Так, выпей — может, выйдет толк,
Обретешь свое добро,
Был волчонок, станет волк,
Ветер, кровь и серебро.
Мельница — Оборотень
***
— Я тебе лгу? — тихий хохот длился секунду. Он был так слаб, что коридорная тишина поглотила его. — Ну что ты, Шкет, из нас двоих лгунья тут только ты… — он вдохнул глубже так, словно готовился произнести торжественную речь, но тут же выдохнул и исподлобья, но твердо посмотрел на девочку. — Я доверял тебе, делился своими переживаниями и секретами, а ты все смеялась надо мной. Плевалась желчью за спиной. Пускала слухи, слово за слово доносила все Слепому. Это… — он особенно подчеркнул последнее слово, — гадко. — Гадко что? — рыдая от мерзкого чувства страха, зародившегося внутри нее, икающе произнесла Шкет, дёргано стараясь убрать руки Волка с собственных плеч. — Что я всегда хотела стать тебе другом? Что всегда была рядом? Даже Сфинкс… — Какой из тебя друг? — злее встряхнул ее юноша, не беспокоясь, что она, как тряпичная кукла, бьется затылком об измазанную в краске стену. — Никто из вас мне не друг! — Я ничего и никогда не говорила Слепому, я… — Лжешь! Она не находила в себе сил противиться волчьей силе и лишь испуганно-дико озиралась кругом, вдруг кто забредет в этот заброшенный всеми коридор, вдруг кто увидит их, не в состоянии отлепиться от стены, словно она приклеенная пожеванная миллион раз жвачка. Грязная, мерзкая и вонючая. А воздух казался тяжелым, и в коридоре было душно, хотя окна — это она видела, когда мотала головой, чтобы хоть немного вздохнуть, — были распахнуты, неестественно сильно для Дома, и длинные белые занавески волновались от ветра. Казалось, что ветер гулял по коридору, но она будто находилась в неком невидимом шаре. Дом дышит. Тяжело и неспокойно. Он чувствует страх, что липким слоем покрывает полы и стены, заставляя словно прирасти к поверхности. Страх вонюч и кисл. Раздражает слизистую носа и заставляет вечно чихать, отчего на глазах появляются слезы… Страх пахнет по-разному. Страх Шкета приятен как запах ландышей, такой же чистый и невинный. Страх Волка горький, пропитанный визгами, воняющими спиртяжными салфетками и Могильником. — Вы все сговорились! Чтобы меня выперли отсюда! — клыки клацали у самого уха, норовясь вцепиться и разодрать в клочья. — Ну что ты раскисла? — взявшись под девичьи подмышки, прямо поставил девочку перед собой. А то она совсем от страха сникла, решившись пообниматься с полом. — И ты, и Сфинкс…вы… — Я ничего не делала, — как в бреду повторяла она, заглядывая в волчьи, по-хищному страшные глаза друга. — Ни-че-го…Правда. Как ты этого не понимаешь? Все это мерзкая театральная постановка. Сейчас Шкет протрет глаза от скопившихся слез и все встанет на свои места… — Так уж и быть, Шкет, — усмехнулся тот, уже мягче придерживая девочку за плечи. Словно запугивал ее просто так, чтобы она не свернула по тому пути, который он специально для нее ночами вырисовывал. Требовалось только парочку раз ее припугнуть — и она станет шелковой и послушной. Чтобы во всех Домовских тенях видеть только его и бояться… — Успокойся. Я не хотел тебя обижать. Страх… Интересная штука. Он превращает людей в такое нечто. Так корёжит и искажает разум, что неясно — где явь, а где навь. — Кишка тонка у тебя, — шмыгнула Шкет. Проще было думать, что ничего не было. — Тонка. А вот у тебя нет. Поэтому мне и нужна твоя помощь… Видишь-ли, никто не хочет мне помогать в этом деле…а ты единственная, кто может немного пошаманить и помочь мне. — И чего же ты хочешь? Заветные желания Волка ни для кого не были тайной. — Я…я не буду этого делать, — принялась отнекиваться Шкет, замахав руками, противясь только от одной мысли. — Мне не нужна его смерть, понимаешь? Я не убийца. Пусть он просто уйдет. Сбежит из Дома в Наружность и никогда больше не вернётся, ладно? Шкет снова принялась реветь. Только вот противно ей было уже не от Волка, а от себя. Вся внутренняя грязь, скопившаяся глубоко-глубоко под кожей, наровилась выйти. Волк снова ее встряхнул. Голова ее запрокинулась назад и вернулась в прежнее положение, как это бывает со старыми куклами с подобием суставов. Она всхлипнула и зажала рот рукой. — Какие же вы все одинаковые, — выплюнул юноша и протянул Шкету ладонь. — В Наружности он не пропадёт. Кто-нибудь да и подберет… По рукам? — По рукам… — Дружбу надо проверять действиями, — и сказав это, громко поцеловал Шкета в нос, на секунду прижавшись губами к прохладной коже. Девочке тут же захотелось умыться хозяйственным мылом. Стереть все с себя. В Самую Длинную Лес открывает двери и через стены просвечивает Изнанка. Помни: сегодня ты ничему не веришь, чтоб из охотника живо не стать приманкой; здесь всё не то, чем покажется с первых звуков: ластится нож и хрустят позвонки-осколки. Самая Длинная — это такая штука: все, кто не спят, понемногу друг другу волки. Слышишь, волчок? Следы похитрее путай, встретишь кого-то — держи в шаге от укуса. Самая Длинная кончится ровно в утро. Сделай всё так, чтобы утром ты смог проснуться. — А ты веришь в Ходоков и Прыгунов? — тихим голосом, едва размыкая губы, спросила Шкет, смотря на Волка своими огромными желтыми глазами так по-детски и невинно, словно он — лучший человек во всем Доме. Во всем ее маленьком и детском мире. — Веришь что есть Та сторона Дома? Волк осторожно вытянул правую руку и потрогал затылок девочки, стараясь нащупать там появившуюся от ударов шишку. — Ну, верю. — И веришь, что все мы на Той стороне можем быть тем, кем мы являемся на самом деле? — К чему ты ведешь, Шкет? Температуришь? — и демонстративно поднес к ее лбу ладонь и тут же отпрянул, словно обжегся. — Да у тебя горячка. — Горячка потом будет у тебя, — улыбнулась она ему и выскользнув, отправилась в сторону лестницы. Туда, где было тихо и спокойно. — Сладких снов тебе, Волк. Надеюсь твои сновидения будут красочные и запоминающиеся.***
Должен быть день. Яркий и солнечный. Но почему-то темно. Темно не так, как если бы солнце спряталось за тучами, и не так, как если бы наступила ночь. Темно по-другому. Так, что сразу становится ясно — солнца Здесь нет вообще. Воздух сухой и неимоверно обжигающий. Да разве это воздух? Шкет проскочила через девичий коридор и осторожно проскользнула в комнату, чтобы никого не разбудить. Проплыла до самой своей кровати, открыла тумбочку и принялась копошиться в ней, оглядываясь каждый раз, услышав странные шорохи. Самая Длинная — страшна и непредсказуема. — Почему ты не спишь? — растрепанная голова Русалки выглядывает из-за приоткрытой дверцы тумбочки. — Спи, Русалка. Я утром приду. Шуму не подымай. Буду на Перекрестке, — отчеканила Шкет и, спрятав под свитером маленькую коробку, так же тихо выскользнула в коридор. Волк даже представить не мог, насколько этой ночью его сны будут красочными. Настолько, что потеряется нить ясности. Уж Шкет постарается над этим. Ниточки завяжутся в узелки, старый коробок спичек используется и заблестят в ночной тьме яркие глаза.***
Первое, что она увидела, когда вошла — решетки. Белые, они вдавались вовнутрь комнаты — окна были как будто в клетчатых коробках. Решетки, через которые не достать стекло рукой. По стенам прыгали разноцветные Винни-Пухи и Микки-Маусы. Волк лежал на полу, лицом в стену, натянув пижаму на голову. Он не обернулся на стук двери и голоса, а Шкет не решилась его окликнуть. Молодая Паучиха, раскладывая белье, качала головой и что-то ворчала себе под нос. Что-то похожее на предостережение. — Пойдем обратно, — похлопала она ее по плечам. — К нему и так сегодня много гостей наведывались. Пойдем-пойдем. В следующий раз заглянешь. — Я не задержусь здесь, — спокойно ответила Шкет и осторожно повела плечами, чтобы смахнуть чужие руки. — И следующего раза уже не будет. Наконец она ушла. Щелкнул замок, и стало тихо. Шкет посмотрела на Волка. Ей стало не по себе. Она посмотрела на скачущих Микки-Маусов, которым какой-то шутник пририсовал торчащие зубы. Подошла к Волку, села рядом с ним на корточки и тихо позвала: — Эй, вампир… — И ты пришла… — стянув с лица пижамную рубашку, он взглянул на пришедшую к нему гостью. — Я знаю, что будет дальше… Дальше будет пустота… Видимо, я этого заслужил. — О чем ты? — блеснули во мраке ее хищные глаза. Вот теперь наступило время настоящего страха. Липкого и вонючего. Час, когда явь стала навью… Час, когда путаются стороны Дома. — Не бойся меня, Волк. Расскажи… — Ведьма ты, Шкет. Я знал, что так будет. Неспроста ты так быстро согласилась…этот момент у тебя уже пророс в сознании. Не удивлюсь, если уже в коридоре ты читала какой-нибудь заговор… — Догадался? — Я знал…не догадывался. Только глупец может догадываться, а я знал. Просто так — только сыр в мышеловке. И я попался в эту мышеловку. В волчий капкан, — задыхаясь от несправедливости, повторял Волк. — Я знал, что именно ты так сделаешь… За всех мигом отомстишь… Слишком легко все получилось бы тогда… И вот я снова здесь… В этих четырех стенах… — Я не хотела… Я правда не хотела этого делать. — Лжешь! — взвизгнул Волк, вцепившись в футболку Шкета. Только вот он не хотел драки, кулаки никак не могли подняться на нее. Хотелось только тепла. И он ее обнял. Так крепко, насколько мог. — Вы все лжете… Он ко мне тоже приходил… Приходил и смеялся… Вам не жалко меня! Вы просто смеетесь в лицо. Вы знали, как мне все это было важно…и что в итоге? Волка захватывала самая жестокая ярость — ярость бессилия. — Смерть…он же приходит во снах только тем, кто скоро…и ты тоже… Дети Могильника… Ты бы могла ни приходить, ни навевать еще больший страх… Но нет! Ты здесь! Смотришь, говоришь! Ты…это ты… Парень сжался в комок, напрягаясь до предела, как зверь перед прыжком, шумно втягивал носом запахи. — Мне надо идти, — в тишину сказала Шкет, попытавшись ускользнуть от юношеской хватки. — Скоро должно все пройти… — Нет! Не уходи! — Если я не уйду сейчас, то начнутся кошмары… Мне будет легче думать, что ты видел хороший сон… Может, вспомнишь что-нибудь, что тебе дорого… Какой-нибудь лучший момент из твоей жизни… Волк покачал головой отрицательно. Он не вернётся туда. Не вернется больше в Дом. И это огласила сама Шкет. Она все мялась, подрагивая каждый раз, когда в голове мелькала мысль: «Пора». — Прощай, Волк, — и напоследок поцеловала его в нос. Совсем невесомо и ласково. Тяжелая дверь Могильника закрылась перед ней. Затихли и волчьи проклятия, вой и наступил час тишины. — Тишина, — выдохнула Шкет и осела на пол, осознав, что произойдет дальше.***
Она смотрела в глаза своему отражению. И ждала. Ждала, когда Рыжая постучит к ней в дверь и крикнет: «Хватит торчать в ванной!». Только вот этот час все никак не приходил. Время тянулось гусеницей. Зеркала — насмешники. Любители злых розыгрышей, трудно постижимых нами, чье время течет быстрее. Намного быстрее, чем требуется для того, чтобы по достоинству оценить их юмор. Но она помнила. Она, несчетное число раз смотревшая в глаза забитой девчушке, шепча: «хочу быть как Ведьма»… встречала теперь взгляд человека, намного больше похожего на ведьму, чем носившая когда-то эту кличку. Она могла оценить зазеркальный юмор, потому что помнит, что она помнит, но многие ли тратили такую уйму времени на общение с зеркалами? Она знает красивейшего человека, который шарахается от зеркал, как от чумы. Она знает девушку, которая носит на шее целую коллекцию маленьких зеркал. Она чаще глядит в них, чем вокруг, и видит все фрагментами, в перевернутом виде. Она знает незрячего, иногда настороженно замирающего перед собственным отражением. И помнит хомяка, бросавшегося на свое отражение с яростью берсеркера. Так что пусть не говорят, что в зеркалах не прячется магия. Она там есть, даже когда ты устал и ни на что не способен. Перестав отчуждаться, она встретилась взглядом со своим отражением. И тут же в дверь постучали. В ванную заглядывает яркая голова Рыжей. Только вот яркость только в ее волосах, лицо ее словно маска. Тухлое и серое. — Тебе просили передать, — и вытянув руки, уронила на пол коробку и пододвинула ногой старенькую гитару. — Крестная приходила… Искала тебя… — Это она передала? — Да, — почесала затылок Рыжая и сглотнула комок в горле. — К ней приходил Акула. С этим барахлом… — Ни с кем меня не перепутали? — Нет, он назвал твое имя…ну то…которое…сама поняла, — отмахнулась Рыжая и захлопнула дверь. Гитара, парочка старых книг, в которых запрятались листочки с выписанными цитатами, потрепанный свитер с заплатками на локтях — все, что осталось от Волка. «Шаманке», — кривым почерком вырисовывались буквы, обведенные засохшим черным маркером, на дне коробки. Не заморачивались над листком, сразу так начирикали.— Последнее, чтобы хотел тебе сказать Волк. Твоя новая кличка…