***
Собственная мать смотрела на родного сына свысока – горделивая осанка и взгляд прямо кричали об огромном авторитете, который не рушился ни при каких обстоятельствах. Она – центр вселенной, и никто не способен её сломить. Осипов уже привык к подобному положению дел и только закатывал глаза на подобные поступки. Раздражает… Как же она раздражает… Отношения с матерью ухудшались с каждым его приходом в родную коммуналку, где он провел детство. Семейная фотография, где отец был вырезан из неё старыми советскими ножницами, демонстрировало, что хорошим этот человек никогда не был. Бросил беременную женщину и сгинул в неизвестность. Осипов и не помнил, когда мать последний раз говорила что-то хорошее. За последние годы суровость и равнодушие в этой женщине достигли пика, крайней точки. Она, ни капли не стесняясь своего высокомерного поведения, вновь отчитывала сына: - Ты совершенно забыл про родную мать! Кто тебе дороже – я или твои девки, которых ты непонятно откуда подобрал?! - Не задавай вопросов, на которых ты и так знаешь ответ, – без интереса ответил Артём, глуша раздражение в кружке кофе. - Да я все для тебя! Я ночами не спала, воспитывала, обувала, одевала, чтобы что? Понять, какой неблагодарный сын у меня вырос?! - Был бы я не благодарным, то вообще к тебе не приходил и тем более тебя не обеспечивал. Так что твои аргументы веса не имеют… - Как ты смеешь говорить так с собственной матерью?! Я могла сделать аборт, и ты бы вообще не родился! Боже, как же больно… Каждое слово острыми стрелами пронзало юную, повидавшую слишком много за этот срок душу. Он вспомнил себя, возвращавшегося со школы с разбитыми очками и разодранными рукавами пиджака, сшитых главой семейства собственноручно. Первостатейные ругательства летели, словно хлесткие пощечины по детским щекам, но Осипов не мог этому противостоять. Сказать что-то против родной матери? Невообразимо. Он помнил, как стирал собственные рубашки от грязных пятен, потому что его бросали в глубокие лужи одноклассники, громко смеясь над ущербностью маленького мальчика. Со слезами, душащими его похлеще удавки, и хозяйственным мылом в руках мальчонка отстирывал одежду, совершенно не получив поддержки от человека, подарившему ему по сути жизнь. Наталья Борисовна, с малых лет жившая впроголодь, не видела смысла в жалости к собственному ребёнку. Все мужчины после расставания с ненавистным женихом казались полностью опущенными личностями, готовыми оскорбить, унизить, сделать самое гадкое. Роды в ужасных условиях и с не менее невыносимыми схватками стали первым звоночком. Младенец, аккуратно расположившийся на груди, не вызвал у Натальи Борисовны материнского инстинкта, и вообще каких-либо чувств. Только равнодушие. Ведущее к необратимым последствиям равнодушие. Артём понял – нельзя никому показывать свою слабость. Ведь если покажешь истинные эмоции – тебя растопчут и будут медленно уничтожать. Кромсать. Рвать на мелкие частицы, пока ты не взвоешь. Он уже привык к подобному положению вещей и полностью скопировал отношение матери – такая же холодность, за которой скрывалось израненное сердце… - И не смей свою девку сюда приводить! Я не желаю с ней знакомится! – не унималась Наталья Борисовна, прикурив дешёвую папиросу. – Только не говори, что ты жениться на ней собрался… - А если и собрался, то что? - Тогда дорогу сюда ты можешь забыть! – крикнула женщина, ударив кулаком по столу. По комнатушке раздался тяжёлый, ещё более уничижительный чем их ссора звук. Осипов не мог больше терпеть. Желание поговорить с матерью, высказаться, и в будущем познакомить её с Лизой оказались полным крахом. Молодой человек тяжело вздохнул, легонько толкнув кружку с недопитым кофе: - Благодарю тебя за тёплый приём. Продолжай жить в своём выдуманном мирке.***
Темноту ночного, абсолютно типичного Московского двора со множеством многоэтажек развеял шум автомобиля, медленно направляющегося в сторону подъезда. Телефон в руке так и не завибрировал о входящем звонке. Лиза не звонит… С силой захлопнув дверь машины, Артём остановился, сев на скамейку. Дождь, как назло, капал как из ведра, попадая своими каплями на темно-синюю кепку, недавно подаренную Виноградовой на годовщину их отношений. Кто-то, возможно, скажет, что это не подарок вовсе, но Осипову этот знак внимания показался вполне милым. Никто так не любил его, как Лиза. Тихая музыка, доносящаяся из серого, пузатого телевизора вводила девушку в некий транс от приятной мелодии, ласкающей уши. Певица будто убаюкивала слушателей своим мелодичным голосом, ни на секунду не отпуская от себя микрофон. Лиза полностью растворилась в танце, и движения её были так легки, как взмахи кистью талантливейшего художника. Он также мастерски изобразил улыбку, украшенную красными линиями помады, мягко лежащей на ярко выраженных губах, и руки, плавно выводящие узоры в воздухе. Соблазн воспроизводить это воспоминание на проигрывателе и смотреть бесконечное количество раз щёлкнуло где-то в голове, как в типичных детских мультиках, когда герою сего шедевра приходит на ум гениальная идея, которая практически всегда оборачивается чем-то нехорошим. Но Осипов нажимал бы на повтор столько раз, сколько бы было нужно. В комнате стоял запах цветов. Розовые бутоны тюльпанов, купленные по дороге домой, пропитались медовым запахом, разлетевшимся в небольшой столичной однушке, недалеко от родной коммуналки, где проживала ненавистная мать. В той самой девятиэтажке, на четвёртом этаже жила и Надежда Семёновна, прямо напротив квартиры Осипова. Старушка заменила ему мать, от которой остались лишь обрывки хороших воспоминаний. Надежда Семёновна, добрая и чуткая пенсионерка с больным сердцем, всеми своими фибрами души демонстрировала искренность и понимание. Она будто накрывала тёплой шалью чужие проблемы и переживания, оказывая ту самую, необходимую для совершенно любого человека помощь и поддержку. Если бы ангелы существовали, то Надежда Семёновна укрывала своими белыми крыльями тех, кто подвергся жестокой несправедливости этого безобразного со всех ракурсов мира. Песня остановилась. Ласковый куплет про любовь и разрушенную дружбу сменился очередным житейским сериалом про стражей порядка, пытающихся бороться с бандитами, щедро откупившихся от них стопкой разноцветных бумажек с изображением президента Америки на банкноте. Идеальное правосудие, ничего не скажешь… Виноградова предпочла не обращать внимания на подобные, никому не интересные истории, которых сняли уже тысячами по разным российским телеканалам. Хоть что-то бы поменяли в своём банальном сценарии. Девушка медленно подошла к объекту своего обожания, сев рядом. Рука Артёма, скрытая тканью домашней кофты, мягко обняла Лизу за хрупкие плечи. Всякие слова были излишни. За них говорили поступки. Всепоглощающие, равносильные… Капли дождя, не прекращающегося ни секунду, на что-то точно намекали. Словно кричали о безысходности и скором отчаянии Осипова. Паренёк поднял голову к небу. Тёмное, заболоченное тучами небо никак не прекращало своего наказания в виде ливня и луж. Артём и не заметил, как пробрался в подъезд, сняв с себя кепку и смахивая противные капли воды, все ещё оставшиеся на любимом подарке. Он не слышал собственных шагов по лестнице, чудившихся очевидным отражением в покое лестничной клетки. Перед глазами мелькала прозрачная пелена, застилающая полноценный обзор на видение реальности. Но Артем упрямо поднимался выше, желая найти ответ на так долго мучавший его вопрос. Звонок. Постукивания в дверь. Это длилось целую чёртову вечность, но он ждал, что ему откроют. Скажут, что все будет хорошо. Но будет ли? Дверь открылась. На пороге стояла Тихомирова в белом домашнем платье, показывающим остроту женских ключиц. Большие, серые глаза прищурились от света лампочки, еле мигающей под белым потолком. Шёпотом, все ещё привыкая к блеклому освещению, Катя поинтересовалась: - Тема? Ты чего так поздно? Что-то случилось? - Да. Случилось. Он вошёл в квартиру, снимая напрочь мокрые кроссовки. Тихомирова тихонько направилась на кухню, ставя наполненный водой чайник на газ. Две кружки расположились на обеденном столе. Осипов, все это время внимательно смотрящий на действия подруги, пытался понять, где Лиза. В голову ничего не приходило. Космос, шоркающий тапочками по линолеуму, прошёл на кухню, садясь рядом с ними. Синие глаза изучали гостя, пытались найти хоть малейшее изменение. Но ничего не было. Абсолютная пустота. Осипов, конечно, понимал, что заявляться к друзьям ночью – это полный абсурд, показанный где-то в глупых подростковых сериалах про лучших подружек, но ему ничего не оставалось, кроме как прийти к ним, как побитая собака, и жаловаться на жизнь. Ничего не поделаешь. - Она мне вчера звонила весь день и молчала. Я сначала так и подумал, что это какая-то странная херня, – прошептал Холмогоров, отпив глоток теплого чая. Артём не успел ничего ответить – раздался телефонный звонок. Слишком громкий телефонный звонок для тихой ночи. Схватив устройство, Тихомирова обратила внимание на номер. Павел Андреевич. Коллега по работе. Смутившись такому позднему звонку, девушка все же подняла трубку. - Катерина, здравствуй. У меня срочные новости. Она не понимала. Какие срочные новости могут быть в два часа ночи? - Я вас слушаю. - Недавно привезли труп. Весь истерзанный, с пулевыми ранениями по всему телу. Я, когда на лицо посмотрел, глазам своим не поверил. Тихомирова молчала и медленно перевела взгляд на Осипова. Нет, это не может быть правдой. Следующие слова судмедэксперта не были слышны от шока осознания ситуации. Она лихорадочно бегала глазами по помещению, сфокусировав взгляд на Артёме. Звонок завершился, и все слова в русском языке, похоже, исчезли из лексикона Екатерины. - Артём… Тот замер и хрипло прошептал: - Что с моей Лизой? По щекам Катеньки скатились слезы, показывающие все без слов. - Лиза умерла…