научившихся ходить детей. Теперь она уже могла ясно видеть, что между Гвиндором и Турином было сходство, мимолетно отмечаемое ею и раньше. Не такое какое бывает между родичами, но от того не менее реальное. Теперь Финдуилас уже не сомневалась – она полюбила Турина за то, что он словно вернул ей в своем лице прежнего Гвиндора. Такого, каким сын Гуилина был до плена. Как будто все что он утратил – отвага, пылкий нрав, духовная и телесная мощь, юность и красота – обрело новые, отдельные от самого Гвиндора, душу и тело. Турин был утраченной юностью Гвиндора, Гвиндор же являл собой неизбежную и скорую по меркам эльдар будущность Турина. Ведь и его глаза и волосы со временем неизбежно потускнеют, кожа станет как серый сухой пергамент, движения станут неловки, а полученные в боях раны будут заживать все хуже и хуже, обратив когда-то и его калекой. Финдуилас почувствовала себя собакой из басни, которая, позарившись на отражение кости в воде, уронила в воду из своего рта кость настоящую. Ее любовь к Турину, которую она полагала столь же возвышенной и вдохновленной самим Эру, какой была любовь Лютиэнь к Берену, казалась ей теперь капризом избалованного ребенка. Она в очередной раз осторожно взглянула на мужа и бывшего жениха. Хоть дело это было не таким уж и простым: в доме у них была пока лишь одна лавка, а потому они сидели все трое рядом, причем Финдулас между мужчинами. Взглянула и поняла, что все же нет – ошибки она не допустила. Сердце ее и сейчас затрепетало при взгляде на Турина. И как бы мало не было отведено ему времени, это время у него – и у нее - было, Гвиндор же – как ни жгла Финдулас совесть от таких мыслей – был уже отцветшим цветком. Плен сильно ослабил его, а раны, полученные при Тумхаладе, свели на нет и то слабое улучшение, которого добились лучшие целители Нарготронда. Неизвестно даже остался ли он после всего этого полноценным мужчиной. Может потому он и предложил Финдуилас в жену Турину, что сам не смог бы на ней жениться? Путь же Аэгнора был ей заказан, так как тому не грозило против его воли попасть на ложе дракона. Придя к этому выводу и несколько им утешившись, Финдуилас начала прислушиваться к разговору мужчин, настолько им увлеченным, что ее молчания и задумчивости они даже не заметили. Очнулась она от своих мыслей в самое время – Турин набрался достаточно храбрости, красноречия или вина, чтобы заговорить, наконец, о том, ради чего он их собрал. - Гвиндор, я не знаю, как говорить о таком… - О чем? – спокойно, без тени только что звучавшей в его голосе веселости, спросил тот. И Финдуилас поняла, что он отлично знает, с какой целью его пригласили. - Мы… я… у нас…, у меня есть проблема. Мы с Финдуилас женаты уже несколько дней, но так и не стали по-настоящему мужем и женой. - Я знаю. - Что? Откуда? – взгляд мужа метнулся к Финдуилас, но та лишь коротко улыбнулась: - Мы умеем различать, кто из нас в браке, а кто нет. — Значит, ты понял это, как только вошел, и все это время молчал? - Если ты не знаешь, как заговорить о подобном, мне это сделать было бы тем более затруднительно, - ответил Гвиндор не без иронии. Уловивший ее Турин покраснел, но оспаривать слова Гвиндора было бессмысленно. - Так чего же ты хотел от меня? – продолжил Гвиндор. – Я не вижу на тебе никаких чар и ничего, что могло бы отвратить тебя от Финдуилас. Если ты ее не желаешь, то по своей воле. Турин долго молчал, собираясь с мыслями или обращаясь в них к тому, что предпочел бы не помнить. Рука его легла Финдуилас на спину, словно ища в ней опоры. - Ты помнишь нашу первую встречу? Над телом убитого мною по неосторожности Белега? Когда сначала я от ужаса словно обратился камнем, а потом несколько месяцев жил не живя. Спал наяву, не понимая кто я и что делаю, и реально ли то, что я вижу вокруг. И все это время ты берег меня и заботился обо мне. А потом исцелил на берегах Иврина, так что смог я, наконец, пролить слезы по Белегу и мое безумие меня отпустило. Рот у сына Гуилина некрасиво дернулся – как в прошлый раз, когда Турин говорил о том, что тот снял с него чары дракона, словно только усилием воли сдерживая горькие и ядовитые слова, готовые с него сорваться. Но Гвиндор уже научился прилаживать эту маску на место, так что эта тень досады быстро исчезла с его лица. - И ты думаешь, что и сейчас с тобой произошло что-то схожее? - Да, - прямо ответил Турин. – Потому что и на этот раз я нанес рану своему другу. - И ты желаешь… чтобы я тебя исцелил? – странным голосом произнес Гвиндор. – Своими руками сделал так, чтобы ты окончательно отнял у меня мою возлюбленную? - Ты сам отдал мне ее. Сам от нее отказался! - Да, ради самой Финдуилас! В надежде пресечь все же назревавшую ссору, Финдуилас успокаивающе сжала под столом ладонь друга. Но прикосновение это отозвалось странно в ней самой – девушку словно окатило волной жара, но замыслу оно ее помогло. - Тогда мне это казалось лучшим из решений, - уже почти спокойно произнес Гвиндор. - А теперь не кажется? – глухо ответил Турин, и Финдуилас пришлось утешить таким же пожатием руки и его. И снова вместо ощущения от обычной дружеской ласки по ее жилам будто растёкся огонь, которого они с мужем так тщетно пытались добиться три ночи. - Я уже не знаю, - в голосе Гвиндора зазвучала усталость. – Знаю, что для меня ваш брак стал тяжкой жертвой. Не проси же меня пойти на нее еще раз. Я и без этого отдал тебе все, что имел, и куда больше, чем хотел бы. Он пожал руку Финдулас, и через силу продолжил: - Если ты хотел получить от меня что-то вроде прощения, то я тебе его даю. Люби Финдуилас, дочь Ородрета, сделай ее своей женой, сделай ее счастливой и будь счастлив сам. Если же ты болен, то пусть Единый исцелит твой недуг. После чего встал, забыв о том, что все еще держит Финдуилас за руку – так что теперь это смог заметить и Турин, - холодно поклонился им обоим, и только тогда нашел в себе силы ее выпустить. И исчезнуть в наступающей ночи. Следом за ним вышел и Турин. Видимо, чтобы в вечерней прохладе остудить сердце, разбушевавшееся от чувств и воспоминаний. Но охватившее Финдулас чувство не ушло вместе с ними.***
Было бы нелепо пытаться обмануть себя, сделав вид, что она не понимает, что с ней происходит. После пребывания в чертогах драконов и особенно в том из них, что там называли чертогом лож или наслаждений, Финдуилас отлично знала, как выглядит не только возбужденный мужчина, но и охваченная телесным желанием женщина. «Наигравшись» с Финдуилас, драконы приковали ее цепями за руки и ноги к ложу. Какое-то время она не видела и не слышала ничего вокруг, ослеплённая и оглушённая слезами и стыдом, но защитная эта пелена постепенно растаяла. Открыв такое зрелище, что Финдуилас в первый момент даже не поверила собственным глазам. Вокруг того ложа, в которому была прикована она, тянулись и тянулись во все стороны десятки других, разделенных столиками с самой разной едой, и широкими водными каналами, от которых видимо и исходили те жар и духота, которые она ощутила, едва лишь здесь оказавшись. И на этих ложах переплетались, двигались, метались, дергались, кричали и стонали десятки нагих тел. Ахнув, Финдуилас зажмурилась. Но, конечно, это не помогло бы ей уберечься от звуков – ведь уши зажать она не могла. Поэтому они обступили ее – стоны, вскрики, любовные и непристойные слова, шлепки и хлюпанье смешались в один мерный гул, накатывающий на нее словно волны. Но было - точнее, не было - в этих волнах того, чего она ожидала услышать в первую очередь: криков и мольбы. Ведь ей самой почти совсем недавно пришлось оглашать ими этот чертог. Неужели ей единственной? «Неужели все эти женщины здесь добровольно? О, конечно же нет. Вспомни, что тебе уже говорили – драконы погружают пленниц в какое-то сомнамбулическое состояние». Финдуилас вспомнила и погруженную в сон свою несчастную соплеменницу, за которой помогала ухаживать и которая уже несла в своей утробе чудовище, а на лице ее цвела безмятежная и счастливая улыбка. В отчаянии она распахнула глаза и всмотрелась в отдававшихся драконам женщин, надеясь, что может быть все это смертные. Но нет, среди них, одетых теперь только в драгоценности, были дочери обоих народов. А значит неизбежно придет момент, когда и она сама на этом же самом ложе отдастся ангбанскому змею с таким же неестественным восторгом и наслаждением, которые порой корежили лица пленниц до неузнаваемости. Финдулас с трудом узнала среди них свою вчерашнюю провожатую и наставницу, единственную ее знакомую здесь, ставшую поэтому уже не безразличной. На маске тупой блаженности, заменившей теперь так и оставшейся безымянной аданет лицо, не отразилось ни капли узнавания. Она даже не ощутила на себе взгляд Финдуилас. Но сам дракон, в чьих руках уже изможденно дергалась смертная, его заметил и усмехнулся. Сказал что-то одному из своих родичей, тот тоже рассмеялся, оставил свою женщину и постель, и, вцепившись аданет в волосы, втолкнул ей свой мужской корень в рот. Вновь вызывая у Финдуилас потрясение, чего явно и добивался – судя по донесшемуся смеху. Хотя она и сама не знала, что ее потрясло ее сильнее: что женское тело можно использовать и таким образом, или то, что возможна телесная близость не только между двумя. После этого она вновь попыталась уйти в себя, не видеть и не слышать окружающего. Но тело не слушалось, измученное настолько, что уже не могло даже погрузиться в забытье. Спину и ягодицы жгло от тупой боли, кожа на них горела от одного прикосновения простыни. Кожу на груди, животе, бедрах стянуло мерзкими корками. А потому Финдуилас и видела, и слышала. Невольно погруженная в такую бездну грязи, что даже если Глаурунг до нее все же не доберётся, ей никогда не смыть ее с себя. Казалось, что драконы желали овладеть каждой пядью плоти своих пленниц, каждым отверстием, каждой складкой, каждым изгибом тела. Ощупать его, пометить собой, а потом и сожрать, чтобы точно принадлежало ему и никому больше. Таким, извращённым путем – как и все в Ангбанде – став единой плотью и кровью. - Ну, и как тебе здесь, принцесса? – раздался все тот же голос, невольно заставляющий ее содрогаться от ужаса. – Нравится? Или все же - пока - предпочтешь вернуться туда, где была, и не делать больше глупостей? Финдуилас промолчала. Молить его ей не хотелось, а выносить последствия оскорблений она была не готова. Во всяком случае не сейчас. Да тому в общем-то и не требовался ответ. - Давайте, девочки. Приведите ее высочество в порядок. Не идти же ей обратно в таком виде. Тут же по обе стороны от Финдуилас опустились две одурманенные пленницы, и принялись слизывать с ее кожи пот и пятна семени, которые из-за влажности и тепла не высохли полностью. - Нет! – вырвалось все же у девушки. – Нет, не снова! - Тихо, - коротко приказал дракон, поглаживая Финдуилас по голове и играя ее волосами. – Так больно уже не будет. Они ведь не желают тебя. Ты для них лишь инструмент, чтобы доставить удовольствие нам. И впрямь – по телу Финдуилас прокатывались судороги, но скорее неприятные, чем по-настоящему болезненные. Но она все равно вздрагивала и дергалась от каждого прикосновения, мечтая, когда это всё, наконец, кончится. Но оно все длилось и длилось. Именно тогда Финдулас и увидела вблизи, как выглядит охваченная желанием женщина: потемневший томный взгляд, лениво-расслабленное лицо, влажные и красные губы, полыхающий чуть ли не до груди румянец, учащенное дыхание, вздернутые и затвердевшие соски, влага между ног. И почти все это – разве что пока не столь сильное – она теперь ощущала сама. А самое главное – это заметил и вернувшийся Турин. Но судя по выражению его лица счастлив он не был. Напротив, Финдуилас показалось, что он вот-вот сломает ей шею голыми руками.***
Лицо у мужа было белым от ярости, взгляд мертвым и неподвижным. С испуганной и ничего не понимающей Финдулас тут же слетела вся истома. - Ты желаешь его! Ведь он был с нами сегодня вечером, и он тебя касался! Но раз ты хочешь Гвиндора, а он тебя – зачем вы впутали во все это меня?! Все еще ничего не понимая, Финдуилас выскользнула из-за стола и попыталась обнять Турина, но тот шарахнулся прочь, как от ядовитой змеи. - Не подходи ко мне! Иначе я убью тебя! Потом ему в голову, видимо, пришла какая-то новая мысль и к гневу на его лице примешалось горе. - Это месть? За Нарготронд? За то, что мои советы погубили и его, и ваших отцов? А теперь я не могу продолжить свой род ни с тобой, но и другой жены себе взять не смогу. Онемевшая от такого дикого заявления Финдуилас долго смотрела мужу в лицо, ставшее теперь совершенно измученным: - Ты думаешь, для нас чужое сердце – забава? Или забава – клятва именем Эру? - Я верил, что не забава. Но что тебе помешает выйти замуж за него после моей смерти от старости, продержав меня и не женатым и не холостым? Ведь ты останешься такой же цветущей. - Помешает любовь к тебе, - горько ответила Финдуилас. Лицо Турина вновь окаменело: - Нет, ну кем же нужно быть, чтобы так лгать? Чтобы лгать о таком? Видимо, и впрямь правы те, кто говорят, что из Ангбанда нельзя вернуться неоскверненным. Неожиданно даже для себя самой Финдулас подскочила к нему и отвесила пощечину – не за себя, а за Гвиндора. Давно копившийся в ней гнев – на себя, на мужа, на Гвиндора, на Моргота, на то, что его волей они трое завязли в этой несчастливой любви будто в паутине – наконец, прорвался: - Видно правы и те, кто говорят, что Моргот проклял твоего отца и весь его род и все хорошее, вами и вам сделанное, обращается злом. Ты весь день сегодня только и делал, что перечислял добро, которым обязан Гвиндору, а теперь считаешь его способным на подобное?! Эти слова и прозвучавшая в голосе Финдуилас благородная ярость, столь непривычная для нее, обычно такой нежной и почти робкой, отрезвили Турина даже сильнее пощечины. Поняв, как оскорбил ее, он рухнул к ее ногам. - Но… но что тогда… Финдуилас вздохнула, сама только сейчас осознавая, что с ней произошло за ужином, и понимая, что это – безумие ненамного меньшее, чем то, что подумал ее муж. «Ангбанд и впрямь отравил меня, раз мне нужно такое. Раз я даже смею думать о таком». - То, что ты забыл, что в тот момент тоже меня касался. Обхватив голову мужа руками, она заставила его взглянуть на себя, возвышаясь над ним, как и должно королеве: - Выслушай меня, сын Хурина. И не отнесись к моим словам, как к безумию или шутке. Видимо, ты прав в том, что нельзя побывать под тенью Моргота и выйти из-под нее прежним. Хоть сердце мое разорвалось надвое еще до падения Нарготронда. Но любовь сразу к двоим – неслыханна для эльдар. Даже мой прадед, известный двумя браками, чьим именем я могла бы прикрыться хотя бы в твоих глазах, не смел взглянуть на другую женщину, пока была жива королева Мириэль. И я приняла эту неслыханную любовь за любовь к одному лишь тебе, решив, что прежняя моя любовь – к Гвиндору – меня оставила. Теперь же мое тело открыло мне то, чему так долго противился разум. Хоть все во мне и трепещет от ужаса. Я видела в Анбанде женщин, которые отдавались сразу двоим и даже большему числу мужчин. Но и в страшном сне не могла бы представить себя на их месте. И не под драконьим чарами, а наяву и по своей воле. - Не только твое тело не в ладу с разумом. - Думаю, что и твоя вина перед Гвиндором угаснет от необходимости делить с ним жену. Да и во мне, - печально она улыбнулась, - ты уже больше не будешь видеть небесное и неприкасаемое существо. Лишь женщину. Которая может желать и которую можно желать. Турин обхватил ее колени руками, привычно вжимаясь в них лицом: - Быть может, нам просто оставить все как есть? - Чтобы по милости Врага мы все трое остались без честного потомства? Да не будет этого! – вновь вспыхнул в ней гнев, столь чистый и яростный, что в его свете она узрела будущее. - Теперь ясно я вижу, что от нас троих и из моего чрева произойдет тот, кто сокрушит Тангородрим. Так, что провалится тот под землю, обратив логово Моргота западней для него же!***
Никто не знает, о чем они говорили еще, но, когда минула середина ночи и городок халадин давно уже спал, из одного из общих длинных домов выскользнула тень и направилась к дому Турина, сына Хурина. Где ее встретил мужчина и одетая лишь в нижнюю рубашку женщина, озаренная светом маленькой масляной лампы. Дверь закрылась. Лампа испуганно мерцала еще какое-то время, до тех пор женщина, сама сбросив с себя и рубашку, ее не задула. И свет канул во тьму.