***
Проскрипела входная дверь, и кто-то, кто находился ближе к двери, отступил, прячась за вешалки. Вошли две темные фигуры, пугливые и крошечные. Кто? — Это мы, — ответил голос Рыжей. Прячась за ее спиной, стояла Шаманка. Растрепанная и с грязным ртом, словно ела до этого грязь горстями. — Это я, Сфинкс, — ее рука нашарила юношу и отдернулась. — Со мной Шаманка. Ты что, прячешься? — Уже нет. Сфинкс встал в полосу света из-под двери ванной. Говорили шепотом. Он — чтобы не спугнуть Черного, она — потому что шептал он. Шаманка все так же молчала, боязно оглядываясь по сторонам. — Что случилось? — Ты должен знать. Рыжий. Что с ним? У нас говорят… Из ее голоса прорастал Могильник. Четверо детей в захламленной палате. Волосы девочки, огненные, как костер. И летали подушки от кровати к кровати, теряя перья и кнопки застежек… — Все в порядке. Он жив. Совсем слегка порезали. Он говорил то, что предполагал, а не то, что узнал от Шакала. Если верить Шакалу, Рыжий давно уже труп. — Я тоже так думаю. Говорила же, зачем ночью снова куда-то выходить. Мне, например, приключений сегодня хватило.— подала голос Шаманка. Совсем тихо, словно охрипла. — По тебе и видно, — Рыжая вытерла грязь с уголков губ подруги. — Нечего нам здесь штаны протирать, пошли. Нас сейчас все потеряют, — и принялась тянуть за рукав свитера Рыжую. — Спасибо, — прошептала девушка в темноте. И начала плакать. Где же твое плечо, Сфинкс? Давай, подставляй его. Только это ты и умеешь делать. Она нашла его сама, на ощупь. Стояли впотьмах, она — уткнувшись лицом в его куртку, в ванной текла вода, и голос Черного пытал Курильщика, вливая ему в уши яд, а в спальне Табаки слагал песню о ночных происшествиях, самое увлекательное из которых то, что парня, которого плачущая мне в плечо девушка считала своим братом, порезали. Очень подходящая тема для песни. Его распирала злость, но Сфинкс не знал, на кого он злился сильнее. Может, хуже всего эта ночь, которой нет конца? Шаманка мялась у двери, не нарушая дружескую идиллию. Может, ей тоже хотелось уткнуться в чье-то плечо и выплакаться, но она не подавала виду. Стояла и бегала глазами по мальчишечьей ванной. — Пошли, — обратился Сфинкс к Рыжей. — Пить чай. И ты с нами иди… — повернулся он к Шаманке. Чем бы заткнуть Шакала? — Нет. Не могу. Я только хотела узнать про Рыжего. Я знала, что вы будете в курсе… Хорошо еще, что она не слышала песню и то, что бормотал Черный. — Зато я это слышу, — резко ответила Шаманка и поменялась в лице. Грубая маска прилипла к ее нежным щекам и не хотела сходить. — У вас мысли воняют за версту… И даже твои, Сфинкс. — Пошли, — повторилСфинкс, не обращая внимание на слова девушки. Честно, детский лепет Шаманки он наслушался и наверился еще в детстве, поэтому ее резкие высказывания там, где это не надо, его вовсе не смущали и не страшили. — Переночуешь сегодня у нас. Табаки расскажет, что он видел. Он ведь был там. — Но… — Что? Она мялась и пятилась к двери. Словно ждала одобрение Шаманки: — Лорд может неправильно понять. У нас с ним был разговор. Сегодня. Он приезжал ко мне. И если я теперь к вам приду… Это будет как ответ. — А ты не хочешь ему отвечать? Молчание. Скорее смущенное, чем протестующее. Так казалось всем, хотя, возможно, все себя обманывали. — Или все-таки хочешь? Она молчала. — Рыжик? — Пошли! — схватила девушка его за рукав. — Я сама не знаю, чего я хочу. Но я не хочу уходить. Они втроем вошли в спальню. Их приход оборвал песню и вогнал стаю в ступор. Впрочем, они довольно быстро пришли в себя. — Я… — потянулась Шаманка к уху Сфинкса. Еле слышно и еле понятно произнося, в оба глаза наблюдая за спиной развеселившийся Рыжей. — Это я сделала… Ей было так грустно и одиноко, что она становилась злой. С каждой секундой злоба в ней росла все сильнее и сильнее. И я решила ей помочь… Моя помощь совсем маленькая, ничтожная… В первый раз я уже ошиблась…прогадала. Не того сводила. А тут вот как хорошо получилось. Не зря старалась… Сфинкс ее не понимал. Что такого сделала эта серая мышка, разувешенная амулетами и булавками от сглаза. Вот острые иголочки торчали у самого края воротника ее безразмерного свитера. Из внутреннего кармана куртки выглядывал сушеный чеснок. — Ниточка — к ниточке… Так и появилась любовь, — невинно хлопая глазами, засмущалась Шаманка. Да, вот такие эмоции вызывает, на первый взгляд, такое простенькое слово: «любовь». — Мне тоже это помогло... Приветственная речь Табаки. Приглашающие взмахи Логовских ладоней от кофеварки к чашкам и обратно. Горбач выбежал, балансируя пепельницами. Македонский наступил в блюдце с кошачьим молоком и перевернул его. Сфинкс, задумавшийся над такими странными словами Шаманки, проводил Рыжую к строенной кровати. Она села рядом с Лордом — и в глазах Златоглавого загорелся собственнический блеск. Триумфальный блеск. Он застенчиво погасил его ресницами. — Рыжая пришла спросить насчет Рыжего, — объяснил Сфинкс. Звучало это как идиотский каламбур. — А Шаманка… — Я за компанию пришла… — Ах, Рыжий! А что Рыжий, — Табаки мгновенно воскресил т всех ночных покойников. — Да он почти что не пострадал. Ральф вовремя подоспел и его спас. Дело было так…***
Шаманка лежала на влажной траве, положив ноги на скамейку, и смотрю в небо, которое недавно плакало. Заляпанные грязью балетки скрещены на сиденьи скамейки, грязь на них постепенно светлела, высыхая, и осыпалась на облезлые доски. Слишком быстро. Летнее солнце безжалостно. Через полчаса от прошедшего дождя не останется никаких следов, а через час тому, кто вздумает здесь поваляться, потребуются солнечные очки. Она пока еще могла смотреть на небо не щурясь. Ярко-голубое в паутине дубовых ветвей. Ниже — корявый ствол, будто сплетенный из окаменевших канатов. Дуб — самое красивое дерево во дворе. И самое старое. Взгляд скользнул по нему сверху вниз, от самых тонких веток до корней толщиной с две, а то и три, ее, и над спинкой скамейки — надпись, тонкие, блеклые царапины на гребнистой коре: «помни»… что-то еще и «не теряй»… Она приподняла голову, поправляя широкие поля шляпы, на которую хорошенечко так напекло, чтобы лучше видеть. «ПОМНИ ОБ С. Д. И НЕ ТЕРЯЙ НАДЕЖДУ». С. Д. Самая Длинная ночь. Кому-то она дарит надежду… Это было бы смешно, не будь это так грустно. Стоило ли убегать из Дома, где такие вот надписи змеятся, переплетаются и закручиваются в спирали, кусая себя за хвосты, — каждая крик или шепот, песня или бормотание, так что, глядя на стены, хочется заткнуть уши, как будто это действительно звуки, а не слова, — стоило ли сбегать оттуда, чтобы любоваться этой маленькой, но такой пугающей надписью?«Я ДЕРЕВО. КОГДА МЕНЯ СРУБЯТ,
РАЗВЕДИТЕ КОСТЕР ИЗ МОИХ ВЕТВЕЙ».
Еще одна веселая надпись. Почему они так действовали на нее? Может, оттого что они здесь, а не там, где стены в сплошной паутине слов? Не заглушенные ничем, они звучат более зловеще. А так хотелось отдохнуть. От Дома. От таких вот надписей. От призывов веселиться до упаду — «ПОКА ВРЕМЯ НЕ ВЫШЛО!» …от ста четырех вопросов теста «Познай себя» (один глупее другого, не пропускать дополнительные пункты!). И она сбежала оттуда. Из хаоса в мир тишины и старого дерева. Но кто-то побывал здесь до нее, перетащил сюда свои страхи и надежды и изуродовал дерево, подучив его шептать каждому, кто окажется рядом: «Когда меня срубят, разведите костер из моих ветвей». Дуб величественно простирал шишкастые ветки к солнцу. Древний, прекрасный, невозмутимый, готовый, как и любой его собрат, вынести самые изощренные человеческие надругательства без жалоб и упреков. Она вдруг ясно представила его стоящим среди развалин снесенного Дома, окруженным горами битого кирпича… как он стоит, вот так же протягивая толстые ветки к солнцу, а выцарапанные на стволе буквы призывают не терять надежды. Холод пробежал по позвоночнику. — Глупости. Дом будет стоять еще века на этом месте… «Испытываете ли вы временами необъяснимый страх перед будущим?» Вопрос шестьдесят первый теста «Познай себя». В тестах, как нам сообщили, нет незначительных вопросов. Каждый добавляет важные штрихи к психологическому портрету тестируемого. В нашем случае они могли бы обойтись одним этим пунктом. Для девушек такие же правила, как и для юношей. Сдаешь тест — уезжаешь из Дома намного быстрее. Не сдаешь — думают, что с тобой делать Захрустели шаги по гравию. Шаманка прикрыла один глаз полями шляпы. Небо… ветки… ноги, облаченные в черные брюки. — Тебе удобно? Ральф в расстегнутом пиджаке и небрежно повязанном галстуке сел на скамейку и закурил. — Здравствуйте, Р Первый. Очень удобно. А курить при детях не очень то профессионально. Какой после этого из вас воспитатель? — Говоришь так, словно сама не куришь... Она не вставала. Раз сказала, что удобно, придется теперь глядеть на него снизу вверх. Ральфа это не смущало. Он запрятал в карман зажигалку и достал оттуда сложенный листок. Развернул и держал у нее перед носом. Это список. Шесть имен и фамилий. Три из них хорошо знакомы. Слава о них бежала быстрее их самих. Фитиль, Соломон и Дон — Крысы, слинявшие в Наружность. Их фамилии намозолили всем глаза в объявлениях о розыске, которые почему-то развешивали на первом этаже. Как будто и Акула уже спятил настолько, что отождествлял первый этаж с улицей, патетично взывая с его стен к случайным прохожим: «Всех, кто может что-либо сообщить о местонахождении упомянутых подростков…» На третий раз вернули одного Фитиля. Куда делись другие «упомянутые подростки», так никто и не узнал, а Фитиль не решался сбегать в одиночку и остался в Крысятнике — жалкой тенью прежнего себя, шарахающейся от каждого Крысенка. — Да? — проговорила Шаманка, поправляя длинный подол платья носком балетки, чтобы зря не пачкался. — Первые трое — Фитиль, Соломон и Дон, остальных я не знаю. Они что, тоже сбежали? — Не совсем. — Не совсем? Это как? Я не очень хорошо понимаю, что вы от меня хотите... Ральф перевернул свой список и придирчиво изучал его, как будто желая убедиться, что ничего не напутал. — Остальные из первой, — сообщил он. — Пока никуда не сбежали, но отчего-то очень рвутся. Она села. Теплая и поджаренная солнцем спереди, мокрая и замерзающая сзади. Вся в муравьях и в песке. Отряхнулась, борясь с головокружением. — Звонят родителям, — продолжил Р Первый, не отрываясь от списка. — Пишут письма директору. Просят забрать их из Дома как можно быстрее. Создается впечатление, что не будь они… ограничены в передвижении, то последовали бы примеру тех троих. Кажется, их кто-то запугивает. Ты об этом что-нибудь знаешь? — Нет, — ответила она. — Впервые слышу. Мальчишечьи дела меня никак не касаются. Я думала, вы это знаете. — И у других не интересовалась? — Зачем мне лишняя морока? У меня, в девичьем крыле, своих соплей и пудры хватает. Тоже плачутся, тоже домой хочется. Терплю… И вам советую придерживаться такой тактики. Ральф убрал список в карман и откинулся на спинку скамейки. Его явно не устраивал ее ответ. — Все у всех одинако. Ральф любовался небом сквозь ветки, подставляя лицо солнечным зайчикам. У него очень мрачное, злодейское лицо — у настоящих злодеев таких не бывает. Только в кино, в самых старых фильмах. И он даже не думал седеть или лысеть, хотя проработал здесь уже… лет тринадцать, не меньше. Очень стойкий человек. — А…вы не интересовались об этом у самих мальчишек? Думаю, у них информации побольше будет. — Интересовался. У такого же, как и ты. Тоже сидел здесь, загорал. — И совсем ничего? — Хорошо, — резко ответил он. — Допустим, ты ничего не знаешь. Но что ты об этом думаешь? Чего они боятся? От чего пытаются бежать? Шаманка пожала плечами и шаль ее упала на мокрую траву: — Ну, смотрите, если судить, с моей точки зрения… И основываясь на том, что происходит у меня в крыле. То можно предположить, что их просто выживают. Р Первый погрузился в задумчивость. Надолго. Девушка тоже молчала. Может, и не стоило говорить ему обо всем этом. Длинный язык — еще пойдет жаловаться Крестной. Воспитатели — существа непредсказуемые, никогда не знаешь, какие выводы они сделают на основе полученной от тебя информации. — Ты хорошо помнишь прошлый выпуск? — внезапно спросил Р Первый. Шаманка поморщилась. Некоторые темы не обсуждаются. В домах повешенных — веревки. Может быть, даже мыло и гвозди. Ральфу это известно не хуже, чем мне. — Прошлый Выпуск...Нет, — честно ответила медноволосая. — Плохо. Только обрывками. Ночью я крепко спала. А утром…а утро я и вовсе забыла. Детей из Могильника не любили, сами помните, через что мы все проходили…зачем им было что-то знать, если все равно до конца просидят в четырех белых стенах? Он щелчком отбросил окурок. — Вы тогда ждали чего-то совсем другого, верно? — Может быть. Лично я ждала свою подругу на утро…она обещала мне показать один фокус. Встать и уйти будет невежливо. Хотя это так и напрашивалось. И ее все сильнее раздражала собственная позиция на уровне его колен. Встала с земли и пересела на скамейку. — Ты ведь Прыгун? Он перешел все мыслимые и немыслимые границы. Интересно, чем она его спровоцировала? Неужели тем, что отвечала? Может, и так. Любой на ее месте уже послал бы его к черту. Есть множество способов послать человека к черту, не прибегая к открытому хамству. Ральф абсолютно не удивился бы, если она сейчас спросит: «Что-что? Как вы сказали? Прыгун? Что вы имеете в виду? По-вашему, я похожа на кенгуру?» — по-девчачьи кокетливо поправляя кружевной воротник. Он, в общем-то, только этого и ждал. Но чем больше разных вариантов «что-что?» приходило на ум, тем становилось противнее. Лучше уж послать его к черту. Хотя она и этого не могла. Потому что…потому что…да потому что об этом никто никогда не говорит! Поэтому она честно призналась: — Да. Я Прыгун. И что? Вам рассказать какого это? Ральф был потрясен. Смотрел на девушку, приоткрыв рот, и долго не находил, что сказать. — Ты так спокойно об этом говоришь. — Не спокойно, — поправила Шаманка его. — Нервно. Хотя, может, по мне этого и не видно. Вы все равно сами обо все узнаете… Вы прям как вампир. Гипнотизируете…Вот я и рассказываю вам обо всем. — Но другие… — запнувшись на слове «Прыгун», он поменял его на «такие, как ты», — Никогда об этом не говорят. — А я плохой Прыгун. Неправильный. Ральф замер, его глаза лихорадочно блестели, как будто он умудрился откопать в канаве что-то невообразимо ценное и теперь никак не мог в это поверить. — Что значит «плохой»? — спросил он. И вдруг она поняла, что, может быть, ей этот разговор даже нужнее, чем ему. Потому что никто никогда не спрашивал себя о том, что и так понятно. Или казалось понятным. — Не люблю. Все намного проще. Чтобы понять, как он удивлен, на него и смотреть не надо. Ответила на вопрос прежде, чем он успел его задать: — Я не прыгаю. Не обязательно делать то, что можешь. Необязательно это любить. Со мной это случилось…задолго до Выпуска. Это как провалиться в страшный и непонятный сон, после которого просыпаешься в холодном поту. Там я видела многое…что в нашем мире должно было произойти намного позже. Иногда это очень полезное дело. Но…противное. Нечасто я таким занимаюсь. — Хочешь сказать, что это не единичный прыжок? — Я могу перенервничать, испугаться чего-нибудь, испытать сильное потрясение. В таких случаях иногда прыгается. С вами такого не случалось? — Я не… — начал он. — Наверняка случалось. Просто вы ничего не помните. Это забывается очень быстро. Сон, я же говорю. Я предпочитаю называть это так. Ну вот. Теперь он поперхнулся и закашлялся. Шаманка втянула ноги на скамейку, положила подбородок на колено и глядела, как он судорожно кашлял. Он как ребенок, играющий со спичками. Заиграется в папу и в пожар — а потом удивляется, когда вдруг приезжает машина с настоящими пожарными. Хотя в его детских книжках яркие картинки подробно объясняют, как одно вытекает из другого. — Сейчас вам захочется прервать меня, — предупредила она. — Или просто куда-нибудь уйти. Это со всеми так, не беспокойтесь. Я привыкла, и вы даже не покажетесь мне грубым или бестактным. Я на такое не обижаюсь. Ральф сидел, ссутулившись, запустив пальцы в волосы. Лица его не видно, но, судя по позе, чувствовал он себя не очень хорошо. — Я никуда не собираюсь уходить. — сказал он. — И мне вовсе не хочется тебя прерывать. Стойкий человек. — Зря, — ответила Шаманка. — Мне чем дальше, тем меньше нравится наш разговор. И вообще я здесь отдыхаю. Он явно не верил. — Ты мне все больше кого-то напоминаешь. Кого-то очень знакомого… — Тогда я думала, что это конец. Конец всего, что старшие построили. Выглядывая из окна Могильника на всю творившуюся суматоху, словно что-то перевернулось внутри. Не знаю, как у других, мне много кто рассказывал про ту ночь и то утро, но в тот момент ощутилась эта ноша взросления. В один миг на десяток лет все мы повзрослели… Ральф поморщился от неприятных воспоминаний. Он тоже был там. Даже сейчас, спустя почти десять лет, это липкое ощущение страха и неизвестности напоминает о себе. Неприятно. Очень. Ральф молчал целую вечность. — А потом… — А что было потом, я не стану рассказывать. Это не имеет значения. Я перестала быть Шкетом…стала Шаманкой. Отпустила прошлое со старым прозвищем. Вы, кстати, не первый человек за этот год, кто заставляет меня копаться в моем же грязном белье. Ворошить прошлое и все такое. Он опять со вздохом полез за сигаретами: — Ладно. В любом случае спасибо. Мне, наверное, больше не стоит тебя ни о чем спрашивать? — А насчет схожести: я очень люблю переодеваться. У меня целая полка выделена в общем шкафу. Приятный бонус, как вожаку. — И почему именно тебя взяли на эту роль? — Я оказалась в нужный момент в нужном месте. Или…за меня словечко замолвили. И тут наконец появляется Русалка. Идущая вместе со Сфинксом. Они медленно брели к ним через двор от девчачьего крыльца. Джинсы-клеши, плетеная веревочная жилетка и волосы сказочной длины, всего на ладонь не достающие до колен. Ральф прищурился. — Мне даже не надо гадать, чтобы понять, кто с вами разговаривал на этом же месте, — с улыбкой проговорила Шаманка и встала со скамейки. Поморщила обгоревший на солнце нос и побрела навстречу к паре. — Хорошего вам дня, Р Первый. Если захотите еще поболтать, я всегда рядом…***
В четвертой, кроме Шакала, который навешал на себя всевозможного вида пуговицы, никого нет. Шаманка осторожно нырнула из коридора в комнату и осталась стоять у двери. Мялась и подбирала нужные слова. С Шакалом ей легко было говорить. Что уж тут. Где «А», там и «Б». Даже думать не приходилось. Просто надо начать. Шакал с кем ругался, теребя грязными пальцами, провод от наушников, которые плотно прилегли к его ушам. Он вовсе не замечал гостью, продолжая брюзжать, нелестно выражаясь в чей-то адрес. Медноволосая аккуратно подошла к общей кровати и села на самый краешек. Потянулась к одному наушнику и слегка его оттянула, чтобы хоть одно шакалье ухо ее услышало. — Табаки! Табаки! — вдохнув воздуха, заверещала девушка. Тот, перепугавшись, чертыхнулся и ощетинился, как кот, которого гладили против шерсти. — Какого лешего ты тут забыла? Время видела? Ночные свидания у вас со Слепым строго по расписанию, я слежу за этим, — затараторил колясник. — Как видишь, сейчас не ночь, и Слепого я тоже тут не нахожу. — Я по другому поводу. — По другому поводу, значит, — повторил Шакал, скорчив задумчивую гримасу. — И что же у нашей ведьмочки стряслось? Неужели наш вожак тебе не по душе и ты решила пожаловаться на него? Что? Плохо целуется? — Да какой к черту Слепой? Я по другому поводу! — Я тебя слушаю. Пока никого нет, мы можем спокойно посплетничать: кто, когда, с кем, почему, зачем, откуда. На любой вопрос найду ответы. — Я…я хочу уйти из Дома навсегда. Насовсем. Шакал от услышанного подавился слюной и громко закашлял, в миг краснея, как спелый помидор: — Клещей мне в трусы! Мухоморов тебе в рот! Что за детский лепет я только что услышал? Скажи, дорогуша, что ты пошутила над старым и глупым Шакалом. Мы вместе с тобой громко и здорово посмеемся. Но Шаманка не отвечала. — Нет, нет, нет и еще раз нет! Я отказываюсь верить и принимать такие ужасающие мой ум слова! Ты хотя бы подумала, прежде чем такое сказать? Мне кажется, что ты вовсе отключила свой ум и перешла на марсианский язык! — Я…знаю… Дальше только хуже будет. Поэтому не хочу. Мне будет легче в Наружности. Шакал заткнул уши руками и, вытащив язык изо рта, принялся напевать какую-то глупую детскую песенку. — Я тебя не слышу. Я тебя не слышу. Я тебя не слышу. — Я всем об этом расскажу. Пересдам этот дурацкий тест и первым же автобусом уеду в Наружность! — била кулаками об матрас Шаманка. — Только ляпни кому-нибудь такой бред, — тут же посерьезнел Шакал. — Только ляпни. Особенно Слепому. Не для этого он тебя около себя держит. Был бы кто другой, даже носом бы не шмыгнул! — Меня около себя никто не держит! Ясно? Я сама по себе! И я не хочу больше здесь находиться! — Эх, дорогуша, вот увидишь, ты еще пожалеешь об этом разговоре…