Подожди, а при чём здесь это? Я тебе объяснял сто раз! У того, кто помянет старое, всегда отнимали глаз Твои домыслы надоели, твои подозренья душат Просто дай мне всё объяснить, ну почему ты не хочешь слушать?
Обиды - Дайте танк (!)
***
Ведьма — самая красивая девушка в Доме. Она была настолько красива, насколько же и опасна. Волосы Ведьмы, как блестящий черный шатер, доходили ей до пояса. Она их не собирала и не закалывала. Лицо ее было белым, а глаза такими черными, что радужка сливалась со зрачком. Настоящие ведьминские глаза, которые она прятала за широкими полями черной шляпы. Ведь ее недобрый взгляд мог сглазить любого до конца его дней. Всего один мимолетный взгляд… Ее боялись, остерегались, странно косясь, когда она проходила мимо. Шкет же, наоборот, хвостиком таскалась за старшей. Она стала ее второй тенью, следовавшей за ней всегда и везде. Непонятно, когда это произошло и почему. Просто, в один из скучных, однотипных дней, девочка появилась рядом с ней и больше никогда не исчезала. Младшая во всем повторяла за Ведьмой, даже не скрывая: ходила как она, низко опустив свои янтарные глаза, нашла даже широкополую пляжную шляпу, говорила как она, повторяя заученные фразы, старалась обо всех и обо всем знать. Она, словно губка, впитывала в себя все, что увидит и услышит, а потом пряталась за высокими стенами Могильника на несколько недель. И, как в замкнутом кругу, все заново повторялось. Но зачем Дому вторая Ведьма? Дом не принимал вторую Ведьму, стараясь запереть Шкета в Могильнике. Там она усмирялась, забывала свою дикую идею, превращаясь в безликое существо, потерявшее человеческие черты лица. Существо бродило по белым коридорам, заглядывая в стеклянные шкафчики с таблетками и шприцами, иногда останавливалось на середине, врезаясь в проходившего мимо домовца, и надеялось, что вот сейчас за ним придут, чтобы забрать обратно… Домой… Дом мог ее принять только при одном условии: она должна была стать самой собой. Но Шкет всячески противилась, ей нравилось походить на Ведьму и плохого в этом она ничего не видела. Чужое лицо, чужие мысли, чужая жизнь — разве так нельзя было? — Нельзя, — резко ответила сидевшая рядом Ведьма, заставив Шкета подпрыгнуть от испуга, выводя из мыслей. — Ты чего удумала? Совсем ума не хватает? Они одни сидели в кабинете, где проводились труды для девочек. В руках — спицы с туго набранной пряжей; три ряда были неровными, переплетающимися друг с другом, с торчащими узелками. — Не нашла себе занятие глупее…Ничего интереснее не придумала, глупая? Ведьм в пример не ставят. Запомни, малыш... Шкет покраснела, спрятав пылающее от стыда лицо за полями соломенной шляпы. — Ужасная шляпа, — Ведьма одним резким движением сбросила шляпу с головы младшей. Головной убор упал под парту к мусору из тетрадных листочков и фантиков. — Отвратительная. С какой помойки ты ее взяла? Присев на парту, возвышаясь над девочкой, без конца прилизывающей торчащие медные волосы, девушка закурила. — Она тебе вовсе не идет. — Не идет, — согласилась с ней младшая, не отрывая глаз от чистой доски. Под ведьминским взглядом становилось неуютно. — Мне она тоже не нравилась. — Ты была похожа на чучело огородное, — усмехнулась Ведьма, зажав сигарету в зубах, и положила ладонь на макушку Шкета. — Но ты же не чучело? — Нет…вовсе нет. Или немного да... — Или немного да? Мне это не послышалось? — взъерепенилась Ведьма. — Поэтому-то и не стоит повторять за кем-то. Возможно, в твоем воображении ты и выглядела, как я, но, на деле, больше походила на… — старшая задумалась. Подбирала необидное сравнение. — Ты не подумай, обидеть тебя я не хочу…но открыть глаза тебе кто-то должен. Ты — это ты, я — это я. Ты — это не я, и я — это не ты. Даже если очень захотеть, это просто невозможно… Понятно говорю? «Я не лучший пример для подражания, — Ведьма говорила много и долго, но Шкет запомнила всего одно предложение. — идеальных людей не существует, а если ты захотела стать таковой, то в Могильнике как раз освободилась койка». — …ты меня поняла? Моргни два раза, если услышала. Ее взгляд пристальный, словно проникал под кожу и скребется, пробираясь до самой души, спрятанной глубоко в сердце. Заставлял непроизвольно говорить слова, что вертелись на языке. — Ну так? Ты меня поняла? — Да! — выпалила младшая, вскочив со стула. — Я все поняла! Я больше так не буду! Честно-честно. — А если лжешь — наведу порчу, не сомневайся в этом. Станешь настоящим чучелом! — А меня сможешь научить? — неожиданно радостно спросила Шкет, прыгнув рядом с Ведьмой на парту. Медноволосая качала ногами, ждав ответа, хотя и догадывалась, старшая никогда на такое не согласиться: таскаться с малолеткой. — Если уж я не могу быть Ведьмой, я могу стать кем-то другим? — А ты как думаешь? Ведьма спрыгнула с парты, спрятала пачку сигарет поглубже в карман поеденного молью пиджака, отряхнулась и, не услышав ответа от младшей, ушла. Одно большое темное пятно скользнуло по стенам и скрылось в родной темноте. Шкет же ничего и не могла подумать: «Стать кем-то другим? То есть стать собой?» — странным было все: и разговор, и ее мысли, что так ей не понравились. «Что же это значит? Все насмарку? Все мои старания?» Когда за старшей скрипнула дверь, Шкет сползла с парты на стул. Она уселась, уткнувшись лицом в сложенные руки, и всхлипнула.***
В спальне тихо. Слышно только ровное дыхание спящих. В раскрытые окна врывался ночной ветерок и освежал комнату. Все спали, кроме Гекубы, кутавшейся в старую шаль, и Шкета, ворочавшейся на матрасе. — Долго скрипеть будешь? — раздраженно вздохнула старшая, макая чайный пакетик в кипяченую воду. Шкет вздрогнула и быстро подняла голову над подушкой. Углы комнаты тонули в темноте. Дом спал, спали и ее соседки, кроме противной Гекубы, что следила за ней. В темноте кривое лицо старшей обретало некую мягкость. Ночью она становилась совсем не похожей на себя. Менее противной. Исчезали грубость и кривость ее лица, желчь, которой она плевалась. Метаморфозная Гекуба нравилась младшей больше, чем обычная… — Мало того, что приперлась уже после выключения света, так еще спать мешаешь всем своими вздохами тяжеленными. У меня уши уже болят, — Гекуба демонстративно потёрла правое ухо и скривилась. Сидела она скрючившись, подобрав босые ноги на табуретку. Лицо ее злое и решительное, словно она воспитательница, которая получила по шапке из-за бестолочи-воспитанницы. — Если я тебе мешаю, можешь уйти. Например, к Косому. Думаю, он не будет против разделить с тобой постель, — шикнула в ответ младшая, спрятавшись под одеялом. — Вот как мы теперь заговорили! Смелость проснулась наконец-то? — Да, проснулась! И больше никогда не заснет! — Никогда больше не заснет? — засмеялась старшая. Так громко и противно, что казалось стены затрещали в комнате. Ей уже было наплевать на спящий соседок, на спящий Дом. Все должны слышать, как ее рассмешили слова Шкета. — А если я сделаю так, — она смахнула кружку с края стола. Та разбилась вдребезги — разлился чай по полу. — Что будешь делать? И долго еще шелестели в тишине приглушенные голоса ссорившихся дев, долго не могли заснуть их соседки, закрывающие головы подушками, а они все ссорились и ссорились, кидаясь обзывательствами. Изредка в их речь врывался лай собак, свист машин, проносившихся в Расчесочном районе, и воровские шаги за дверью.***
В тот день девичье крыло напоминало муравейник. Кто-то возился с мокрыми тряпками, отмывая коридорный пол, кто-то слегка двигал ногой ведро с грязной водой, где плавали сломанные куклы, порванные браслеты, резинки с клочками волос, кто-то поливал засохшие цветы, кто-то, бормоча себе под нос, мыл окна, завидуя носившимся по двору мальчишкам, играющим в снежки. Пятое число каждого месяца для девушек — день уборки. Его до ужаса ненавидела каждая. Сто пять ступенек, вся лестничная площадка, разделявшая их часть и часть мальчиков, тяжеленные горшки с цветами, метровые коридоры с поворотами, обмазанные помадой зеркала, захламленные шкафы со старыми книгами и ненужными потеряшками-игрушками и общие туалеты. И все это надо было закончить до обеда. — Отчебучишь что-то, — откуда не возьмись за спиной встрепанной Шкета, что оттирала на ступеньке засохший жвачный след, оказалась Гекуба, схватив младшую за шиворот, как нашкодившего котенка. — Пеняй на себя. За ночной спектакль я тебя, так уж и быть, простила, но если и тут, что произойдет, отправишься мигом в Клетку. Защищать тебя никто не станет... Голые ноги и руки медноволосой забрызганы грязной водой. Каждый раз ее заставляли мыть этот отвратительный участок лестницы: самый людный; без конца девушки носились туда-обратно, наступая грязными тапками по вымытым ступенькам. — Я и не собиралась ничего отчебучивать, — огрызнулась младшая, бросив в ведро тряпку, когда-то бывшей белой праздничной скатертью. - Сдалась ты мне. — Это предупреждение, я же знаю, что ты слишком хорошенькая, чтобы наступать во второй раз на грабли, — Гекуба покачала указательным пальцем и побежала в глубь коридора, где со сверстницами разгребала старый шкаф, приговаривая. — Я понимаю, всплески гормонов. Все плохие, а я хорошая...все это проходили. Шкет выдохнула, поправив смятую рубашку на плечах, и развернулась к своей помощнице. Моль — абсолютно бледнолицая -, развалившаяся на ступеньках, грызла леденцы, выбрасывая фантики на начищенную лестницу, даже не пытаясь спрятать их под перила. Уверена, никто ей ни о чем не скажет: Шкет в ее сторону и смотреть боялась, что уж там про замечания… — Ты не собираешься помогать? — как можно громче проговорила медноволосая, обращаясь к девочке. Та только чавкнула в ответ, бросив под ноги говорившей фантик. — Эй! Моль? — Что разоралась-то? — чавкнула еще раз Моль. — Хочешь — убирайся, только не кричи — уши вянут от твоего пищания. Девочка застыла от удивления. — Поймали тишину, — сладко растянула Моль, выплюнув недогрызенный леденец в грязную воду. — А ты что встала как вкопанная? Работай-работай…а то придет злая Гекуба и ты будешь долго и горько плакать — Принеси чистой воды… — Пол чистый, — куда-то тащиться Моль не собиралась. Есть стащенные сладости было куда приятнее. — Я с тобой разговариваю. Сходи за чистой водой. Пожалуйста. — Что за привычка странная — чистые полы мыть? Никому твоя чистота не нужна. Расслабься, ты уже вся покраснела… — Ты пойдешь за водой? — Достала, — гаркнула Моль, вставая. И с размаху пнула ногой ведро, то зауныло звякнуло и покатилось по лестнице. Вся грязь водопадом разливалась по ступенькам. — Получай свою чистую воду! С площадки ниже послышалось недовольство девочек. Медноволосая несколько минут с глазами, которые стали на пол-лица, наблюдала, как грязное цунами уничтожило все ее старания. — Вот, — Моль не унималась. Подняла тряпку и кинула ее под ноги Шкету. — Тебе тряпка. Мой сколько тебе захочется! Только Моль собралась разворачиваться, чтобы уйти к себе в комнату, готовясь услышать за спиной тихий плач обиженной девочки, как грязная тряпка прилетела ей в лицо, оставив на лбу выразительное красное пятно. — Ну? Насколько чистая вода? — огрызнулась Шкета, стоя в грязной луже. — Наверное, настолько чистая, что тебе даже не придется умываться... Усмехнувшись, бледнолицая направилась к Шкету, вытянувшую сжатые кулаки перед собой. — Не утруждайся, — весело сказала Моль, толкнув медноволосую, что та упала на спину. — Я не бью тех, кто слабее меня. Это уже не драка получается, а избиение. В ответ Шкет крепко вцепилась зубами в ногу неприятельницы. Та завизжала со всех сил, задергав ногой, стараясь побольнее ударить в нос или лоб. Через минуту девочки кубарем покатались по лестничной площадке, сметая со своего пути перепуганных дев, что, запищав, принялись искать воспитательниц. Уж они то точно должны были их успокоить. Шкет, упав на бок, закрывала сломанный нос, по которому еще раз хотела ударить Моль, не на шутку разыгравшаяся. Била она резко и больно. — Прекратите! — пытались оттащить их друг от друга прибежавшие на крики старшие, но обе девочки вырывались, как дикие кошки. Шкет извивалась и била кулаками наугад, открывать глаза было страшно… — А ну живо прекратили этот балаган! — послышалось торопливое цоканье каблуков. К ним приближалась воспитательница. Моль остановилась и с широко открытым ртом повернулась к стоявшей толпе шепчущихся девочек. Это и стало ее главной ошибкой… Шкет, собрав последние силы, ударила ее в открытый рот, задев верхнюю челюсть. Обидчица с визгом свалилась с нее, свернулась калачиком и зажала рот двумя руками. — Что здесь происходит? — красная от злости воспитательница сначала взглянула на толпу перепуганных девочек, что и слова вымолвить не могли, потом взглянула на виновниц шума — мокрых, перепачканных в грязи и перебитых. — Это что такое? Она подлетела к рыдающей Моли, пытаясь посмотреть, что с ней произошло. Шкет же, раскинув ноги и руки в стороны, глядела в потолок, готовясь к посещению Клетки. - Может это молочные? — тихо пискнул кто-то. — Не могла же Шкет так сильно ударить, в ней-то сил почти нет… В голове медноволосой все звенело, и не разберешь кто, кого оправдывал, — все смешалось в один противный громкий голос, — кровь из разбитого носа стекала в горло теплым потоком. Девочка даже не пыталась подняться, пока воспитательница сама этого не сделала. — Мы еще с тобой серьезно поговорим, — сказала она, пытаясь оттереть лицо девочки от грязи. — И если это твоя вина, знаешь, куда отправишься… Воспитательница, на которую повесили Моль, захлебывающуюся в слезах и повторяющую один и тот же вопрос: «Как я могла ей проиграть?», передала шатающуюся младшую Гекубе, что, побледнев от злости, приобняла ее за плечи. Через секунду ни воспитательницы, ни Моли уже не было, отправились в Могильник. — Первый трофей, — усмехнулась старшая, спрятав в нагрудном кармашке рубашки Шкета два зуба обидчицы. - Сохрани на память. — Да для чего они мне сдались? — откашлявшись, тихо произнесла девочка. — Я их на веревочку повешу и подарю этой неразумной... И тут же получила подзатыльник. — Не переходи на личности. — Не сдержалась. А ты зануда, — проворчала Шкет и показала Гекубе язык. — Мне нисколечко ее не жалко...Пусть сидит плачется там всем... Старшая только тяжело вздохнула. Сколько бы она не грызлась с этой мелкой козявкой, Шкет ей как младшая сестра. Назойливая, непоседливая. Но она ей этого никогда не скажет, слишком много чести. — Плакаться будешь ты потом. В Клетке.