B.M.

Его руки медленно, мягко, но мучительно сладко ложатся на талию, обводя угловатые изгибы. На шее тяжёлое и прерывистое дыхание, которое так тщательно, но так тщетно пытается скрыть. А на плечах горят огнём поцелуи. От его хриплого и низкого голоса, выдающего совершенно несвязные слова, сводит с ума. От одного ощущения его за спиной не получается больше думать, не выходит дышать ровно. Собственное тело больше не во власти, ещё немного — и сдастся. Даже не боролся против него, боролся только с собой: сохранять здравый рассудок, сохранять правильные слова, крепко держаться за перила и мысленно — за этот вид ночного города через панорамные окна из кабинета президента. Сопротивление было не долгим. Никто из них двоих больше его не хотел, хватило лишь нескольких прикосновений и длительного, уверенного взгляда. Глаза в глаза. Без раздумий, без опасений, просто задержать дыхание и прыгнуть с огромной высоты в этот омут. Вернуться обратно в пустой офис, в его не пустой кабинет, выключить свет по пути. И без слов дать всё понять. Просто в одну секунду что-то щёлкнуло в голове и больше не было сожалений. Была одна сплошная уверенность в правильном прочтении всех этих прикосновений, откровенных жестов, голой одежды и слов до. Собрать всё воедино и понять одно. Понять его любовь к откровенным шмоткам — это не любовь, это правильное прочтение человеческой сущности. Понять его действия, когда говорил и когда хотел, перестал прятать — пару резких, чётких, выверенных движений и он разорвал препятствие к телу. К телу, которое его хотело и жаждало. Безумно. И он это видел. Больше не скрывал себя, не придумывал отговорок, не уходил в сторону от ответа. Пойманный, тоже сдался. Готовность с головой нырнуть в этот блуд — осталось только завязать глаза. Но он этого не делает. Достаточно только одного его сорванного дыхания — кроет в два счёта, а веки мгновенно становятся тяжёлыми. Всё тело тяжёлое, оно не просто ноет — оно изнывает и просит большего. Просит устремиться ко дну, просит вместе тонуть. И чтобы никого рядом: ни памяти о рабочих буднях, ни заботы о следующем дне, ни наблюдения за яркой ночью за окном. И ничьих голосов — только оглушены собственными. Его шумные, громкие выдохи на каждый тихий полустон, выменянный за одежду. Господи, как он любит раздевать. За одежду. Короче, тоньше, меньше. Вообще её отсутствие — дай ему волю, и выпустил бы на подиум совершенно обнажённых моделей, кажется, одевая их только в процессе выхода. Одна лишь мысль, что его руки творят для чужого тела, и Джено забывается. Эти самые руки, что заставили дрожать от аккуратных и медленных расстёгиваний пуговиц офисной рубашки, больше не имеют власти как таковой. Сдавленные стоны мешаются с ревностным рычанием, Джено больше не может сдержаться. Он резко, нарушая планы Джемина, нарушая все его медленные и сведшие с ума действия, поворачивается и целует. Целует властно и собственнически, сильно и глубоко, вымещает все свои желания. Его встречают весьма охотно и совсем без сопротивлений. Если не наоборот — словно дал старт Джемину, и тот больше не скован в осторожных поисках на пробу. Прижимает крепче, властнее к перилам, а Джено, не отключаясь только от его желанной раскованности, успевает почувствовать крепкое бедро между своих ног. — Сними её. Задыхаясь, он из последних сил заставляет себя произнести слова. Но Джемин его уже не слышит, он больше неподвластен своему расчётливому и скупому дневному разуму. Не поддаётся приказам, но смотрит своими чёрными глазами, которые от и до заполонила «жажда» — Джено уверен, у самого куда хуже. И он же пользуется возможностью, сам стягивает с Джемина чёрную футболку. Пользуется возможностью, пользуется всем им, дразня и раззадоривая. Проводит специально медленно по его большой груди, чувствуя под своими вспотевшими ладонями каждое громкое биение сердца, каждый тяжёлый вдох и выдох. Джено снова хочет довести его до грани своим телом, а не только образом под одеждой. Вниз и вверх, выше и выше от дорожки волос по горячей коже, уже проводя не рукой, только пальцами по шее и останавливаясь на нижней губе… И тут Джено теряет свой контроль. Джемин перехватывает его запястье, быстро, с затуманивающей все правильные мысли грубостью, подхватывает с завидной лёгкостью на руки. Сообразить что-либо совсем не выходит, всё, что запоминается одурманенный памятью — только сброшенные вещи с рабочего стола. Что-то звенит, что-то бьётся, что-то катится по полу, бумаги разлетаются, всё погружается в шумный хаос. И в этом хаосе теряется выпущенный наружу долгий и протяжный стон, когда Джемин мокрыми поцелуями спускается ниже. Эта борьба за право — Джено до последнего хочет всё запомнить. Он задаёт быстрый и беспорядочный темп, сбивая Джемина с размеренных и поэтапных действий. Он нарушает его планы, он мешает ему, он хочет его. Он путается в движениях, когда пытается расслабить ремень и расстегнуть замок на брюках. Джемину словно нравится наблюдать за его попытками, он такой щедрый — уступает и даёт полную волю действий Джено, разрешает делать с собой всё, что захочется. И тот справляется со своим первым пунктом манящих мыслей, а потом и окончательно отдаётся во власть спокойно дожидающегося Джемина. Но и его спокойствие снова включает в Джено манию к собственничеству. Он притягивает Джемина за шею, к себе, ближе, ближе и ближе, жадно целует, сбивая дыхание с ритма. Тянется ещё ближе, скользит по столу, скрещивая свои длинные ноги на пояснице Джемина. А потом снова пропадание где-то в тумане или в потемневших от похоти глазах Джемина, но Джено находит себя уже лежащим на столе. Какая-то пытка из того, как Джемин тягуче выцеловывает его грудь, томно смотрит в глаза, а потом снова опускается ниже. Ниже и ниже, он ведёт дорожку поцелуев, одновременно вытаскивая ремень из шлёвок. Нарочито спокойно, размеренно и сводя с ума своей медлительностью, он доводит Джено, заставляя содрогаться от каждого прикосновения. Заставляя умолять хотя бы о чём-нибудь, заставляя громко просить о большем. В голове сильнее желания бьёт только опасная мысль: чуть больше громкости — и Джемин грубо закроет ему рот ладонью. Но даже такой вариант — лишь плюс один к накатывающему волной возбуждению. И ещё сильнее слова самого Джемина. Джено чудом воспринимает смысл сказанного: что в офисе никого не осталось, что девятый час, что это только они вдвоём работают допоздна. И что не нужно ничего бояться. Где-то это уже было… точно было. Но Джено слишком увлечён Джемином, чтобы вообще думать. Это непозволительная роскошь рядом с ним — неважно, сколько у него денег на счету. Потому что Джено не нужны его деньги, ему нужен только сам Джемин. Сейчас, ночью, завтра утром, потом днём и снова ночью. Долго, рядом, всегда. Он его хочет, всего хочет забрать себе. До последнего. Как равно и отдаться самому в его власть. Но пока только Джемин отпускает его руки, не держит больше над головой. И Джено было пытается понять, что происходит, но когда он видит Джемина, в последний раз опустившегося действительно ниже, то совсем не может адекватно воспринимать реальность. Один только вид склонившегося его… чёрт побери! Он даже ноги Джено разводит так, что тому кажется, как не выдержит и кончит от одних его рук. Одних рук, пальцев — ещё не внутри себя, а пока только на себе. Проклятье! На Джемин — это одно сплошное проклятье. Это дьявол. Это искуситель. И он же бог. Потому что Джено готов молиться ему и его же умолять. Без конца. От его властных и уверенных движений Джено невообразимо, вожделенно выгибает в пояснице, от одного взгляда на него, как берёт в рот, сносит крышу и заставляет держаться на последнем честном слове. Но Джено хватает ненадолго. Стоило снова поддаться этому греховному интересу, стоило снова посмотреть на Джемина, усмехающегося, улыбающегося, у которого во взгляде гуляет сам порок — и Джено больше физически не существует. Его мир заканчивается где-то там, как Джемин крепко держит его бёдра, и между своим низким и хриплым, долгим стоном, выпускающим на свободу все желания. В темноту, в кромешную и бесконечную темноту, где собственные руки больше не скребут по гладкой и бессердечной поверхности стола, а находят пальцами податливую простынь, сжимая и сжимая… — Джемин… Из груди выходит последний выдох, вместе с ним бесконечно сладким желанием одно только произношение имени, что заставляет терять голову. Терять всего себя. А потом Джено открывает глаза и долго и мучительно приходит в себя, пялясь в острую пустоту комнаты. Собственной комнаты и, конечно же, никакого не офиса. И теперь от прошлого и яркого возбуждения остаётся только искреннее и с бесконечным осознанием происходящей глупости «блять» в непроснувшемся голосе. Не желая до конца то ли приходить в себя, то ли терять безумный сон, Джено садится в кровати и растирает глаза. Состояние так себе — перемешанное с удовольствием и пытающимся пробиться стыдом за собственное подсознание. Блять, блять, блять, бесконечно и тысячу раз «блять»! Но и блять… как же это было хорошо! Джено сейчас даже не борется с собой, признаёт и идёт чисто на автомате в душ. По пути бросает взгляд на часы — ёбанные три часа ночи! И ещё столько же, чтобы еле восполнить потребность. И что-то Джено сомневается, что выспится за такое ничтожное количество времени и будет полон сил на будущие ёбанные свершения. Поэтому ему не до самоистязаний и разговоров с самим собой про плохое поведение. Зато с утра кроет только так. Какое-никакое уважение к начальнику борется с влечением к нему, искромсав сознание Джено пополам и сопровождая это бесконечными пытками. Одной из таких становится навязчивая мысль уволиться ко всем херам. Этим ранним утром Джено, сидя за кухонным столом и прячась, закрывая глаза ладонями, приходит к единственному, кажущимся разумным, выводу. Ему нужно уйти. Уйти из компании, чтобы На ушёл из его поля зрения — а там и из мыслей недалеко. Надежда на взаимность нулевая, если не в минусе, так что бесконечно страдать в его присутствии Джено не намерен. Правда, с него хватит. И чем больше он думает об увольнении, тем лучше и спокойнее становится его неугомонной душе. Как оказалось, страх потерять и больше никогда не увидеть бессердечного На Джемина не такой сильный как желание поскорее выбросить его из своих мыслей. Поэтому «да», Джено уверенно вскакивает с места, он уволится — и снова здравствуй, прекрасная, спокойная жизнь! Подумать о том, где он дальше продолжит брать денег на существование и оплату кредитов, находит время, конечно же, в такси. В такси по пути на ёбанную работу. И там что-то уже не так сильно греет мысль об увольнении. Скорее заставляет сгореть в собственной безысходности. Руки в ноги и работать, сука — как обязательно бы сказал младший брат.

✧

Казалось бы, просто сон и глупое воображение… но спокойно высидеть на своём рабочем месте Джено не может. Он один в кабинете, у Сыльги — вот удивление! — заслуженный отпуск по плану, но ситуация не спасает. А глянуть на закрытую дверь начальства… физически не только больно, но и в красках крутит на репите воспоминание о сне. Джено даже не знает, как он будет спокойно смотреть в глаза На. И опять хватается за бумагу с ручкой, начиная шапку заявления. Пятое за последние полчаса. А потом и десятое за сорок минут. И тринадцатое за целый час. Когда же стрелка переваливает отметку в десять часов, то Джено серьёзно задумывается — и, о боже, впервые не о своей трагичной судьбе! Должностные обязанности берут верх, заставляя задаться поистине важным вопросом: где носит этого господина мистера, блять, президента ёбанной компании, разрушившей всю жизнь Джено? Ну ладно… с последним, может быть, он перегнул… Но, серьёзно, На, ты где? Джено для достоверности ещё раз проверяет их общий чат, но там только цепочка из сообщений Сыльги: я опоздаю, я опоздаю, я опоздаю. И так до бесконечности, если бы не отпуск. Хорошо устроилась, думает Джено. Нет, серьёзно, хорошо! Чаи гоняет, отпрашивается пораньше, опаздывает, прикрывается ребёнком, больничные всякие там, отпуска… работает тут только Джено, но он уже и в этом не уверен. Наверное, не ровен тот час, когда мистер президент задумается о поиске новой секретутки в свой арсенал неудавшихся подчинённых. И всё же… где На? Он никогда так не пропадал без предупреждения, никогда не опаздывал. И это ещё, хвала небесам, сегодня никто его не требует к телефону. Правда, когда в полдень курьер приносит почту, а Марк — толстенные папки тканевых образцов, то тогда Джено пересиливает себя и, наконец, входит в кабинет. Хотя бы к приходу шефа документы разложит на столе, а не… Блять! И нет. Это «блять» без оттенка сожаления, где сегодня многое сводится к двусмысленным намёкам. Это «блять», взывающее на помощь. Потому что у Джено так и летят из рук все папки, когда он неповоротливо, но всё-таки протискивается в кабинет. И первое, что видит, конечно же своё начальство за столом. Вернее, лицом в стол. Лежит, до странного не подавая признаков на жизнь, а у Джено чуть ли сердце не отказывает от кучи плохих мыслей. Все варианты проносятся вплоть до вызова скорой, но, конечно же, что его начальник просто спит, Джено догадывается в последнюю очередь. Просто, сука, спит! Где-то Джено это уже проходил… Ну, сейчас уже нет — не после бешеной встряски от разнервничавшегося и успевшего надумать всё самое худшее Джено. Поднимает голову еле-еле, что-то мычит про пять минут — и снова сонной мордой в стол. Джено даже успевает приметить на его щеке отпечатавшиеся синие чернила ручки, ну а потом просто, выдохнув, более спокойно оглядывается по сторонам. И, чёрт побери, посмотреть теперь действительно есть на что! Сам На «в штатском» — реально, просто в белой футболке и синих джинсах, а на башке бардак. Весь стол в непонятной, огромной, исчерканной бумаге, на полу уже не только она, ещё и ткань. Но апогеем этого хаоса был манекен. Ёбанный чёрный манекен-торс, стоящий особняком и пугающий до чёртиков. — Мистер На… Джено, понимая всю глупость происходящего, снова осторожно прикасается к плечу На, пробуя добудиться. И он бы так и оставил его досыпать, если бы не знал характер своего начальника. Поэтому и будит. И попытки увенчались успехом. На больше не сопротивляется, но так тяжело просыпается, что Джено аж жалко его. Честно, клянётся, дал спать всю ночь, если бы не… чёрт, опять! Двусмысленность сегодня его не оставит, она во всём. И даже во взлохмаченных башке На. Нахлынувшие ассоциации — и физически хочется застонать в голос от безысходности. — Доброе утро, — улыбается ему Джено, зубами только не скрипит. — Как спалось? На в ответ посылает только ничего не понимающие взгляды. Полное доебутро. — Чё… чего? — басит он севшим голосом. — Как спалось, говорю? — громче повторяет Джено, пытаясь не сорваться в издёвку. На моргает ещё раз. Но уже более осмысленно. — А-а… я не… спал! — уверенно заявляет, правда, только как пьяный. — Я тут… это самое… Он, зевая, принимается перебирать все бумажки на своём столе, явно что-то отыскивая суперважное. Ну и пытается снова не упасть на такой привлекательный и манящий собой стол. Как же Джено его понимает, однако! — Во… я лекала делал, — довольно, несколько позволяет его состояние, говорит На. И, видимо, так и не понявший, где он, собственно, находится, продолжает неимоверно тормозить, глупить и не пытаться даже быть привычным собой. Джено смотрит на него, сам теряется где-то, когда только поддаётся мысли: такой На с утра. Примятые волосы, полнейший беспорядок, отпечатавшиеся на щеке следы ткани и очень смешные — от шариковой ручки, но всё равно… С ума сводит своим охрипшим голосом и выключенной педантичностью. Каково это — просыпаться рядом с ним каждое утро?.. — А вам как спалось? На старается принять важный вид, садится ровнее в кресле и тут же морщится от мгновенной боли в спине. Джено бы снова состроил сострадательную рожу, но На сам напросился со своими глупыми расспросами. Для поддержания делового этикета, чёрт бы его побрал. Вообще всех бы чёрт сегодня побрал. И поимел заодно. — Скверно… просто ужасно, — охотно отвечает Джено. — Всю ночь кошмары снились и, кстати, с вашим участием. Даже и не знаю, как теперь быть… — Почему-то я совсем не удивлён. Вы не первый, кто мне такое говорит. Чем-то я не угодил всем, обидел, а потом получаю всякие заявления. Потягиваясь, разминая шею, На всё же встаёт со стула. — А я вот, наоборот, так уснуть и не смог, — зевает, прикрывая рот кулаком. — Приехал домой, а из головы ну никак не выходило, что мне хочется сию же минуту перешить костюм. Давно… давно такого не было! Так и не выдержал, вернулся, а потом только понял… всё-то у меня есть. И ткань, какую хочу, и нитки, и иглы… всё. Всё, кроме мерок, эх… Нет, ну размер я ваш и так вижу, но всё же… Решил, значится, раз всё равно не спится, пока отрисовать лекала на глаз, черновичок, так сказать… — Эм… мистер На? — перебивает Джено. На перестаёт ходить по кабинету и оборачивается, задерживаясь взглядом. И Джено не выдерживает, когда снова замечает синий отпечаток на щеке. Посылает всякие вербальные сигналы, давя в себе смех, но На внезапно в слишком хорошем настроении и тоже усмехается. Всматривается в первую попавшуюся отражающую поверхность и пытается оттереть с себя это безобразие. — Так, ладно… — вздохнув, сдаётся На. — Я отлучусь ненадолго, домой заеду и, пожалуй, переоденусь… но если кто спросит, скажите… — Вы на деловом обеде, — мгновенно, привычно отвечает Джено. — С пиар-компанией. Произнести имя Минджон вслух теперь у Джено ни за что не получится, крах всем его усилиям. Но в мыслях всё равно почему-то «я ненавижу тебя, мудак» только по отношению к начальнику. На весело щёлкает пальцами, оценивая высоко находчивость. А Джено для эффекта ему ещё и папку подаёт. Мол, на, прикройся, бля, не свети ебалом. — Я вас обожаю, Джено! — шутит На. — Вернусь через полчаса, а пока у меня для вас будет поручение. — Спрятать все улики на случай, если заявится Хэчан? — выгибает бровь Джено. На снова смеётся и хлопает Джено по плечу — ай, молодец, какую шутку выдал. Но Джено и не шутил. — Нет, что вы, всё гораздо проще, — бросает беспечно На, выходя из кабинета. — Сходите в кабинет Соми, заберите ключ. Вы его сразу узнаете, там на брелке тринадцатый номер. Она как-то говорила мне, что сохранила… Подхватывает пиджак с вешалки и совсем скрывается из виду. Такой лёгкой походкой, чуть ли не мечтательной, для полноты картины не хватает только насвистывать какой-нибудь мотив по пути… А Джено потерянно стоит, смотрит ему в след, в мыслях совершенно перекати-поле и бегущая строка: «Какой же ты гандон, мистер На!» Куда-куда сходить? К кому?

✧

Здесь всё такое минималистичное, светлое и красивое. Но пустое. Не так, когда нет человека на месте. А так, когда брошено. Круто крутанувшись в не менее крутом кресле, Джено перестаёт паясничать и серьёзно задумывается. Он подпирает щеку ладонью, и это действие работает хуже гипноза. Заставляет уставиться в одну точку и бесконечно думать, думать, думать, не понимая, о чём. Вот он зашёл в кабинет. Вот он заметил на полупустом столе эти самые ключи, но хер знает для кого дурил. В стиле киношной подстраховки играл на скрытые камеры, что конкретно тупой, и на полную мощь шарился в ящиках и полках. Всё чёт искал, искал, хотя прекрасно понимал бесполезность. Но упорно казалось — что-то же да должно быть! Но и то, что нашёл в ящике фоторамку стеклом вниз, особо не порадовало. Семейная фотка, молодая пара с родителями… у Джено сводит зубы от них всех. Этой женщины вокруг так много. Или это он только сейчас начал замечать её присутствие почти везде при её абсолютном отсутствии? А потом и от самого себя тошно становится. Зачем он ищет что-то на На, когда пытается выбросить его из головы? Всё так и тянет его идти против воли! Да даже эти дубликаты ключей, сцепленные вместе… И они же разворачивают масштабный спор в голове Джено. На сказал что? Забрать ключ. А здесь два ключа, могу ли я один взять себе? Зачем он тебе сдался? Просто хочу. Ты хотя бы знаешь, от чего он? Абсолютно нет. И всё равно надо? Абсолютно да. Не выдержав этих мук, раскалывающих сознание, Джено хватается за телефон. Понимает, что поступает глупее некуда, но ему особо терять нечего. Пишет Сончану, спрашивает, как нужно относиться к человеку, который от тебя ушёл. Имеет в виду он, конечно же, завуалированно На, но знать Сончану об этом пока необязательно. И на удивление ответ не заставляет себя дожидаться. Сончан весьма кратко, но ёмко говорит в сообщении: «Уходишь? Ну и пиздуй». Джено даже в первые секунды тупо пялится в экран, переваривая увиденное. А потом так и следит глазами за экраном, где по очереди высвечиваются входящие: «это карина?» «тогда точно пусть нах идёт!» «уходишь ну и пиздуй» «не побывает в тебе больше мой хуй» «не хочешь? хули ты яйца морочишь» «пацаны скажут джен лучше подрочишь» От подобной наглости и нахальства Джено даже выпадает на какое-то время. Нет, он конечно же прекрасно осведомлён о несдержанности с одновременной тупостью брата, но чтобы настолько… Или это только сегодня так сильно бьёт по уязвлённому сознанию? Как бы то ни было, ни защищаться, ни оправдывать у Джено не находится желания. Он просто переворачивает телефон экраном вниз и переводит дыхание. Переводит и взгляд, опять смотрит на абстрактное цветастое панно чуть ли ни во всю стену и хочет сблевануть. Ну и вкус у этой госпожи Чон… Хотя у самого лучше? Его вот тоже в каком-то смысле привлекает то, что когда-то нравилось Соми. И как сейчас желает того момента, когда она кинула На. Джено бы не отказался от этого чувства. Так ведь будет лучше?