Прыгунов и Ходоков НЕТ!
***
Паук повернулся на стуле-вертушке. Лошадинолицый, серо-рыжий и лопоухий, с удивительной улыбкой, которую он редко демонстрировал. Из-за нее его и прозвали Янусом. Когда он улыбался, то делался совсем другим человеком. — Проблемы со сном, говоришь? — он задумчиво вглядывался в медицинскую книжку сидящей напротив него Шаманки. — А на что-то еще не хочешь пожаловаться? Как нога, например? Шаманка, разглядывающая до этого кабинет Януса, словно никогда здесь не была раньше, лениво кивнула. — С ногой жалоб никаких новых нет… Тянет, иногда похрустывает там что-то… Видимо, спицы заржавели уже. — Не придумывай себе всяких страшилок. Ничего там заржаветь не может. Наверное, только этот кабинет и не пугал девушку, будто этот кабинет и не часть тошнотворного Могильника вовсе: не такой белый, на стенах — старые рисунки Леопарда в тонких деревянных рамках. Здесь немного веселее, живее. — И как давно со сном проблемы? Вид у нее болезнетворный, неприятный: темные круги под красными вспухшими глазами, которые она старалась скрыть ярким макияжем, осыпавшимся на бледные щеки с парочкой гнойных прыщиков, и немытые волосы, собранные в подобие косы. — Может, с той пятницы…а может, и с позапрошлой…не помню точно. Запуталась…Знаете, это сложно сказать... Шаманка мялась, не договаривала. Сны — последнее, о чем бы она хотела говорить с Пауком, так усердно пытавшимся разузнать причину ее ночных кошмаров. Сны — это сокровенное, о них кому попало разбалтывать точно не стоило. В них хранилось столько информации: о прошлом, настоящем и будущем — надо быть полнейшим идиотом, чтобы со всеми таким делиться. — Наверное, это все из-за переменчивой погоды. Голова не варит вообще в последнее время…у меня такое частенько осенью бывает, — нагло врала, стараясь звучать увереннее, только вот дрожащие руки, вцепившиеся в костлявые колени, и огромные выпученные глаза говорили об обратном. — Знаете, магнитные бури и все такое… Страшные вещи, если честно. Вот думала, хрень обычная, а вот как все закрутилось… — Не выражайся так. Девушкам, вроде тебя, лучше не знать про существование бранных слов в принципе. — Мы все-таки не в высшем обществе...Иногда можно парочке словечкам и вылететь. Никогда девушка не жаловалась на плохое самочувствие, особенно на проблемы со сном. В последнее время ее словно зачаровали, наслали проклятие, чтобы каждую ночь она мучилась, а потом, утром, просыпалась в холодном поту, вспоминая все неестественно искривленные фигуры, вырисовывавшиеся в ее сознании. Вот как обычно бывает: сны забываются с пробуждением почти сразу. Но в ее случае, они сидели в голове неделями...И настолько реалистичные, что уже путались с реальным. Может, она в чем-то провинилась, кого-то сильно обидела колким словом, о котором даже не задумывалась, и теперь расплачивалась за совершенные грехи. — Точно ничем не балуешься? — Янусу смешно. Специально задавал неудобные вопросы, чтобы уж точно докопаться до правды. Все-таки он знал Шаманку с малых лет, когда она только училась юлить и нагло врать, поэтому прекрасно понимал, что девушка и половины рассказывать не желала. Да и падкой она была на всякую дрянь. — Не пила и не курила ничего странного в последние две недели? Может, кто вручил сомнительный подарок, не помнишь? Шаманка задержала дыхание, замерев на стуле, как вопросительный знак. Ее впалые щеки горели так, словно весь кабинет окутан огнем. — Не помню…Точнее, ничего никто мне не давал! Просто напишите мне это дурацкое направление, пожалуйста. Я спокойно высплюсь и больше вас не побеспокою…до следующего осмотра… — А в комнате уже не спится? По Клетке соскучилась? — Соседки шумные, говорила же уже об этом. С принятием Закона только и говорят о мальчишках… Невозможно так жить. Представьте себе двух не затыкающихся с раннего утра до поздней ночи девушек переходного возраста — это же кошмарно! Ян выдвинул ящик стола и начал в нем копаться. — А ты-то сама не задумывалась жить жизнью обычной девушки переходного возраста? Может, легче было бы? — Это точно не про меня... Наконец-то мучения Шаманки закончатся, и ближайшие полдня и ночь она будет спать спокойно, не страшась никаких навязчивых снов, преследовавших ее долгое время. Вокруг повисла тишина, пугающая и гнетущая. Лишь изредка можно было услышать топанье в коридоре. — Приходил ко мне раньше один мальчишка, — пробурчал Паук, мучая клочок бумаги, на котором выводил только ему понятные каракули. — Тоже жаловался на странные сны…все ему чудилось и чудилось. С каждым разом всё чуднее и чуднее, а в голове — сплошная каша…помнишь же его, кажется, Во… — Не помню! — губы Шаманки искривились, и она отвернулась к окну. — Никого не помню… Наверное, лучшее решение — посмотреть на серую, грязную Наружность, чем вспоминать о давным-давно забытом домовце. Не принято в Доме вспоминать ушедших, плохой знак. Медноволосой стало плохо, она опасалась таких разговоров. Если же кто-то из незнающих поднимал запретную тему, старалась тут же исчезать, растворяться в воздухе. Вспоминать их — опасно. Опаснее даже, чем думать про Наружность. С Пауком такие фокусы не проходили. Это приговор. Смотрела на Януса, и он вдруг отъехал от нее вместе со столом, со всей комнатой, уменьшаясь и расплываясь. Стены скользили мимо, унося ее все дальше, а картины, наоборот, увеличивались надвигаясь, и паутины на них раскидывались от пола до потолка жуткими искореженными ромбами. Ушедшие также не любили, когда о них вспоминали… В каждой комнате Дома обитали свои покойники. В каждом шкафу догнивал свой неупоминаемый скелет. Когда привидениям не хватало комнат, они начинали слоняться по коридорам. Против нежеланных гостей на дверях рисовали охранные знаки, а на шеи вешали амулеты. Своих любили и задабривали, с ними советовались, пели им песни и рассказывали сказки. А они отвечали. Надписями на зеркалах мылом и зубной пастой. Рисунками на стенах фиолетовой краской. Шепотом в уши — отдельным избранным, когда те принимают душ или имеют смелость заночевать на Перекресточном диване… С закрытыми глазами еще страшнее, потому что слышны голоса. Еле слышный шепот тех, кто запутался в паутине и не вышел отсюда. Их имена вспоминать нельзя. Запрещено. Это страшное место. Самое страшное в Доме. Как бы его ни мыли и ни надраивали, от него несет мертвечиной. — Не помнишь, — повторил еще раз Янус, закончив издеваться над бумажкой. — А раньше… — Прошлое не вспоминают, — Шаманка потянулась за заветным направлением, чуть ли не вырывая его из рук Паука. — Вы еще вспомните, что было в прошлом веке… — Кто тебе такое вбил в голову? Прошлое, на то и прошлое, чтобы его вспоминали… Я тебя не узнаю, в детстве ты была совсем другой…более живой что-ли… Янус замолк и ожидал, когда Шаманка наконец-то выдаст что-то более нормальное, заговорит сложными предложениями, хотя бы один раз улыбнется, доказав, что мышцы лица не атрофировались. — Я могу идти? Его плавно переходящий в лысину лоб собрался гармошкой морщин. — Значит, нет у тебя настроения разговаривать… Понимаю, у нас у всех, людей, бывают плохие дни…может, и недели, и месяца, и годы…но все это рано или поздно заканчивается. — Я могу идти? — повторила еще раз Шаманка, не желая даже вслушиваться в слова Паука. — Более не держу, если уж ты так торопишься…***
А следующую ночь она провела в изоляторе. В маленькой комнате, сплошь обитой губкой. Сверху губку обтягивал веселенький желтый ситец в цветочек. Еще здесь имелся наполовину утопленный в стене унитаз, замаскированный под мусорное ведро с откидывающейся крышкой. Тоже обитый губкой и веселеньким ситцем. И матовый плафон на потолке. Больше не было ничего. Идеальное помещение для размышлений и сна. Кажется, Шаманка ненавидела Клетки всей своей душой так же, как и ненавидела Крестную или любых других воспитателей. Но сейчас, когда тяжелая голова отказывалась работать, а глаза сами по себе закрывались, она обожала эту Клетку. Тишина и спокойствие. Здесь не было вечно болтающей Рыжей, любившей забраться к Шаманке под одеяло, чтобы рассказать ей новую небылицу. Не было Русалки, любившей поиграться с ее медными волосами, хотя Шаманка терпеть не могла, когда к ним кто-то прикасался. Не было уставшей Крысы, любившей таскать из Наружности странные побрякушки, что прятала под ее подушку, чтобы лучше спалось. Не было Кошатницы, любившей молча наблюдать за каждым ее движением, за каждым вдохом и выдохом. Здесь не было абсолютно ничего. Шаманка и не заметила, как провалилась в сон… — Прошу прощения, — девушка, до нитки промокшая под дождем, забежала под навес автобусной остановки. — Извините, можете мне помочь? Людей не сосчитать. Вроде поздний вечер, а народу, словно ранее утро буднего дня, когда каждый, кому не лень, решился взяться за дело на другом конце города, куда ходил один единственный автобус, и то раз в два часа. — Как отсюда попасть в город? — В город — никак, — ответила сморщенная бабуля, сидевшая на скамейке, обнимая набитые продуктами пакеты. Странно, ведь поблизости ни одного продуктового магазина, даже домов жилых не видно. — Жди автобуса, дуреха рыжая, там до конечки доедешь и спрашивай у местных. Они там все умные…Умные-умные! Может, зайдешь перекусишь, а то страшно смотреть на ходячий скелет, обтянутый кожей. Ты хоть что-то в желудок бросаешь, чтоб он работал? — Да недолго его ждать, — подхватила разговор вторая старушка в ситцевом платье, что больше подходило ее пятнадцатилетней внучке. — Не морщи лицо и выброси эту ужасную карту. Дурная что-ли? В наших местах надо ориентироваться по ветру и мху, а не по вот этой бумажке начириканной... Девушка взглянула на карту в своих руках, покрутила ее и выбросила, поняв, что ничего хорошего в ней не найдет, а скорее больше запутается в нарисованных маршрутах и красных крестиках. — И долго ты будешь здесь бродить? Сколько здесь тебя вижу, ни разу не садилась в автобус…неправильно так. — Я здесь впервые, — огрызнулась девушка, нахмурив брови. — Вы обознались. — Лжешь, бестолочь, — бабуля убрала свои сумки и похлопала по освободившемуся месту рядом с ней. — Вторую неделю уже глаза здесь мозолишь! Вот ты где уже сидишь, — и ребром ладони несколько раз побила себе по горлу. — Садись, поговорим с тобой серьезно. Вправим мозги на место. Все молодежи надо разжевывать, самим-то лень в чем-то разбираться. А так разжевал — осталось только проглотить… — Вот скажи нам, старухам, существуют ли ходоки и прыгуны? — вторая, с горбатым носом и ярко-рыжими волосами, вцепилась в мокрое голое плечо молоденькой собеседницы, не желая ее отпускать. — Нет. Вы-то откуда знаете об этом? Они громко со свистом засмеялись. — А ты-то тогда, как сюда попала? Думай, дуреха, потом отвечай! Золотое правило. — О чем я тебе и говорила…в последнее время какие-то неумехи попадаются. «Я не знаю, я не помню, это случайно вышло». Тьфу! Напьются Лунной дороги, а их потом спасай... — Я ничего не пила, — отнекивалась медноволосая. — Я тут случайно оказалась... Старушки махнули рукой на нее и принялись разговаривать о своем. О каких-то безделушках и предстоящем вечере в Кофейнике. Они смеялись над каким-то Крысенышем с коллекцией настоек, над какой-то Русалкой, которая путалась в собственных волосах. Вспоминали чумазого Шакала и вечно недовольного Курильщика... Столько знакомых слов, и столько незнакомых людей вокруг. Они ее знали — она их видела впервые в своей жизни. Они знали, как ее зовут, знали, откуда она — а она ничего не знала о них. Они все говорили и говорили: о каком-то сером Доме на отшибе города, о каких-то стаях, о каких-то вожаках. Они говорили обо всем и в туже минуту ни о чем... Полнейший абсурд, из которого она никак не могла убежать.