О глупых спорах, надежде и небесном жемчуге

Тибальт встречает взгляд Ромео; прямой и острый, как шпага, он почти что режет глаза, но Тибальт больше не может позволить себе слёз — и прежде не должен был. Он пришёл умереть с честью, и своего добьётся. Если Ромео убьёт его, какова вероятность, что герцог сохранит ему жизнь? Ведь Ромео просто отвечал на вызов, не мог не ответить — дело чести. А уж налететь на его шпагу Тибальт как-нибудь да сумеет, в этом он не сомневается. — Смотрите, что кошка принесла! — замечает его Меркуцио. — Я пришёл не по твою душу, шут, — цедит Тибальт, не глядя на него. — Поэтому попрошу не лезть не в своё дело. — Тибальт, я не буду с тобой драться, — негромко заявляет Ромео. На площади уже собралась небольшая толпа, но Тибальту, в принципе, без разницы. — Не будь дураком Ромео. И не будь трусом! — бросает Тибальт, обнажая шпагу; она блестит красным, отражая пламя заката, как будто уже в крови. — Я вызвал тебя на честный поединок, будучи оскорблённым; я требую удовлетворения. — А что, он тебя нынче ночью не удовлетворил? — Меркуцио делает шаг в его сторону, оборачивается к другу: — Как же так, Ромео? — Меркуцио, не лезь, — повторяет тот слова Тибальта. — Кто-то должен постоять за твою честь! — возражает ему друг. — За честь всего вашего семейства, а? — и медленно тянет из ножен собственную шпагу. — Меркуцио, остановись, — пытается остановить его кузен Ромео, но все здесь понимают бессмысленность таких попыток. — Ну что, котяра, посмотрим, достанешь ли ты меня своими когтями? — Меркуцио делает первый пробный выпад, который Тибальт с лёгкостью отбивает, начиная обходить нежеланного соперника по кругу. — Остановитесь! — Ромео, не лезь под удар! — Меркуцио машет рукой в его сторону; на губах его играет широкая улыбка, и Тибальт тоже улыбается: зло, немного безумно; если этот шут хочет поиграть с ним — что ж, он поиграет. В конце концов, не важно ведь, от чьей руки. Они обмениваются ударами; Меркуцио скачет вокруг него в какой-то нелепом танце, Тибальт даже почти достаёт его пару раз. Ромео в поединок пока не лезет, видя, наверное, несерьёзность происходящего. Жаль, что язык Меркуцио едва ли менее остёр, чем его шпага: — Ромео, я смотрю, ты плохо старался! Больно ловко он двигается, не находишь? Может, поэтому пришёл требовать удовлетворения, а, Тибальт? — Меркуцио оказывается опасно близко, но вместо смертельного удара лишь проводит рукой по шпаге Тибальта, подмигивая и ухмыляясь. Тибальт прикладывает некоторое усилие, чтобы не убить его. — Уж точно не от тебя! — язвит он в ответ. — Что всё об одном сегодня, а, Меркуцио? И так обо мне волнуешься! Ревнуешь, что ли? Меркуцио, как ни странно, немного бледнеет, но усмехается снова — чуть злее, и нападает серьёзнее: — Ты больно высокого о себе мнения, Тибальт! Ромео решил опозорить вашу семейку; мне-то ты на кой сдался? — Ромео решил? — притворно удивляется Тибальт, подпуская врага ближе. — А я слышал несколько другую версию. Представь: будто бы тебе пришла в голову некая гениальная идея, которую ты и отправил Ромео претворять в жизнь. А что сам-то не пошёл? Испугался? Тибальт даже немного теряет контроль над схваткой, за что и расплачивается: Меркуцио бьёт его свободной рукой по щеке так, что эхо разносится по площади, — и ловко отскакивает от нешуточного уже укола. — Иди к дьяволу, Тибальт! — шипит Меркуцио, сам ничуть не хуже рассерженного кота. — Давай, я же вижу, что ты просто зачем-то тянешь время! Ткни в меня своей шпагой, ну! — Так, всё, довольно! — Ромео всё-таки выбегает к ним, в центр площади; даже без оружия, идиот. Они двое мельтешат у Тибальта перед глазами, немного сбивая с толку, так что он делает очередной выпад почти наугад — и попадает. Меркуцио касается пальцами холодной стали, пронзивший его грудь насквозь, и Тибальт не может удержаться от злой шутки: отводит руку назад, не вынимая шпаги из раны, затем шагает ближе; потом ещё раз, и ещё, и Меркуцио сквозь боль горько посмеивается. Ромео дёргает его за локоть, кажется, что-то кричит, но Тибальт не разбирает слов — а может, он кричит без них. Меркуцио едва не роняет шпагу, падает, поднимается, даже пытается напасть снова, но Тибальту не нужно даже двигаться особо, чтобы отбить. — Будьте вы прокляты, оба, и обе ваши семьи! Чума вас возьми! — задыхается Меркуцио на руках у Бенволио. Ромео отпускает куртку Тибальта, отшатывается — но к умирающему другу подойти не смеет, а через минуту его уносят с площади, и становится поздно. Тибальт дожидается, пока ошеломление в глазах Ромео сменит, наконец, боль, и кивком указывает на обронённую Меркуцио шпагу. Ромео качает головой. — Сразись со мной! — выкрикивает Тибальт, и где-то вдалеке слышится раскат грома. — Сразись, Ромео! Или кто ещё погибнет за тебя? — Ты хочешь убить меня? — может, ему в самом деле и не нужно никакое оружие — режет он без кинжала. — Нет! Нет, — Тибальт опускает шпагу, и говорит тише (хотя что толку, всё равно услышат: тишина стоит прямо-таки гробовая): — Не хочу. — Я не смогу убить тебя, Тибальт! — налетевший внезапно ветер треплет его волосы и плащ Тибальта, даже шпага качается. — Я… не смогу. Тибальт качает головой: — Бери шпагу и сражайся. Хоть бы в память о друге! Не ломай комедию! Я не хочу так жить, — он говорит еле слышно, неразличимо за разбушевавшейся стихией. — Я прошу тебя, Ромео; прошу. Я не хочу делать это сам. Ромео медленно вытаскивает из-за пояса кинжал. Первые капли дождя бьют по лицу и плечам. — Нет! — раздаётся из толпы крик — и время застывает. — Нет, стойте! — Давай! — кричит Тибальт, и они бросаются друг к другу одновременно, и он закрывает глаза, но не ощущает боли и холода металла, только ветер и горячие капли дождя… Тибальт распахивает глаза. Она медленно оседает на руки Ромео; на лице — изумление, непонимание и боль, как днём на балконе; и он снова ничем не может помочь ей, снова стоит и смотрит: смотрит, как Ромео осторожно опускается на землю и устраивает её у себя на коленях; как белая ткань пропитывается кровью, как бледнеет лицо, темные волосы, намокшие от ливня, ручьями струятся по мостовой… Что-то звенит; кажется, это шпага выпадает из его руки. Он падает на колени, чтобы сделать хоть что-то, хоть за руку подержать её, но слишком поздно. Тонкая кисть неслышно ударяется о камень. Конечно, неслышно, Тибальт больше ничего не слышит, только свист ветра, пусть рот Ромео и распахивается в крике. Тибальт ничего не слышит, кроме ветра; он смотрит прямо перед собой, а прямо перед ним Ромео — и его любимая кузина, мёртвая, неживая, как кукла. Тибальт смотрит перед собой: перед ним — рукоять кинжала.