Исповедь неполноценного человека

      Вильгельм Рот за свою жизнь стал свидетелем многих событий, и ему казалось, что уже ничто не сможет его удивить. Он преподавал в медицинском университете, а во время войны работал бок о бок со своим бывшим учеником, ставшим ему коллегой. Огай Мори вызывал у Вильгельма симпатию: умный, любознательный юноша, ставший хорошим врачом, а затем и военным врачом. Рот справедливо полагал, что тот мог бы построить блестящую карьеру специалиста и обеспечить себе безбедную старость, но путь его один из любимых учеников выбрал иной. Вильгельм не судил и не осуждал — это была его жизнь и ему было решать, как её прожить.       Он и сам выбрал иной путь, оставив преподавание и работу в больнице, став врачом Портовой мафии — не смог отказать. Подопечные у Огая были разными, но в одном сходились безоговорочно: заливали пол кровью. Кто-то кричал, кто-то стонал, кто-то всхлипывал, корчась от боли; некоторые чуть не отдали богу душу, но все они вели себя уважительно: и с ним, и с персоналом. Никто не применял физическую силу, не получив желаемое.       Никто, кроме него.       Мужчина выронил коробку с одноразовыми перчатками, глядя, как Кимифуса вцепился пальцами в шею Мари, его помощницы.       — Кимифуса-сан… — прохрипела она.       — Отпусти Мари немедленно. Дважды повторять не буду.       — Почему ему не становится лучше? — хватка Кимифусы усиливается. — Почему?       — Говорил ведь.       Кита никак не морщится, ощутив, как Вильгельм прижал скальпель к его коже. Выступили несколько капель крови, и Рот уже хотел приложить чуть больше силы, но пальцы Кимифусы разжались, и Мари осела на пол, закашлявшись.       — От того, что ты здесь путаешься под ногами, твоему другу легче не станет. Убирайся отсюда и не вздумай больше распускать руки.       Дважды повторять не было никакой необходимости — Кимифуса кивнул и хлопнул дверью. Вильгельм налил воды в стакан и подошёл к пытающейся отдышаться Мари, что плакала, когда в помещение вошла Томиэ. Она держала в руках небольшой букет полевых цветов и улыбалась. Улыбка, однако, быстро исчезла с её губ. Отложив букет на стол, она направилась к Мари и вместе с Вильгельмом помогла подняться ей на ноги.       — Мари, господин Рот… Что случилось?       — Кимифуса, — отозвался Вильгельм. — Ворвался и схватил Мари за шею. Чуть не придушил её.       — Какой ужас… Держи, — Томиэ достала из кармана юбки платок и протянула его дрожащей девушке. — Смотри, какие красивые цветы я принесла вам.       — Ну это уже ни в какие ворота, — покачал головой Вильгельм. Он пообещал себе, что не оставит это в покое. Вильгельм понимал, что Кимифусе нелегко — во время войны он потерял многих друзей, но это не давало ему право применять физическую силу к тому, кто заведомо слабее. Подобное поведение обязательно нужно будет обсудить с Мори. На мгновение он замешкался — вряд ли Огай будет пытаться понять и проявит сочувствие. Вильгельм вспомнил ту одиннадцатилетнюю девочку с заколкой-бабочкой. Кажется, её звали Акико Йосано. Мори был в восторге от её способности и испытывал к ней симпатию, но не поддерживал, и, наверное, ломал ещё больше, чем война. Взрослому нелегко проходить через страдания, боль, безысходность и отчаяние, а тут ребёнок. Вильгельму не нравилось, как он с ней обращается, но он не вмешивался и сейчас об этом жалел. Насколько Рот знал, теперь Йосано работала в Вооружённом Детективном Агентстве и была вполне этим довольна.       После обеда ему всё равно пришлось идти к Мори — нужно было предоставить отчёт.       — Есть кое-что ещё, — сказал он, закончив с отчётом. — Сегодня утром произошёл неприятный инцидент.       — Неприятный инцидент? — удивился Огай.       — Ваш подчинённый чуть не лишил меня моей ассистентки. Когда я вошёл, он её душил.       — Кто?       — Кимифуса Кита.       — Вот так, — Мори задумчиво почесал подбородок кончиком пальца.       — Я знаю, что ему сейчас приходится нелегко, но случившееся с его другом не разрешает ему себя так вести. Огай, это не моё дело… Точнее, нет, моё, я ведь врач в твоей организации. Мне кажется, что у мальчика проблемы с головой. В его медицинской карте всё чисто. Откуда Кимифуса Кита вообще взялся?       — Из Франции, но родился и рос в Йокогаме. Ребёнком уехал из Японии, а затем, спустя много лет, вернулся.       — Он жесток. Иногда неправомерно, — заметил Вильгельм. — Мы с тобой были на войне и видели всякое, но даже меня порой ужасает то, что ему приходит в голову. Такая жестокость… Она может идти из семьи.       — Его воспитывал, насколько я знаю, отец. Мать мертва. Есть младшая сестра, но их разлучили, — произнёс Огай.       — Потери… Из-за этого и цепляется за Кикути, — протянул Вильгельм, — но, опять повторю, это не оправдание его действиям.       — Я согласен, Вильгельм, — кивнул Огай. — Кимифуса-кун извинится перед Мари-чан.       — Было бы неплохо.       — И перед тобой тоже. Уважение должно быть.       Мори серьёзен, и Вильгельм не сомневается — Кимифуса обязательно извинится. И по лицу ученика понял, что тот недоволен — не этому Киту учил.       — Будь с ним осторожнее, — Рот поднялся с кресла. — Этому мальчику нравятся пытки и наносить удары в спину. Настоящая машина для убийств.       — Спасибо, Вильгельм, что рассказал мне. Я поговорю с Кимифусой-куном и просто так это не оставлю.       Огай прикрыл глаза. Рядом раздался шелест ткани, потом — звон чашки, чуть ударившейся о блюдце.       — Кимифуса-кун сегодня схватил пулю на задании, — сообщила Коё, делая глоток и чуть прищуриваясь — алый закатный свет бил по глазам, и, как бы ей не нравилось, как оттенок ложился на Йокогаму, глазам было неприятно. — Зацепило не так уж сильно, но я удивлена, что он упустил её. Обычно он чувствует опасность.       — Ничего удивительного — видимо, никак не может оправиться от произошедшего в порту. Все мысли Кимифусы-куна посвящены Кикути-куну.       Коё приподняла тонкую бровь, пытаясь вспомнить, где уже слышала это имя. Кажется, это был парень, которого привёл к ним Кита, и который стал работать под его начальством.       — Это тот парень, что пострадал при инциденте в порту?       Огай кивнул и медленно открыл глаза. Мазнул взглядом по небу, а после повернул голову в сторону Озаки.       — Сегодня ко мне заходил Вильгельм. Кимифуса-кун сегодня распустил руки и душил Мари.       — Мари? Я думала, что это будет Томиэ Ямадзаки.       — Почему? — усмехнулся он.       — Она слишком, по его мнению, назойлива. Видимо, в другой раз. И что ты будешь с этим делать, Огай?       — Ему нужно отдохнуть. Кимифуса-кун сильный эспер, но он не выдержит. Слишком сильное эмоциональное потрясение, а уж в сочетании с его способностью…       — Неужели облился, что он повторит судьбу Дазая? — вопрос, на удивление, легко соскользнул с губ Озаки. — Волнуешься?       — Я не ценитель дружеских или романтических чувств и отношений в мафии. Вообще каких-либо чувств, кроме рабочих отношений. Считаю, что иное может привести к гибели. В Кимифусу-куна было столько всего вложено и чтобы сейчас этого лишиться — нет, это не подходит. Он — ценный сотрудник. Не хочу его терять. Всё же мы четыре года работаем вместе.       Благими намерениями вымощена дорога в ад. Коё знала это не понаслышке.       — Лидер — глава организации, но также и её раб. Если потребуется для выживания и выгоды организации, он с радостью запачкает себя в грязи. Взращивая своих подчинённых, направляет их туда, где им самое место. А если потребуется, то использует и выкидывает. Ради организации он пойдёт на любые зверства. Вот кто такой лидер. Всё ради организации. И чтобы защитить любимый город, — объяснил Огай Накахаре, когда зашла речь о том, кто такой лидер.       Огай Мори много кем являлся, но уж точно не альтруистом.       — Зачем ещё ты хочешь отослать его?       — Чтобы не мешался Чуе-куну под ногами.       Получив ответ, Озаки кивнула и отклонилась назад, спиной касаясь спинки кресла. Вполне ожидаемо — убрать, пусть и временно, одного, чтобы освободить путь для другого, кто решит возникшую проблему. Внешне Мори был спокоен и невозмутим. Ситуация с Кимифусой — очередная задача, которую нужно решить. Но упоминание Осаму попало в цель — Огай чуть помрачнел. Четыре года — срок немалый. Особенно в их деле. В мафии предательства или уходы не в новинку, но история с Дазаем стала, по мнению Коё, личным поражением Огая. Они были похожи: он обучал Осаму всему, что знал сам; вкладывал в его голову различные теории и стратегии ведения боя, сосредоточившись на Шеллинге, Нэше и Киссинджере. Огай Мори проделал кропотливую работу, вылепляя из Осаму то, что нужно ему. Как ювелир, придал нужную огранку бриллианту.       А потом всё в один момент рухнуло. Разбилось на осколки, как упавшая из нового сервиза по неосторожности чашка, когда в результате тщательно разработанного плана по получению разрешения на ведение бизнеса погиб Одасаку.       Единственный друг Дазая.       Тогда Мори пытался объяснить и убедить Осаму в том, что все действия были на благо процветания мафии. Жизнь единственного друга Дазая тоже была отдана во благо Портовой мафии.       Осаму приведённые аргументы (особенно последние) не оценил.       — Кимифусе не понравится то, что ты сделаешь, — задумчиво произнесла Озаки. — Он воспримет это как твоё недовольство его работой. Приравняет ещё к изгнанию.       — Изгнание — это забвение. Из него не возвращаются, а он вернётся. Тем более, у него нет выбора — приказы босса не обсуждаются. Ему придётся с этим смириться.       Коё сделала глоток чая.

***

      Томиэ только успела надеть чёрное шёлковое платье на тонких бретелях, когда в дверь позвонили. Оправляя бретели, она, крикнув: «Минутку»!», побежала в коридор, откидывая на спину распущенные волосы.       — Кто…       — Ты слишком быстро открыла дверь, — Чуя с недовольством посмотрел на неё. — Нужно смотреть в глазок.       — Мало кто меня может навестить. Я могу пересчитать этих людей по пальцам, — отозвалась она.       — Это не отменяет того, что иногда тебе могут нанести визит плохие люди.       Он замолчал, сглотнул ставшую комом в горле слюну и понял, что не может отвести от Ямадзаки глаз. Да и сама Томиэ была не лучше — стояла и смотрела ему в глаза.       — Чуя… — протянула она. — Чуя, что-то случилось?       — Нет. Пока не случилось.       — Точно?       Он сощурился.       — Кимифуса выкинул что-то ещё?       — Что-то ещё? — повторила она. — Да не должен был…       — Так ты в курсе.       Она кивнула и посторонилась, пропуская Накахару в квартиру.       — Я вошла почти сразу после того, как он… Бедная Мари.       Томиэ оставила Чую в коридоре — он не в первый раз был у неё, не маленький мальчик, не потеряется. Поправив сползшую на плечо бретель, она прошла в спальню и села за туалетный столик. Чуя последовал за ней и занял место на кровати.       — Будь осторожнее.       — Так ты за этим пришёл? — она хмыкнула. — Предупредить меня? Мог бы просто написать. Или позвонить. Зачем усложнять себе жизнь?       В тишине она услышала отчётливый скрежет зубов.       — Мари повезло, что рядом оказался Рот. А у тебя кто будет, когда этот придурок распустит руки? Сомневаюсь, что кто-то кинется тебе на помощь. Отец за единственную и родную дочь вступаться не будет — Кимифуса свернёт ему шею и даже глазом не моргнёт, а твоему старику жизнь дорога.       — Кимифуса-кун меня не обидит, — последовал ответ.       Глупая? Или упрямая женщина? Верит в лучшее в людях? Что из этого выбрать? Вот и Чуя не знал, как охарактеризовать сидевшую перед ним Томиэ, что наносила на лицо тональный крем.       — Твоя наивность тебя же погубит, — процедил он. — Кимифуса отправит тебя в могилу и даже не поморщится, а твоё место займёт какая-нибудь другая несчастная.       — Это всё? — ровным голосом задала вопрос Томиэ. — Или что-то ещё?       Чуя швырнул на кровать рядом с собой папку.       — Отчёты для твоего ненаглядного.       — Ты знаешь, где дверь. У меня пальцы испачканы.       — Можешь не провожать.       Хлопнула дверь. Томиэ зажмурилась и склонившись вперёд, вцепилась пальцами в волосы, пачкая их. Как же ей не нравилось, когда Чуя принимал её за ребёнка и начинал читать нотации! Будто она сама не понимала, что поступку Кимифусы нет оправдания. Человек не должен никому причинять боль, особенно тому, кто слабее тебя. Ему сейчас было нелегко, очень нелегко — она видела взгляды Киты на лежащего на больничной койке Кикути.       Так смотрит раненый зверь, не желающий признавать, что всё потеряно.       — Ему тяжело, — вздохнула она и попыталась убрать тональный крем с прядей, но ничего не получилось — придётся вновь мыть голову. Томиэ взяла салфетки и вытерла пальцы. Нужно было привести себя в порядок, и она обрадовалась, что Накахара надолго в этот раз не задержался — не хотелось, чтобы он и Кимифуса столкнулись у неё в дверях.       Переодеваться она не планировала — платье было куплено специально для вечера с возлюбленным. В нём она роскошна, и она знала, что выбор удачен, потому что ей об этом сказал красноречивый взгляд Чуи. Никаких слов не понадобилось — всего несколько секунд, он быстро взял ситуацию под контроль, но этого было достаточно.       После она занялась приготовлением ужина, пусть и не появлялась на кухне, отдавая предпочтение доставке, но сегодня был исключительный случай. Припоминая ситуацию с Мари, Томиэ решила приготовить любимые блюда Кимифусы, чтобы его утешить. Она представляла, что творилось на его душе, и сочувствовала: он мог потерять своего, кажется, единственного друга. У неё вот друзей не было вообще: что в детстве, что сейчас.       Наверное, друзьями не стоило разбрасываться, и сейчас Кита злился на себя за то, что ничего не мог сделать.       Он думал о Кикути. Даже сейчас, когда сидел с ней за столом и пытался палочками подцепить креветку в кляре. Кимифуса ни слова не сказал ей о том, как она выглядит.       — Вкусно? — звук собственного голоса показался ей мышиным писком.       — Меня некоторое время не будет в Йокогаме. Я уезжаю.       — По работе?       — Так будет лучше, Кимифуса-кун, — голос Огая звучал успокаивающе. — Ты ничем не можешь помочь Кикути-куну. Не делай себе ещё хуже.       Он не был согласен со словами босса. Впервые за их четырёхлетний союз Кимифуса почувствовал внутреннее сопротивление, когда Мори произносил эти слова. Он не был согласен, но ослушаться не мог. Кита считал, что он должен находиться рядом с Кикути, потому что если не сегодня, то в ближайшем будущем его могут отключить от аппаратов. Он не был дураком, понимал, что Вильгельм делал всё возможное, чтобы вытащить Кана с того света, но прогнозы давал неутешительные. Он ведь даже попрощаться не сможет, если Кикути…       — Нет. Меняю обстановку, — выплюнул он слова, — чтобы не стало хуже. Еду во Францию.       — Во Францию?       — К отцу.       Томиэ робко улыбнулась.       — О, всегда мечтала побывать во Франции. Музеи, бутики, кафе с верандами…       — Мы не поедем вместе, — пресекли поток мечтаний.       — П-почему?       — Потому что мой отец серьёзно болен. Я буду проводить время с ним.       Томиэ такая смена обстановки показалась… странной. Кимифуса словно бросался из крайности в крайность и не представлял, что отдохнуть можно иначе. Если не переживать возле койки друга, то страдать, держа отца за руку. В такие моменты Чуя был определённо прав — Кимифуса Кита был ещё тем мазохистом.       — Я могла бы поехать с тобой, но поселилась бы в другом месте. Мы бы встречались где-нибудь за завтраком или…       — Нет, — он нахмурился и так посмотрел на неё, что Томиэ тут же притихла. — Я сказал тебе нет. Повторить ещё раз?       — Н-нет. Прости, пожалуйста.       Он вновь берёт палочки.       — Но… — она набирает в грудь побольше воздуха. — Кимифуса-кун, я бы хотела познакомиться с твоим отцом. Разделить с тобой горе, раз уж так получилось, что он болен.       Усмешка у него получается кривой, и Томиэ становится не по себе.       — Тебе вряд ли понравится.       — Не может же твой отец оказаться хуже моего? Что он у тебя, тиран? Садист? Маньяк? — попыталась разрядить она обстановку.       Кимифусе захотелось истерично рассмеяться. О, Томиэ, ты даже не представляешь, как близка к истине.       Ямадзаки поднялась со стула и, решив попытать удачу, подошла к Ките и села к нему на колени, осторожно обвивая за шею рукой. Видимо, что-то было в вине, раз она осмелела. Кимифуса не оттолкнул — наоборот, положил ладонь ей на талию, придерживая. Он ощущает тепло её тела сквозь тонкую ткань платья. Тепло… Что-то далёкое и беззаботное, что-то из детства, когда семья была жива.       Ками, как давно это было…       Кимифуса прикрывает глаза. Воображение у него хорошо развито, мама, вспоминает он, поощряла креативность. Способность обязывала тренироваться и изощряться, чтобы люди теряли рассудок очень быстро.       — Я справлюсь, Мори-сан. Я не буду мешать Накахаре. Я буду делать то, что он мне скажет, буду помогать.       — Я знаю, Кимифуса-кун. Но я поступаю так, потому что хочу позаботиться о тебе и твоём здоровье. Видишь ли, когда случилась ситуация с Дазаем, я не был… столь внимателен к нему, за что и поплатился. С тобой я не хочу совершать подобных ошибок. Из ситуаций нужно выносить уроки. Глуп тот человек, что этого не делает.       Он вылетает из Йокогамы во Францию ранним утром. Предстоит пережить двенадцать часов полёта, а затем несколько часов трястись в машине, чтобы попасть в богом забытую деревушку на побережье. Кимифуса вдыхает солёный воздух и слабо улыбается, шагая по тропинке к старому дому. Бесшумно открывает дверь и входит, осматриваясь. Дом встречает его тишиной.       Пока.       Слух улавливает шелест юбки, и на вершине лестницы показывается Мати. Изящная, лёгкая, статная, подобная весеннему дуновению воздуха — такой для него являлась Мати Ямада.       — Кобо… — выдохнула она. Кимифуса в несколько шагов преодолел лестницу и подхватил Мати на руки. — Тише, Ямамото спит.       — Это тебе стоит быть тише, — усмехнулся он и, накрыв её губы своими, жадно поцеловал. Но жадность сменилась на нежность, когда ладони легли на щеки Мати, а она выдохнула, вцепляясь пальцами ему в пальто, чтобы не упасть от переполняющих её чувств.       Нет, невозможно испытывать подобное. Она думала, что умерла, причём давно, в тот самый день, когда оказалась в лаборатории Ямамото, но Кобо каждый раз убеждал её в том, что это не так. Рядом с ним она чувствовала себя живой и способной что-то чувствовать. Лихорадочно блестящие глаза, румянец на бледных щеках, дрожащие руки и протяжные вздохи — она не предполагала, что способна на подобное.       — В сумке мой тебе подарок.       Мати накинула на плечи рубашку Кимифусы и, застегнув её на несколько пуговиц, встала с кровати. Обошла её, опустилась на колени перед сумкой и вытащила из неё длинный тёмно-синий футляр.       Внутри него был бриллиантовый браслет, который она примерила, ловко застегнув на запястье.       — А к нему колье не прилагалось?       — Надо было взять к нему колье? — удивился он притворно, наблюдая за ней. Мати присела на кровать рядом с Кимифусой и протянула ему руку. Кита коснулся пальцами бриллиантов.       — Не смотри на меня так. Ты прекрасно знаешь, что я не люблю оголять шею.       — Я считаю, что твоя шея — прекрасна.       — Кобо…       — Я всё в тебе считаю прекрасным. Это ты знаешь.       Он касается шрама, и она гулко сглатывает. Каждый день Мати Ямады (Нери, одёргивает она себя. Нери. Когда веришь в то, что часто повторяешь, считаешь это правдой) начинается с ненависти к себе. Даже если она спала в кофте с высоким горлом и смотрелась с зеркало по утрам, то всё равно, смотрясь в зеркало по утрам, знала, что у неё на шее. Блузки и платья с воротниками-стойкой, плотно прилегающие украшения — в ход шло всё, чтобы скрыть собственное уродство, но лучше не становилось.       Она знала, что они скрывают испуганного ребёнка, которому перерезали горло.        — Хоть шрам на запястье скроет, — отозвалась она, смотря на плотно обвивающий запястье браслет.       — Акире я тоже такой куплю.       — Уверен, что она жива? Ты ведь видел её тело, Кобо. Ямамото тебе его показал. Там ведь… Без каких-либо вариантов, что она могла выжить.       — Знаю, — кивнул он, — но я не могу объяснить это чувство. Здесь что-то не так. Можешь смеяться, но мы ведь с ней близнецы, и я верю в то, что существует какая-то связь. Порой я чувствую… Порой ноет сердце, когда я о ней вспоминаю, и все чувства обостряются. В Йокогаме так особенно, будто она где-то здесь, а мне нужно развернуться и всего лишь схватить её. Во Франции я такого не ощущаю. Я… Предполагаю, что она жива и находится в Японии.       — Допустим, — тихо произнесла Мати. — Что ты будешь делать, если… когда ты её найдёшь?       — Она будет со мной, — у Кимифусы уже заготовлен ответ. — Мы будем жить вместе: ты, я и Акира в Йокогаме.       — А если вы окажитесь по разные стороны? Вдруг она — полицейский? Что тогда ты будешь делать? Стерпит ли подобное твой босс? Мафия…       — Не стерпит, — отозвался он глухо. — Мори-сан не против, чтобы я нашёл сестру, но ясно дал мне понять, что если Акира будет против мафии, то придётся от неё избавиться.       — А если нет?       — Приведу её в мафию, а там решим.       — Кобо…       — Я защищу её, — твёрдость во взгляде говорила лучше слов. — Я никому больше не позволю причинить ей боль.       — Кобо…       — И тебе тоже.       — Кобо, послушай…       — А после придумаем, как разобраться с Ямамото.       — Месть не сделает тебя счастливым.       — Откуда ты знаешь? — приподнял он бровь. — Ты ведь не мстила.       — В нашей жизни боли было предостаточно, — она теребила рукав рубашки. — Зачем её множить?       Мати почувствовала, как её подбородок аккуратно обхватили двумя пальцами и приподняли, а после Кимифуса коснулся губ кончиками пальцев. Усмехнулся.       — Ты как чистый холст, Мати. Чистый и непорочный. В то время как мы с Ямамото…       С каждым словом Кита расстёгивал рубашку, а на последнем — стянул её с плеч Мати. Ямада молчала. Не такая она уж чистая и непорочная. Если бы он знал, думает она, обвивая его шею руками. Если бы ты знал, дорогой Кобо, как одно время я думала об убийстве Ямамото. Ей хотелось придушить его подушкой, потому что он заслужил.       Но она одновременно его любила и ненавидела. До появления Юдзо в жизни Мати Ямады всё подходило под слово «замечательно». Большая, шумная, но любящая семья. Родители её обожали — долгожданная единственная дочь, всё лучшее доставалось ей.       В Йокогаме она всё считала родным и понятным: знала язык, знала район, в котором жила, как свои пять пальцев, и чувствовала себя в безопасности. Яркие вывески, залитые неоновым светом улочки; запах вкуснейших булочек, приготовленных заботливой соседкой снизу. А потом всё это потерялось, и Мати оказалась в чужой и холодной Франции. Ничего знакомого, никакого уровня владения языком, ничего того, что было бы приятным. Пришлось привыкать ко всему новому. О, слово «новый» на много лет с ней крепко срослось.       Французский язык Кобо давался легче. Мати страдала, пытаясь запомнить спряжения глаголов, разобраться в связках и понять, как читаются те или иные звуки. Так ещё алфавит и написание… А вот Кобо уроки французского нравились. Ему новый язык давался проще. Настолько, что он попросил у Ямамото нанять ему и преподавателя по английскому.       Ещё несколько часов они проводят вместе, прежде чем служанка, тихо постучавшись в дверь, сообщила, что «господин Ямамото» проснулся. Мати вошла в комнату первая, а Кимифуса на несколько секунд замялся, чтобы собраться духом,       Юдзо Ямамото выглядит в разы лучше с их последней встречи и со слов и снимков, присланных Мати: взгляд его осознаннее, стало быть, лекарства помогают. За такую-то цену… Комната погружена во тьму: шторы плотно зашторены, светильник на прикроватном столике выключен. Но даже это не помешало Ките увидеть белеющие в темноте упаковки таблеток. Он видит очертания тела, видит худощавую руку, лежащую на стёганом покрывале. Кимифуса запомнил Ямамото высоким, худым мужчиной с длинным лицом, большими ушами и маленькими глазами. Глаза казались меньше из-за того, что он носил круглые очки. Волосы у него чёрные, не тронутые сединой.       Мати слегка приоткрыла шторы, пуская в спальню узкую полоску света. Подошла к второму прикроватному столику, на котором стоял графин с водой, и взяла в руки стакан, который несколькими секундами позже подала Ямамото. Кимифуса удивлялся, как хорошо в темноте ориентировалась Мати, а потом вспомнил, что она так живёт не первый год.       — Ты ему рассказала? — скрипучий голос разрезал тишину.       — Рассказала что? — приподняла бровь Мати. Ямамото поднял голову и посмотрел ровно в тот угол, где стоял Кимифуса. Кита сделал несколько шагов к кровати и остановился рядом с изножьем.       — Блудный сын, — серые глаза взглянули в глаза цвета берлинской лазури. — Мафиозные дела всё никак не отпускают?       Кобо сухо кивнул.       — Не бывает в Портовой мафии спокойно.       — Нигде не бывает спокойно. А легко — тем более. Но ты сам захотел туда попасть. Решение твоё.       — Я не жалею.       Ярость и тёмная сторона требовали выхода. Становиться вторым Ямамото и похищать детей Кимифуса не собирался. Мафия обладает властью, информацией, значит, это могло бы пригодиться в поисках Акиры — вот почему он выбрал мафию, а не пошёл по другому пути. Кимифуса любит конкретику и чёткие установки, есть цель — нужно к ней идти.       — Так что мне Мати не рассказала? — спросил Кита.       — Сам говори, — дёрнула плечом Мати. — Я этот бред повторять не буду. Садись.       Она кивком указала на стоящий напротив кровати стул. Туда Кимифуса и сел, вопросительно уставившись на Ямамото.       — Я хочу вернуться в Йокогаму. Япония — моя родина, — сделав большой глоток, Юдзо протянул стакан Мати. — Да и ваша тоже.       — Уже давно нет, — отрезала Мати.       — Она против, — сообщил Кимифусе Ямамото.       — Конечно, против. Ничего хорошего из этого не выйдет, — добавила она.       Мати с шумом выдохнула. Её пугала мысль о возвращении — Юдзо рассказывал, что у неё были родственники, но они не хотели её найти. Она и сама это знала — нигде не видела в сводках новостей или в заметках, что её разыскивают. Будто её никогда и не существовало. Вот вам и большая семья. Ямада посмотрела на Кимифусу — судя по его взгляду, он разделял её точку зрения. Она догадывалась, о чём он мог думать: подобное чревато для Ямамото. Его могут узнать и упечь за решётку до конца жизни. С таким даже на срок давности по преступлению смотреть не будут — вынесут приговор. А он… Как никак, но он воспитал их.       Как же это ужасно звучит.       Кимифуса потёр переносицу. Он слышал прерывистые вздохи Мати, видел, что в глазах у неё застыли слёзы.       Юдзо усмехнулся.       — Взрослые, а такие глупые — у преступления бывает срок давности.       — Тебе даже это не поможет…       — Нет. Исключено. Это опасно, — отрезвляет его Кобо. — Ты сам лишил себя возможности жить в Йокогаме, когда затеял эту чудовищную историю с экспериментами над детьми. Люди всё помнят, а если что-то подзабыли, так им любезно напомнят. Если они каким-то чудом выяснят, что ты — тот самый учёный, считавшийся мёртвым, то не сносить тебе головы. Ни я, ни Мати, тебя не спасём.       — Это и к нам привлечёт ненужное внимание, а наши жизни устоялись. Не надо их ещё раз разрушать, — добавила Мати.       — Кимифуса, успокой свою женщину.       — Она права.       — Женщинам противопоказаны две вещи: думать и открывать рот.       — Это исключено, — повторил Кита. — Доживай свой век во Франции и благодари, что тут тебя никто не разыскивает.       Он прикрыл глаза. Ками, он уже устал, хотя приехал совсем недавно.       — У всего есть цена, — Юдзо не спускал с него глаз. — Назови свою.       — Мне от тебя ничего не нужно. Что вообще ты мне можешь дать, сидя в разваливающемся доме в маленькой деревушке?       — А ты хорошо подумай, Кимифуса.       — Кобо. Моё имя — Кобо.       — Да какой ты Кобо, — Ямамото ехидно улыбнулся. — У человека есть имя и фамилия. Какая твоя фамилия?       — Юдзо…       — Кита, — сказал Кимифуса громче Мати, захотевшей вмешаться.       — Эту тебе дал я. Я спрашиваю про настоящую.       — Я… Не знаю. Не помню, — он опустил голову.       — То-то и оно. Так что не пытайся здесь что-то доказывать.       — Дай ему лекарства, Мати.       Решив, что ничего хорошего он не услышит, Кимифуса поднялся со стула и направился к двери. Он коснулся ручки пальцами, когда Ямамото вновь заговорил, и его слова будто вернули Киту на много лет назад, в пятилетний возраст.       — Ты ведь знаешь, что от меня не скрыться. Мысли не защитить.       — Мати, лекарства, — отчеканил Кимифуса.       — Твоя Акира, — одно слово, пять букв, и Кимифуса ощущает, как на горло ложится невидимая рука и сжимает его. Он не смеет упоминать её имя, он не смеет даже думать о ней. — Вы с ней были как попугаи-неразлучники. За всю жизнь такой любви и связи между братом и сестрой не видел. Пусть характер у Акиры и отвратителен. Упрямая девчонка. Вечно мешала и кусалась.       — Разве это теперь важно? — Кимифуса обернулся. — Она мертва. Ты убил её, проведя чёртов эксперимент.       — А если я скажу, что… Твоя сестра, Кобо, жива?       — Что? — выдохнула Мати.       — Но я ведь видел…       — Да, ты видел, — кивнул Ямамото. — Видел то, что я хотел тебе показать. Хотел посмотреть, как это повлияет на твою способность. Утрата может обернуться и приобретением. У меня была теория, и я её подтвердил. Такое сильное эмоциональное потрясение… Ты ведь стал сильнее, не так ли? Пусть способность и пыталась иногда вырваться из-под контроля, но мы ведь купировали эту проблему инъекциями…       Кимифусе кажется, что он оглушён. Голос Ямамото доносится как сквозь толщу воды. В ушах стоит писк, он невыносим, и Кита закрывает уши ладонями.       — Кобо!..       — Погоди, Мати, — посмотрел на неё Юдзо. — Дай ему время это осмыслить.       Так просто и… цинично.       — Что с ней стало? — шепчет Кимифуса. — Не лги мне. Ты уж точно знаешь, человек с планами на десять шагов вперёд. Что ты с ней сделал?       — Оставил в лаборатории, — припоминает Юдзо, и Ките становится тошно от одного выражения лица Ямамото — он явно смаковал то, что говорил. — Я планировал потом, чтобы она «восстала» из мёртвых, а затем мы бы все вместе оттуда убрались, но… Мне помешали полиция и Отдел по делам Одарённых. Все планы спутали.       — Планы?       — А вы что думали? Зачем мне одному такой большой дом во Франции?       — Мы должны были жить здесь все вместе, — осенило Мати.       — Не успел. Они заявились в неподходящий момент — сначала эти идиоты из полиции, а потом и сотрудники Спецотдела. Пришлось срочно что-то решать.       — Откуда ты знаешь, что там дальше было?       — У стен есть уши.       — Что с ней стало? — повторил свой вопрос Кимифуса.       — А этого я уже не знаю — мы к тому времени были во Франции. Я потерял все связи в Японии, потерял всё, особенно… У меня отняли такой талант! — воскликнул Юдзо недовольно. — Предполагаю, что Акира оказалась в руках Спецотдела. Правительство… Жизнь они ценят, не волнуйся. А там уж… Что решили с ней и остальными делать.       — Можешь уточнить?       — У кого, Кимифуса? Говорю же, никаких связей. Опасно, да? — усмехнулся он. — Как вы мне там говорили?       — Ты бредишь мне рану, чтобы вернуться в Йокогаму?       Кимифуса ожидал какой угодно реакции на свой вопрос, но в ответ получил… Смех. Юдзо Ямамото начал смеяться, запрокинув голову. Новый приступ хохота заставлял сердце Киты обливаться кровью. Вмешалась Мати — попыталась дать Ямамото таблетки, но мужчина отпихнул её. Она поймала взгляд Кимифусы и почувствовала, как его начинает захлёстывать ярость.       — Ты…       Кита шагнул ближе, и она заметила, что его потряхивало. Он побледнел, а в глазах читалась такая ненависть, что могла обжечь. Ямада поняла — если сейчас ничего не сделает, то случится непоправимое. Мати бросается Кимифусе наперерез и хватает за плечи. Она тоже в ужасе от слов и реакции Юдзо, но надо, надо взять себя в руки.       — Нет! Он болен! Болен!       — Он всегда болен! — исступлённо кричит Кимифуса. — Мати, все эти годы… Акира жива! Она рядом! Рядом со мной! А этот… Всё знал и наблюдал, как я себя извожу! Пусть мучается так же, как и я!       Он взмахивает рукой, и Мати по одному движению понимает, что Кимифуса хочет сделать.       — Твоя способность лишь ухудшит его состояние! Он впадёт в ещё большее безумие и ничего больше ты не узнаешь! Кобо, пожалуйста! — взмолилась она, продолжая удерживать его. Знает, что Кимифуса может легко отшвырнуть её в сторону, но всё равно пыталась, пыталась… — Не бери грех на душу!       — Зачем ты так со мной поступаешь?! Что я тебе сделал?!       — Кобо! — Мати, наконец, выталкивает его из комнаты, а после воцаряется тишина.

***

      Акутагава толкнул стеклянную дверь и вышел на балкон. Он чувствовал себя неважно и с большим бы удовольствием провёл время у себя, но вечер, устроенный Мори в честь своего наставника Вильгельма Рота, проигнорировать не мог. Кажется, отмечали круглую дату его работы врачом, Акутагава не вникал. Сказано быть — появился.       — Ямадзаки-сан напилась и лезет к Роту-сану, — озвучил он, прикрыв за собой дверь. — Хигучи пытается её оттащить. Разберётесь?       — С чего бы? — хмыкнул Чуя, не оборачиваясь.       — Разве она не Ваша?..       — Не моя, а этого психа.       — Он сейчас во Франции — неудобно будет звонить и просить, чтобы её забрал.       Чуя усмехнулся и всё же обернулся. Не знал, что бывший подопечный Дазая может шутить.       — Тогда не звони, — разрешил он.       — Вам её не жалко?       — А чего её жалеть? Она сама такого выбрала. Ямадзаки мотает от одного садиста к другому. Был бы тут сейчас Дазай, так она бы и с ним встречалась.       Рюноске молчал. Помолчав, спросил:       — Я могу задать вопрос, Накахара-сан?       — Спрашивай.       — Ямадзаки-сан Вам важна? Хоть немного?       — Мне важна Анэ-сан, — отозвался Чуя. — Другой такой женщины нет.       — Не в этом смысле. Я имею в виду…       — Да понял я, — с раздражением произнёс Накахара.       Всё же Акутагава не похож на своего учителя. Он человечнее, просто потому, что задаёт такие вопросы. Видимо, Дазай не убил в нём это качество. Рюноске намекал на Томиэ, и любому другому подобное бы не сошло с рук, и человеку бы не поздоровилось, но это был Акутагава. Он заслуживает получить ответ без удара под дых. Чуя чуть нахмурился — почему ему намекали на Ямадзаки? Что его могло выдать?       — Почему она? — поинтересовался он.       — То, как Вы на неё смотрите. Сравнить Ваш взгляд и, например, взгляд Киты-сана.       Кимифусу она не волновала, а вот его — да. Вот что прочитал Рюноске по взгляду.       — Что-то ещё?       — Сейчас эта женщина очень пьяна и несчастна. Её зовут Томиэ Ямадзаки.       Точно не Дазаевская работа.       — Могу спросить, Акутагава?       Он кивнул.       — У тебя есть важная тебе… девушка?       — Есть, но я вселяю в неё страх и… ненависть.       — Обратная сторона медали, — Чуя хмыкнул. — Будь осторожен — не дай чувствам одержать верх. Ты теряешь бдительность и становишься слабым. А слабый — лёгкая добыча для врага.       Балконная дверь отъехала в сторону, и Чуя узнал в девушке Хигучи.       — Акутагава-семпай…       — Спасибо, Хигучи. Дальше я сам.       Чуя стремительным шагом направляется к заливисто смеющейся Томиэ и хватает её за руку, утягивая за собой. Взгляд её чуть проясняется, но реакции всё равно замедлены. Ямадзаки не сопротивляется, никто не хихикает и не вмешивается — все благодарны за то, что он её увёл. Чуя ловит одобрительный взгляд Мори на себе, прежде чем они покидают ярко-освещённый зал. В коридоре никого нет, даже любопытных горничных, поэтому Накахара подхватывает Томиэ на руки. Она хихикает, обвивая его шею руками.       — Прямо как невесту взял.       — Лучше молчи, невеста, — советует он ей. Празднование проходило в одном из борделей, принадлежавших Портовой мафии. Если Чуя правильно помнил, то этажом выше располагалось несколько пустых спален. Туда их путь и лежал.       Он опускает Томиэ на кровать и уже хочет отстраниться, как она ловко притягивает его к себе за лацканы пиджака.       — Что ты делаешь?       Томиэ облизнула пересохшие губы, а её пальцы начали расстёгивать на нём рубашку. Чуя, разозлившись, перехватил её руки.       — Да что ты творишь?!       Она часто и тяжело дышит. Чуя смотрит на неё: узкое чёрное платье, кожаное, выглядывающий чёрный кружевной бюстгальтер, который откровенный вырез не скрывал. И чёрные волосы… Это не парик, бедные её волосы, что она сжигает краской так часто.       — Как будто ты не хочешь, — шепчет она. — Вот она я, в твоей власти. Делай со мной, что хочешь. И как хочешь.       Не так, думает Чуя, не так.       — С тебя достаточно бедного Рота, — он всё-таки отстраняется, продолжая удерживать её запястья. — Пожалела бы его, он ведь пожилой человек. Старая закалка, все дела.       — Мне двадцать пять лет, а по ощущениям — все семьдесят. Мама умерла от туберкулёза, — говорит Томиэ, будто не слыша его, — отец видит во мне лишь источник дохода, бывший муж — ублюдок, а Кимифуса позволяет мне быть с ним. Он меня не любит так, как я его, но он меня хотя бы не гонит. Рядом я и рядом.       Чуя внимательно её слушает, вдыхая тонкий запах духов Ямадзаки.       — Я никому не нужна, — продолжает она. — Чуя, я так одинока. Я окружена людьми, но я одна. Я кричу во весь голос, а меня никто не слышит.       — Томиэ…       — Никто, кроме тебя, Чуя.       Накахара гулко сглатывает. Убирает пальцы с одного запястья и запускает ей в волосы, распуская их. После снимает с шеи бриллиантовое колье и тянет с запястья браслет.       — Чуя, — шепчет она. Он несильно толкает её в грудь, и Томиэ послушно укладывается на спину, — пожалуйста…       — Не так, — лаконично отвечает Чуя. — Ты не одинока, — шепчет он, укладываясь рядом и прижимаясь губами к её виску.       Она кивнула.       — Тогда прочитай мне стихи.       — Какие?       — Которые мои любимые.       — Губы раскрыв, я мешаюсь с толпой. Пусто в её сердце – ни печали, ни зла? Голова моя — ком земли (здесь что-то не то?). Вот сейчас подпою: ла-ла-ла. Намокший порох одинокого «я», дела наших предков и торговые дела растворяются в мокрых огнях фонаря. В эту ночь я спою: ла-ла-ла.       Звук его голоса убаюкал её довольно быстро. Убедившись, что Томиэ уснула, Чуя снял с неё туфли и расшнуровал корсет. Бросил взгляд на руку, где на пальце было дурацкое семейное кольцо — прав Дазай, оно отвратительно. Не колеблясь ни секунды, Чуя стянул и его. После, встав, снял с себя шляпу, пиджак, жилет и разулся. Вещи аккуратной стопкой отправились на стул, а сам он лёг рядом с Томиэ. Её пальцы нашли его, и ему ничего не оставалось, кроме как сжать их в ответ.