О глупых спорах, надежде и небесном жемчуге

Ромео стоит у окна, завернувшись в уже высохший плащ; на улице приятно-свежо после ночного дождя, рассвет догорает в лужах последними всполохами оранжевого. Тибальт сонно зовёт его по имени, и Ромео скидывает плащ, забирается обратно в постель, тут же запутывается в одеялах и смеётся в ответ на недовольное ворчание. — Ну вот, перебил весь сон, — Тибальт пихает его в плечо, устраивая голову на груди. — Я думал, ты вообще проснёшься раньше меня, — не успевает не сказать Ромео и прикусывает язык. — Мне ничего не снилось, — Тибальт понимает, о чём он. — Ничего, — Ромео перебирает в пальцах его волосы, раздумывая, сказать или нет. — Мне снилась Маб, — он решается. — Ты ведь слышал от Меркуцио? Или о Меркуцио. — Да, — Тибальт не говорит, откуда, но это и неважно уже. — Она… она звала меня. Вернее, она сккзала, что скоро мы встретимся, — Ромео не уверен, что рассказывать стоило. — Так если она насылает сны — ну заснёшь ты сегодня ночью, невелика печаль, — фыркает Тибальт, совсем как он сам когда-то в ответ на рассказы друга (ему-то обычно снилось нечто, как он считал, пострашнее фей). Теперь Ромео почему-то леденеет от одной мысли о ней. — Она не заберёт тебя, — внезапно серьёзно говорит Тибальт, поднимая голову, и от его взгляда лёд плавится. — Я не отдам тебя ей. И никому уже, наверное. Ромео молчит, потому что а что тут скажешь, а Тибальт как ни в чём не бывало укладывается назад, движением головы веля руке шевелиться. Сказать на такое «спасибо» кажется глупым, и Ромео ничего не говорит, только обнимает его крепче. За ними приходят, когда лучи солнца из приоткрытого окна уже не разделяют комнату надвое: где-то около полудня. — Если хочешь, я сам буду говорить, — Тибальт отворачивается. — Я… прости, но… — Я в порядке, — чеканит он, и Ромео закатывает глаза: — Ты идиот. Никто уже не в порядке. Всё, зря я начал этот разговор. Пойдём, — и он берет Тибальта за руку, и Тибальт закатывает глаза тоже, но руки не отнимает. Они с минуту смотрят друг на друга, и Ромео чуть подаётся вперёд. Мальчик, которого за ними прислали, очень деликатно кашляет, а в глазах Тибальта искрятся смешинки. Герцог принимает их в гостиной, а не в кабинете, что внушает некоторую надежду. Он держит себя как обычно, но тени на лице выдают усталость и бессонницу. Ромео задумывается, не навещала ли минувшей ночью крохотная королева дядю своего любимца. Повинуясь жесту, они садятся на диван — возможно, ближе друг к другу, чем на то указывают приличия — и несколько минут герцог просто молчит, глядя в стену. — Я хочу разобраться, кто виной дуэли, — наконец произносит он. — Раз уж вы не хотели убивать друг друга. Вопрос, очевидно, адресован Тибальту, и тот резко выдыхает, собираясь с мыслями — Бог знает, что творится в его голове. — Я не хотел убивать Ромео, но счёл это правильным, — говорит Тибальт; герцог взглядом велит ему пояснить: — Из-за меня пострадала честь моей семьи, и я должен был защитить её или погибнуть. — Видимо, ты предпочёл последнее. Твой дядя вынудил тебя, так? — герцог щурится, проводит по покрасневшим и так глазам рукой. — Он велел мне, да, но… — движение руки — и Тибальт умолкает на миг, запинается, но упрямо продолжает: — Я шёл туда не убивать. — Правильно, ты шёл из Ромео делать убийцу, — слова режут уши; ведь и Меркуцио, по сути, мёртв из-за него. — Я думал, что так для всех будет лучше, — Тибальт опускает голову, и Ромео с трудом сдерживает желание что-нибудь сделать. — Вы можете не волноваться, — а это уже обращение к Ромео, — вы будете изгнаны, а не казнены. После похорон отправитесь собирать вещи, а завтра с рассветом — прочь из города. Они оба неуверенно встают, не зная, благодарить ли за такое, но герцог вдруг поднимается тоже: — И ещё, Тибальт. Меркуцио никогда не желал тебе смерти, можешь поверить. Пусть он бы в этом никогда и не признался. Свободны, — и уходит, и Ромео обнимает Тибальта, чтобы не упасть — и чтобы он не упал, наверное, тоже.