неизвестный

      Зайдя в квартиру и закрыв за собой дверь, Федя сел на пол — прямо тут, в прихожей.       Неужели он опять зря доверился?       Неужели он зря говорил ему всё это?       Неужели и в самом деле он никогда не был тем, кому Достоевский может доверять? На данный момент можно было сказать лишь одно: доверия к нему точно нет и, быть может, никогда уже не будет.       Федя больше никогда не заговорит с ним, никогда к нему не зайдёт. Пусть уж, раз мать ошивается у него…       А что «пусть уж»?.. Почему же вдруг Достоевский решил, что Маяковский заслуживает доверия? Почему он посчитал его хорошим человеком?!       Сам виноват: он сам идиот!       Именно он виноват в том, что мать теперь проводит своё время в этом ларьке! Именно он во всём опять виноват!       Да, ошибки быть не могло. Несколько минут назад, когда Федя захотел зайти в ларёк и спокойно поговорить с Владимиром о нём, ему навстречу с очередными угрозами выбежала мать. Она была явно не тем человеком, которого Достоевскому хотелось увидеть в ближайшем будущем…       Мысли замелькали, и как только удавалось поймать хотя бы одну, в голову врезалась уже другая; но одна из этих мыслей стала самой болезненной:

«А что если Маяковский уже успел побывать в этой квартире? Его ведь в самом деле могла привести сюда Федина мать. И тогда то, что он, Федя, нашёл в куче мусора… То, что скорее всего происходило на его собственной кровати было с…»

      Слёзы полились из глаз.       Достоевский заплакал, и, несмотря ни на что, плакать ему было очень и очень приятно. Слёзы лились и лились без остановки, капали с щёк на шею, на руки, на пол. Время от времени получались какие-то странные звуки: от смеха, до воя и кашля.       Ничего не хотелось. Голова резко опустела. Единственное, что получилось на данный момент — растечься лужей по полу.       Почувствовав в глубине души ужасное желание вновь навредить себе, парень мысленно сумел обрадоваться своему положению. Будь он сильнее, то встал бы и изрезал себе ноги и предплечья: там, где никто не увидит этих увечий… Хотя…       Кто же мешал ему приползти к лезвию?..       Что мешало?              Ничего не мешало.       И это пугает.       Федя просто упал. Как и хотел, он растёкся по полу в прихожей, издавая странные звуки. Всё его лицо было в воде, изо рта текли слюни, голова раскалывалась от боли, горло начало болеть, а конечности тряслись… Сердце разрывалось на части.       Но вот полегчало. Всё ушло — только пустота осталась огромным разъедающим пятном. И больше ничего не было.       С пола встать уже невозможно: ни желания, ни сил; так что Достоевский просто полз. Он полз и полз, пока не приблизился к своей комнате. Только там он наконец встал и на трясущихся ногах подошёл к кладу.       Да… Теперь это точно клад. Самый настоящий клад. Он чуть ли не светится, Боже мой! Он недостоин был называться кладом тогда, когда лежал в изоленте где-то там, далеко…       А вот сейчас… Сейчас это клад. Сейчас эта мешанина хоть кому-то нужна.       Тогда тоже нужна была, но не так сильно.       Нужна, но не нужна.       А сейчас точно-точно нужна! Сейчас именно та ситуация, когда можно.       Федя предан, растоптан, ранен и в последующем убит. Так что можно.       Можно, можно и ещё один раз можно!       Или нельзя?!       Нет, нет, нет… Как так?!.. Он же только сегодня пообещал! Да, только сегодня это было, а уже оказывается, что те слова были враньем!..       — Я не нюхал несколько дней. Я хочу бросить.       — В таком случае, — Гоголь мысленно выдохнул, — удачи…       — Ага, спасибо. Она мне не нужна. Я и сам справлюсь, без неё.       Какое же это было враньё!.. Он ведь не сможет! Он не справится! Он уже не справляется! Как же тяжело!..       Так, дыши. Вдох-выдох, вдох-выдох…       Ещё один вдох, и вместо выдоха получается что-то между хрипом и сопением.       Спокойнее, спокойнее. Дыши давай. Дыши! Просто дыши!       Представь, что тут кто-то. Он, например. Тебе бы хотелось, чтобы он видел, что с тобой происходит? Да ты же немедленно оттолкнешь его своим поведением! А ведь он первый за последнее время, кто хорошо к тебе относится… Кто хотя бы нормально к тебе относится…       Отойдя от «клада» к кровати, Федя достает из тумбочки сразу две сигареты и одновременно их поджигает. Внутри появляется какое-то тепло… А хочется холода.       Похолоднее, пожалуйста!       Как же экстази будет чувствоваться? Как? Как, твою мать?!       Нет, пожалуйста, не надо! Не думай об этом. Дыши, кури, вдыхай! Представь что угодно. Да думай же ты!       После двух сигарет последовала третья. А затем, когда и она не помогла, Достоевский решился на крайние меры.       Она лежала тут очень давно — так сказать, на крайний случай; и случай этот наступил. Не любил юноша такое, но ведь нужно разбавить сухое и привычное чем-то новым… Да Боже мой, разбавил он уже однажды, и что из этого вышло?! Ладно, не об этом.       Найдя наконец одноразовую электронную сигарету, Федя повертел её в руках, рассматривая словно в самый первый раз. Она была небольшой, светло-голубого цвета, на вкус должна быть как мята. Честно, вкус её уже забылся — так давно Достоевский пробовал её в последний раз. Итак, дегустация.       Сразу огромная затяжка, от которой чуть ли не перехватило дыхание. Ощущая, как лёгкие наполняются необычным дымом, парень пытался вдохнуть ещё больше.       Всё.       Он устал.       Больше вдыхать некуда.       Тут же в комнату вылетело большое облако дыма и полетело разбавлять горелый запах табака своим приторным, мятным ароматом. Струйки облака, как язычки, поднимались выше и выше, танцуя свои непонятные танцы; а Федя в это время делал новую затяжку, такую же большую, как и предыдущую. А затем ещё одну… Пока дыхание не сбилось совершенно.       Голова закружилась, и Достоевский просто лёг на кровать. Над ним летали облачка… Они такие лёгкие… Как и он сам, кажется… Когда в комнате стало так жарко?.. И когда голова вдруг потяжелела?.. И когда же сердце стало стучать так быстро?.. Когда успели высохнуть слёзы?.. И когда же наконец дыхание восстановится?..       Нет, только не это! Он всё-таки переборщил! Организм не выдержит сейчас. Тяжело… Как тяжело… Чем дышать?! Как дышать?! Дышать не получается!       Дышать! Дайте мне вдохнуть!       Остановите сердце!       Просто убейте меня! Пожалуйста, убейте!       Всё-таки переборщил… Зато проглотить эту таблетку нет ни сил, ни желания. Хочется только жить… Или умереть… Достоевский пока не решил. И решит он это потом. Когда-нибудь обязательно. Есть же в жизни причина оставаться тут, а не спрыгнуть откуда-нибудь…       Несколько минут назад было так тяжело, а сейчас так легко… И глаза даже сами слипаются. Да, да… Нужно их закрыть…       А если это будет последний раз, когда он закроет глаза?..       Ничего страшного, значит так и нужно.       И Достоевский заснул. И спать он будет ближайшие восемь часов. А затем, в час ночи, он проснётся, еле как встанет и пойдет поест. После опять уснет и проспит ещё восемь часов.       Пусть спит.