Птицы без крыльев

Тачка выглядит круто. Хромированный кузов блестит даже в полутёмном гараже, играя причудливым отражением одной единственной лампы. — Это отца. Говорит Диего, переминаясь с ноги на ногу, пока он обходит это вычурное автопромное чудо, пытаясь придумать хоть одну причину не свалить подальше прямо сейчас. Найти неприметный пикап, надвинуть на глаза капюшон пониже, а мальчишку замотать в какое-нибудь одеяло и гнать что есть силы, пока подвеска не отвалится с жутким грохотом, и не повалит из-под капота пар. Гнать по самым заросшим тропам, по самым ухабистым срезам, по таким дорогам, куда нормальному человеку в жизни не хватит ума свернуть. Потому что на самом деле всё это бесполезно. Им не уйти далеко пешком, а машина есть машина. Их объявят в розыск тут же, как только их ноги пересекут порог подземного гаража. Антон уже знает, его люди уже знают, и во сколько бы слоёв Дани не замотал паренька — Диего Кастильо всегда останется Диего Кастильо. Он видит это в его глазах, уже не таких уверенных и горящих энтузиазмом. Это и продлилось-то всего пару секунд, пока мальчишка протягивал ему руку и закрывалась тяжелая створка лифта. — Хочешь поехать на ней? Они криво усмехаются практически в унисон, осознавая, насколько нелепо звучит это предположение вслух. — Ну если мы собираемся в ресторан или совершить променад по лазурному берегу… Едва не путаясь в ногах, он изображает поклон, отставляя потную и закопчённую пороховыми газами руку в сторону со всей возможной грациозностью. Этот жест смешит Диего куда активнее, и Дани думает, что так даже лучше. Пусть лучше улыбается на его клоунаду, чем думает о том, сколько патрулей уже выехало на оцепление района, и сколько ещё подтянется, когда первая группа обнаружит разбросанные трупы охраны. Жрите, не обляпайтесь, ублюдки. — Однако, ты вроде не голоден, а купаться в два по полудню придёт в голову только отчаянному туристу. Или трупу, сброшенному в море. — Посему, предлагаю подыскать всё же нечто менее блестящее для нашей цели. И всё-таки руки страсть как чешутся обнять ладонями этот кожаный руль и вдавить педаль газа до полной, пока мерное урчание мотора не превратится в отчаянный рык, и чтобы с дымом из-под колёс. Дани делает мысленную пометку обязательно провернуть на механической крошке нечто эдакое, может лишь чуть-чуть позже. Вот победят Антона, скинут его трон с балкона Капитолия, затушат здоровенную сигару о горделивую морду и тогда… — И какой у тебя план? Его дёргает от собственных мыслей, не ко времени и не к месту, и будь в его нутре чуть больше стыда, Дани отчаянно бы покраснел, спрятал глаза в пол и что-то промямлил, сам не разбирая слов. Может и хорошо, что весь стыд выбило осколками шрапнелей. Так какой план? Ну, совершенно точно для начала, выбраться отсюда и оценить обстановку. Стоило бы перед уходом установить какую-нибудь растяжку в кабинете, чтобы задержать группу захвата, но что тогда, что сейчас это кажется худшим решением. Да, кого-то убило бы на месте, кого-то покалечило, кого-то контузило. Но среди десятка нашлась бы одна неубиваемая сволочь, что сообщит по рации о нападении и тогда прощай хотя бы попытка высунуть нос из гаража без уперевшихся дул со всех щелей. Их тихий отход даст большую фору. Наиболее вероятно, что Диего сейчас ищут по кабинетам, в надежде, что мальчик успел спрятаться загодя. — Для начала выберемся отсюда. Он коротко машет рукой, призывая Диего подойти ближе и устраивается у механизма открытия ворот, безжалостно срывая крышку с панели замка и скручивая меж собой провода. — А после? У меня не было связи, но papa уже могли сообщить, что меня нет в кабинете. Из него мог бы выйти хороший тактик. В свои тринадцать он и сам мог похвастаться парой умений, и сбегать от военного конвоя тоже входило в этот список. Однако, даже в те годы он бы более свободен. Дани не знает, как смог бы мыслить, посылай людей на его перехват ни какой-нибудь там поганый диктатор Антон, а «Антон, родной mi papa». Смог бы он сопротивляться так же отчаянно, или золотая клетка сдавила бы прутьями голову, так что не вырваться? И всё-таки нечто коробит его во всей этой ситуации. Дани соскабливает изоляцию складным ножом, выщербляет искру и хмурится жестко, никак не желая выбросить из головы подёрнутый помехами взгляд. — Почему он решил оставить тебя там? Один точный выстрел и победа без крови. Легче лёгкого, Дани. — Просто одного, в кабинете, без охраны, в компании скучного телека и пистолета? Наводка сто процентов, охрана по кругу, а внутри он и вовсе прошёл по ковровой дорожке, как на параде, где все патроны без пороха, а толпа прорежена манекенами. Слишком опрометчиво для диктатора, чей сын незаменимая политическая фигура на доске паучьих интриг. Это была игра для Диего? Выстрели первым пока не пристрелили тебя? Или игра для него — слезинка ребёнка в обмен на предательство совести. — Он сказал… И это звучит так серо-отрешённо, что заглушает собой даже скрип непромазанных петель. Обрывок фразы, несовершенный и незавершённый. По каким-то неизвестным причинам, у Диего так и не получается закончить её, и слова снова натягивают кожу на горле, вздымаясь ломанными в тонких венах. По глазам бьёт яркое Яранское солнце. Слишком горячее для любого, кто не вырос под его светом. Даже для него оно всегда было чересчур. Лимонное и неопалимое. Хочешь узнать, какое солнце на вкус? Несколько бетонных заграждений перекрывают подъезд от выхода до самой дороги. Они образуют что-то вроде коридора, узкого и достаточно просматриваемого, чтобы застать врасплох любую помеху. Будь они на машине, вероятность удачного выезда был бы один к сотне. Но они не на машине. — Диего, нам нужно идти! Он старается сказать это достаточно твёрдо, чтобы вырвать мальчишку из плена собственных мыслей и переключить на предельно насущное. Им нельзя останавливаться, только не сейчас, когда от любого шага зависят их жизни. С пулей в голове или снова в клетку. Так ли важно? Для Диего неволя уже на одно лицо. Тонкая ладонь легко ложится в руку, пачкаясь в застарелой копоти, оружейном масле и крови. На руках Дани её уже столько, что весь океан покраснеет, попробуй только нырни. Дани тянет его на себя, прикрывает всем телом, одним слитным движением проскальзывая на улицу и прячась в густых колючих кустах у прохода. Несколько шипов сразу впиваются в тело и краем глаза, он замечает, как Диего отдёргивает ладонь в сторону и прячет за губами уколотый палец. — Прости. Шепчет он одними губами, не сумев даже как следует голову развернуть в его сторону. С первым же шагом проблемы. Первая кровь, а ведь на них никто ещё даже не наставил оружия. Подозрительно. Тихо и чисто. Дани вертит головой на все триста шестьдесят, но мелкая мушка беретты так и не находит цель. Тебе повезло. Снова шепчет в голове назойливый голос, распирая до боли виски. — Эй, всё хорошо. Он кивает напряженному Диего, прекрасно почувствовавшего всё, что чувствует он, и глупо было предполагать иное. Но пока, это всё что он может сказать, утягивая его за собой в новый колючий куст, а затем и за выщербленную баррикаду, оставляя чужой фантазии простор для размышлений, как именно обычное дорожное перекрытие оказалось покорёжено пулями. — За поворотом есть калитка для слуг. Диего шепчет ему куда-то в плечо, куда смог дотянуться, привалившись к горячему бетону, одной рукой обхватив непослушные ноги. Не привыкшие к сильным нагрузкам, они наверняка уже болели от всех их прыжков в полуприсяди, но с его губ не сорвалось ни одной жалобы. Только четкие маркеры направлений и сухие констатации отсутствия патрулей. Взгляд впился в короткую проходку, огороженную бордюром и покрытую по краям свежим газоном, подстриженным вряд ли сильнее, чем на два сантиметра. — Уверен? Ничего больше. Только голая открытая площадка, с запахом орхидей и безжалостным светом солнца. Если только группа захвата успела занять позиции, им не уйти дальше пары шагов. Ему не уйти. Но в конце концов это лучше закрытого кустами и перекрытиями главного входа, ведущего в одном направлении центральной площади. Шанс обойти её по касательной со стороны жилых кварталов был куда перспективнее. Диего кивнул. Заправил за ухо блестящую от пота, выбившуюся прядь и коротко мазнул костяшками по щеке. Дани ещё раз вгляделся в его лицо, по-детски невинное и совершенно беззлобное, даже после всего того, что случилось, готовое любить мир вокруг. Нет, на Антона он совершенно не был похож. — Ладно chamaco, давай свалим из клетки. Они рванули так быстро, как только позволяли им ноги. Облако пыли поднялось в удушливый воздух и повисло мелкой крошкой, бултыхающейся в солнечном мареве. Дани бежал. Так быстро, как только мог, подгоняя Диего и закрывая собой, мешая белое с красным с оранжево-грязным, едким и смрадным, пропитанным горькой солью и ядовитым паром вивиро. Совсем не то, что нужно ребёнку. Совсем не то, что нужно кому бы то ни было, и можно сколько угодно прикрываться свободой и обстоятельствами, но распахнутым в агонии глазам всё равно. Выгнутым смертью телам всё равно. Он ли виновен? Его ли вина, за войну, что начал не он? Их ноги скрежат по асфальту. С их тел градом льётся пот. Их слух напряжен, а их мышцы натянуты, готовые в любой момент рвануть в уворот. Их лёгкие рвёт свежим воздухом, когда они, тяжело привалившись к стене высотного дома, пытаются отдышаться и выморгаться, осмотреться и свыкнуться, что одна часть пути осталась уже позади. Дани проще. Он так скакать едва ли не с пелёнок привык, но Диего в пример хорошо держится, медленно цедя воздух сквозь зубы, хотя организм и просит обратного. Дани трогает его за плечо, аккуратно, как за хрупкую вазу Олуа, принося подношения и моля об удачи. Диего смотрит в ответ. Блестящими глазами, пряча в солнечном свете раскрасневшиеся щёки. На его смуглой коже эта природная краска почти незаметна. — Ещё немного. Палец тычет куда-то за горизонт, за дома и ряды остриженных пальм. — Выберемся из центра и рванём к вон той горной гряде. Там есть одно место. Рот искажает улыбка при воспоминаниях о том несуразном крабе. Диего он наверняка понравится, дети любят такое. После революции их там много гуляло. — Заберёмся через него на вершину и легко сможем сбить со следа конвой. Его лицо как-то сразу меняется. Диего стушевывается и уже не смотрит за горизонт, предпочитая твёрдую землю под ногами. — Я не умею. Нос красно-белого кеда зарывается в просоленную землю с песком, выщербляя неровную лунку. — Никогда не забирался выше дома на Исла-дель-Леон. Papa считает это опасным и несуразным. Было бы даже удивительно считай Антон по-другому. Считай он хоть что-то приемлемее своих тепличных условий, где даже рукоять твоего пистолета будет сделана из крокодиловой кожи. Где каждый заключенный на привязи, и пусть скалит зубы как хочет, только сильнее натянет свой поводок. Чертов вылизанный сюрреализм, на столпах из двойных стандартов. Дани треплет его по волосам и говорит то, что когда-то сказал ему Алехо почти в точно такой ситуации. — Не переживай, chamaco, на самом деле это не сложнее подъёма по лестнице. Только ступеньки не такие чёткие. И если сорвёшься, башку в кровь размозжишь. Этого Дани предусмотрительно не добавляет. Людей на улице мало, даром, что центр города. Будто только что закончилась эпидемия чумы, и кто не умер ещё слишком хорошо помнит, что бывает, когда решаешься высунуть нос. Стены тут тоже не помогут, но мнимая защита, такая укоренившаяся внутри, что кажется, будто затхлые комнаты дома гораздо надежнее пыльных солнечных улиц. А может, всё дело в том, что умирать дома гораздо приятнее? Дани ведёт их через несколько улиц. Самым узкими и скрытыми, насколько это возможно. Замирает, услышав голоса, и прикрывая собой, проводит по чужим дворам, слишком ухоженных и лоснящихся, чтобы без стыда оставлять за собой выломанные прутья и притоптанный газон. Ему всё равно. Диего просто делает то, что он говорит. — Ты здесь вырос? Как-то не впопад шепчет Диего, когда они лавируют между очередными дворами. Несколько раз приходится пригибаться и снова прятаться за колючими кустами. Постепенно улицы наводняют машины конвоев FND и чем ближе они к концу центра, тем их поток становится плотнее и нервы у мальчишки должно быть сдают с каждым шагом, раз он решается на этот шепот. — Ну… Дани вглядывается в очередной грузовик, курсирующий мимо вздыхающих горожан, отчаянно пытающихся закрыть носы от выхлопных газов. — Будь это так и мы увиделись бы при других обстоятельствах. На приёме каком. Антон вроде проводит нечто ежегодно-лицемерное, с благотворительностью и янки на разогреве. Те что-то трындят про рабочие места и картинно жертвуют фальшивые чеки в кубышку. На таком зрелище пришлось бы постоянно таскать с собой мешочек мяты, чтоб не стошнило. — Прости. Он снова неудачно дёргает рукой и ранит о колючку кожу на открытом предплечье. Порез тут же набухает кровью и Дани не остаётся ничего, кроме как намочить наиболее чистый палец слюной и стереть первые капельки крови. Вся его одежда, включая несколько эластичных жгутов, давно перемазана так, что вряд ли её можно прикладывать хоть к чей-нибудь коже. — Мой приют находится на юге, в Сан-Каэтано. Красивое место, особенно когда дожди начинаются. С высоты крыши они любили смотреть как наполняются старые водоотводные канавы, выкопанные ещё, наверное, до первой революции. Поток воды сносил за собой даже мелкие камни и это зрелище залегло в их детском мозгу фейерверком эмоций. Ещё до того, как они узнали значение слова «фейерверк» в их головах он поселился именно так. Алехо любил пускать кораблики вниз по течению. — Никогда не был там. Очередной грузовик выбросил облако выхлопа прямо в их сторону, заставляя рефлекторно зажать носы рукавами. Уроды, да сколько вас там?! — Как-нибудь покажу его тебе. Дани непринуждённо подмигивает и легко кивает головой в сторону освободившегося проёма. Диего уже привычным образом поднимается на полусогнутые и весь напрягается, ожидая команды. Ещё немного. Его бело-красная форма теперь похожа на жеванную тряпку, брошенную под колёса грузовика FND. И даже в ней он по-прежнему остаётся Диего Кастильо. — Тихо. Дани едва успевает остановится, перехватить Диего поперёк талии и прижать к себе, оттаскивая их обоих за стену. Патрули рассыпаются по улицам, как тараканы, и они не успевают ускользнуть до того, как их сетка дотянется до выезда. Эти дотошнее, чем обычная солдатня. Внимательнее, злее, и пальцы с оружия не убирают, будто так с ним из матери и вылезли, а вместо крика скандируя заевшее — стоять, досмотр FND! Они едва не вылетели ему в лицо. С прямой, как струна спиной, лапшой-передатчиком в ухе и с массивной штурмовой винтовкой в руках. Даже если напасть со спины, ублюдок успеет гаркнуть о нападении в рацию и тогда район оцепят десяток таких. Его берцы в крошево мелят мелкий дорожный камень, за метр выдавая позицию, но ему казалось было плевать. Два шага влево, два шага вправо. Совсем рядом с ними, и, если сделает еще пару вперед. Отступать назад тоже хреновая идея. Голоса патрульных уже слышались с той стороны забора. Дани судорожно осмотрел здание над ними и приметил окно наверху, куда точно не дотянуться ему, но при подсадке, Диего заберётся легко. Так будет проще. Он выкарабкается, проползёт как-нибудь, но с ребёнком на руках этот риск свеч не стоит. Детское сердце под пальцами стучит, как загнанная птица в клетке. Дани отпускает аккуратно, медленно разжимает захват и сразу привлекает к себе внимание, одним кивков указывая наверх. Диего не спорит. У него нет выбора, и он полностью доверяет его инстинктам, становя ногу в бело-красном кеде на руку и напрягает мышцы, готовый во что бы то ни стало ухватиться за раму с первой попытки. Не важно, что там за ней, главное сделать. Главное сделать, как он сказал! Дани сцепляет пальцы, принимает на себя вес ноги, сжимает губы и что есть силы подкидывает, задерживая шумное дыхание глубоко внутри лёгких. В тот момент, когда детские пальцы вцепляются в тёплое дерево, в кармане его брюк раздаётся механическая трель. Он забыл о мобильнике. Конечно, он забыл о нём, ещё в тот момент, когда входил в кабинет с пистолетом наизготовку, но вместо головы проклятого деспотичного ублюдка, на него уставились наполненные страхом глаза ребёнка. Одному Богу известно, сколько разом он испытал в тот момент. Гнев, разочарование, отчаянье, безнадёга. Дани и сам не знает стольких названий смеси гормонов в его крови, и плевать он хотел на все разом. Чёртова трубка стала такой неважной и сейчас пришла пора расплатиться с полна за свою беспечность. Время будто замедляет свой ход. Дани бросается в сторону. Вынимает из кармана раскладной нож, оголяет лезвие и пригибается всем телом, убирая свою фигуру с прямой линия взгляда противника. В голове напряженными молотками по нервам стучит — нельзя облажаться! Нельзя-нельзя-нельзя! У тебя один шанс из миллиона и если ты его проебёшь… Ты проебёшь всё на свете! Свою жизнь. Свободу. Яру. Планы. Мечты. Жизнь Диего. Диего, что сейчас с застывшим ужасом во взгляде смотрит на него, вися на оконной раме, не в силах сдвинуться с места. Его руки скоро затекут, но ему всё равно. Его тела будто не существует, существует только этот момент, застывший во времени и пространстве. Момент разделивший всё на до и после. Один на один. Жизнь против жизнь. Не облажаться! Не облажаться! НЕ ОБЛАЖАТЬСЯ! Дани подныривает под руку, разворачивается прямо в полёте и бьёт. Бьет с силой, наотмашь, под мелодичную трель пробивая насквозь фирменный берет, передатчик-лапшу и красное, горячее ухо. Нож входит в плоть с тихим чавком, пачка в крови руку и сливаясь с красным на ткани берета. Солдат тихо стонет. В его глазах ещё застыло это напряженное непонимание, последнее в жизни, а изо рта вырывается тихий стон прежде, чем его тело грузно оседает на пыльную землю. Дани укладывает его как можно тише, рефлекторно подставляя руки, а потом с таким же влажным звуком дёргает нож обратно. Механический звук затихает вместе с тихим выдохом плоти. Он вытирает нож прямо о форму, дочиста, до блеска, напряженно вслушиваясь в звуки мира, и подпрыгивает на месте, когда с глухим грохотом Диего спрыгивает обратно в переулок. Это заставляет очнуться. Сморгнуть красную пелену и расслабить мышцы, рефлекторно готовые кинуться резать дальше. Сколько вас? Я вырублю сколько потребуется! — Эй, всё хорошо. Дани выставляет вперёд руки, будто и не отдавая отчёта о смазанных пятнах крови. Он просто смотрит перед собой и видит только ужас от смерти в чужих тёмных глазах, и это отвратительно, мерзко и дико. Но какой у него был выбор? — У меня не было выбора. Готовит он четко и твёрдо, сваливая всю вину на себя, чтобы мальчишка даже помыслить не смог что в этом была хоть капля его участия. Он. Он. Только он. Вечно он. Ему здесь везёт на смрад смерти и голое поле из трупов. Пули всегда от него, ножи в чужие тела, и это грёбанное проклятье крест его плеч. — Диего. Тёмные глаза подёргивает влажная плёнка и каменные черты, вышколенные отцовским воспитанием, наконец идут трещинами. Дани проезжается коленями по земле и прижимает Диего к себе, так крепко, что загнанный трепет чужого сердца бьётся внутри его собственных рёбер. Он держит его, обнимает, закрывает от всех, наконец давая остаться наедине с чем-то личным, с чем-то что давно вырвали с корнем, но оставили мелкую поросль в сердце. Ха, думаешь они свободнее нас? Думаешь тряпки и свежая жратва делает их особенными? Свиньи тоже едят по пять раз на дню, и совсем не для блеска их розовой кожи. — Он сказал — это для того, чтобы знать своих врагов в лицо. Диего не плачет, только мелко дрожит в его руках, будто солнечная Яра, его солнечная Яра вдруг превратилась в айсберг. …знать своих врагов в лицо. И что же ты узнал, Диего? — Нам надо идти. Красные пятна смазываются о белую рубашку, застывая инфернальной абстракцией. Флаг Яры выглядит также. Его более правдоподобная версия. — Нам надо идти, Диего. Мальчик едва заметно кивает в ответ и поднимается на ватных ногах, не обращая никакого внимания на припорошенные пылью штаны.