В паутине

       Откуда-то слева повеяло холодом, все мышцы напряглись, готовые бросить тело в любом направлении, которое только может понадобиться. Во рту пересохло, жажда глубоко врезалась в горло множеством острых иголок, дыхание обжигало пересушенную носоглотку. Холодные языки прокатывались по вспотевшим плечам и шее, проникая под шерсть, глубже, — под кожу — и уязвляя нервы. Сердце билось медленно, готовое в любой момент остановиться, с каждым вдохом лёгкие будто наполнялись всё меньше и меньше. Казалось, ещё всего десять или пятнадцать раз, и дышать больше не сможется. Глаза не открыть, головы не повернуть. Кристофер вяло пытался осознать, что происходит и почему он не может проснуться. Мысли текли медленно, неспешно, спотыкаясь на каждом образе и превращаясь в пустоголосое ничто. Воздуха стало не хватать, к горлу подступила паника, на шее тугим кольцом сцепились чьи-то холодные руки. Его душили. Душили самым наглым образом. Или ему так казалось. Сердце и мозг забили тревогу, нужно было проснуться, проснуться, чтобы выжить, чтобы сделать вдох, чтобы закричать, отпугнуть убийцу. Но тело не слушалось. Крис окончательно проснулся, продолжая видеть тьму под веками и явственно ощущать чьи-то руки на собственной трепыхающейся глотке, в голове горячим штормом бушевало единственное слово: «Проснись». Каждая буква громыхала так громко, будто казалось, что их кто-то выкрикивал. Голос был незнакомым, грубым, он затухал за нестихающим писком в ушах. Лёгкие горели. Тьма становилась гуще. Три, два…       — Проснитесь, господин Бан.        Волк через силу отделался от Морфея, испуганно распахнув глаза; голову обдало жаром и холодом; на него смотрели два огромных по-кошачьи вытянутых зрачка, окружённых янтарной радужкой во весь видимый белок. Руки, как механические, сразу взмыли в воздух и зависли в паре сантиметров от медработника, остановленные волей пробудившегося мозга. Кристофер через силу сглотнул, по горлу прокатился колючий мокрый ком. Моргнул, чтобы образ перед глазами стал яснее. Пальцы еле-еле не касались бирюзовой формы, которая в облипку сидела на довольно худом британце, судя по лежащим на висках ушам. Кот растерялся: глаза забегали, губы поджались, наплыв одна на другую — два пальца его правой руки продолжали лежать на живчике Криса. Волк облегченно опустил руки, рвано выдыхая набранный про запас воздух.       — Прошу прощения, господин Бан, — поклонился медбрат, убрав руку с шеи Кристофера. — Вы спали с приоткрытым ртом и храпели. По регламенту я должен был Вас разбудить, чтобы исключить подозрения на сердечный приступ, вызванный последствиями переохлаждения.        Кот протороторил какой-то сложный диагноз, который, возможно, сулил Крису неминуемую гибель в случае продолжения его безмятежного сна, но волк его не запомнил, только невпопад кивая в ответ. Кот вышел из палаты и закрыл за собой дверь. Кристофер откинулся на подушку, накрывая руками лицо. Изнутри непреодолимо напористо рвался истерический смех, который очень быстро перетёк бы в нечто более безумное.        За окном шумел дождь. Первые заморозки прошли, и за ними подоспел стабильный нуль на градуснике. Штора была отдёрнута, — видимо, британец постарался, — в комнату проникал широкий, во всю площадь окна, луч света. «Слепому барабанщику не важно, что у него над головой: ножи или пули, тучи или солнце; главное, чтобы были барабаны, — а дальше он разберётся» — сказал однажды Ти, когда они с Крисом гуляли в парке, и средь бела дня грянул ливень. Слепой дождь до сих пор был не понятен Кристоферу. Его природа слишком сумбурна, иронична, иррациональна. Так бы он оценил события минувших дней. Слишком быстро, слишком странно, слишком… страшно. Под накрытым ладонями лицом, в пустой черепушке, эхом отскакивали вопросы. Они бились о кости, играли на нервах, как на старых струнах, готовых вот-вот лопнуть от симфонического шторма, и затухали; потом бралась нота выше, и выше, и выше, пока истерический визг собственной нервной системы в ушах не затмевал всякую мысль, что бы ни появилась. Крис открыл глаза, всматриваясь в белый потолок через пальцы; вокруг было тихо, за дверью ни звука. Кристофер слышал, как сердце стучало по рёбрам, как хрипотца на вдохе становилась чётче, ощутимее. В голове тоже все замолкло, он остался один. Симфония завершилась на красивой высокой ноте. Либо это лопнул последний нерв, как по Чехову, звонко, но практически не ощутимо. Хотелось закричать, завыть, волк даже набрал в лёгкие побольше воздуха, но только шумно выдохнул. Крис закрыл глаза и увидел глаза зверя. Жадные, голодные. Ему понравилась свобода, и он хотел ещё.

***

       Ближе к шести вечера пришли результаты анализов. Врачи в три голоса: пульмонолог, кардиолог и терапевт — твердили Крису, что у него началось обильное воспаление, потому что уровень лейкоцитов в крови зашкаливал. Он отчасти догадывался, что могло послужить причиной такого скачка, потому что в крыле, в которое определили Кристофера, располагались строго альфы. В любом подобном учреждении, неважно, был ли то санаторий или психлечебница, альфы, беты и омеги расселялись в разных частях здания, в лучшем случае, или на разных этажах — в худшем. В определённых заведениях и при определённых заболеваниях пациентам строго запрещалось принимать подавители, что было одной из причин раздельного прибывания. На памяти Криса было минимум два громких случая, когда в заведении бизнес-класса случился инцидент. Четверо покалеченных, два изнасилования, двести с лишним тысяч вон ущерба. Самая громкая скандальная история за последнее десятилетие. В какой-то мере она была идеалом для Кристофера и, в общем-то, причиной большей половины всех тех скандалов, которые ему удалось когда-то завязать.        Волк мечтательно вздохнул и подавился комком разномастных феромонов, которые плавали в столовой между столами и стульями. На вкус это было, будто что-то из детства. Что-то кисло-горько-сладко-молочное. Странная смесь хвойного, шоколадного, сырного, цитрусового… с солёными нотками пота. Жуть какая. Крис судорожно сглотнул, чтобы протолкнуть вставшие поперёк горла запахи мужчин и женщин, взрослых и детей. Забытое ощущение, подавленное глубоко в мозгу со времен выпуска из школы. Еда не лезла дальше корня языка, как бы Кристофер не давился. Ужин был не хуже того, который готовит Ти, но всё-таки, это готовил не он. Другие специи, меньше соли, меньше сахара — меньше всего. Вкус получался слишком… простым, плоским. Вот, что с альфой делают деньги.        Волк мотнул головой, будто прогоняя наваждение. За те недолгие двадцать часов пребывания в больнице про его персону и прибытие узнала каждая третья палата, а тем немногим, кто был ещё не в курсе, разбалтывали уже хорошо осведомлённые постояльцы. Отчасти, волку льстила такая популярность, но сейчас он совершенно не хотел становиться центром внимания. Единственным его желанием оставались те недолгие часы одиночества перед отбоем и, собственно, сам отбой. Все остальное время, неважно, был то обед или просто перерыв между процедурами, к нему кто-то подходил, приносил свои соболезнования, справлялся о его состоянии (и финансовом, в том числе), просто хотел познакомиться, и прочее, и прочее, и прочее… Теперь Крис благоговейно благодарил того, кто попросил отселить соседку от греха подальше, потому что он прекрасно осознавал, что могло произойти в самых худших сценариях развития событий, чего, естественно, не хотел.        Волк поднёс к губам очередную ложку пресного, уже успевшего порядком остынуть супа с вареным брокколи. Он вздохнул, усмехнувшись: «кораблик так и не доплыл до порта». Давно забытая игра всплыла в мозгу неприятной горькой пеной, Кристофер сжал пальцы до характерного металлического хруста и тут же отпустил несчастную ложку. Держало изогнулось ближе к перемычке, и теперь она больше походила на маленький половник. Крис поспешил разогнуть прибор, но сделал только хуже, и, раздосадованный, вернул кривое нечто на поднос.        На подходе к своей палате волка окликнул со спины знакомый мурлычущий голос:       — Господин Бан?        Кристофер обернулся: в конце коридора, у самой дальней от поворота двери, стоял Жан, приветливо улыбающийся и машущий своей когтистой пятернёй. Чуть поодаль от него, облокотившись на стену, стоял юноша. Черт издалека было не разглядеть, единственным, что смущало Криса, было полное отсутствие шерсти; кожа была сероватая, гладкая, местами покрытая тёмными асимметричными пятнами. Кристофер подошёл к пардам, Ломовский старший что-то промурчал на своем, из чего волк смог понять только имя: Серж.       — Я ненадолго, — сказал Жан, но уже по-корейски, и обернулся к волку. — Рад Вас видеть, господин Бан, действительно, рад.       — Добрый вечер, господин Ломовский, — Крис пожал кисельную лапу парда, его посетило дежавю.       — К чему сейчас формальности? — грустно усмехнулся толстяк. — Прошу, просто Жан.       — Тот скандал на аукционе, — волк, отвёл глаза, пытаясь смущённо зацепиться взглядом за какую-нибудь деталь, исследуя белые стены коридора. — Вы были… расстроены.       — Ох, это ещё ничего, — негромкий вздох; Жан отмахнулся. — Бывало похуже.       — Простите мне мое любопытство… — начал Крис, но его перебил пард.       — Всё в порядке, господин Бан.       — Кристофер. Зовите меня Кристофер, — улыбнулся волк, но это не сильно помогло ситуации.       — Последствия химиотерапии. Меланома и метостазы в лёгкие… ну, вы понимаете… наверное, — Жан держался, пытаясь поддерживать свою натянутую приторную улыбку, но уголки губ то и дело прыгали, а глаза предательски блестели.       — Сочувствую Вам.       — Спасибо, конечно, но, боюсь, ему нужно не сочувствие, — пард грустно посмотрел в палату через приоткрытую дверь. Кристофер проследил за его взглядом.        На кушетке лажал Серж, читающий Андреева в красивом переплёте. Голова, руки, ноги, хвост — всё, что выглядывало из-под белой больничной сорочки было голым, без шерсти, местами изъязвлённым. Когтистые пальцы постукивали по плотной красивой обложке, иногда перелистывая страницы. Пард стриг лысыми ушами, хвост нервно болтался из стороны в сторону, иногда прячась под рубашку. Взгляд был уставший, медленно перескакивающий со строчки на строчку, как будто пытающийся найти спасительную истину.       — Нам всего девятнадцать, но он считает, что меланома — это приговор, — тихо заключил Жан. — Врачи, мне кажется, говорят много лишнего, но это ведь их работа: ставить неутешительные диагнозы, консультировать, лечить…       — Всё очень плохо?       — Большая часть голосов твердит, что да, но я продолжаю надеяться. Он, боюсь, потерял уже всякую надежду.       — Вы пытались с ним поговорить? Может, у него есть друзья?       — Конечно, пытался, неоднократно, — развёл руками Жан, вздыхая. — Что до друзей, они были очень близки с господином Яном. Серж часто перегибал палку, но он терпел до определённого момента… Я отчасти понимаю, что он во многом был неправ, но и господин Ян тоже слишком… ярко отреагировал. Но не нам его судить, кстати, как он?       — Всё в порядке, — сухо констатировал Кристофер, поджав губы. — Вполне ужились, — добавил он и улыбнулся уголками губ.       — Ясно… что ж, зайдите ко мне при случае, мне нужно кое-что ему передать.       — Хорошо, — кивнул волк. — Когда Вам будет удобно?       — Честно признаться, пока не знаю. Я должен находиться здесь, пытаться вытащить его из этого замкнутого круга. В последнее время он ужасно поник.       — Может быть, я бы мог попросить Йенни приехать?       — Нет-нет, не нужно. Боюсь, Вы сделаете только хуже. Мы полагаем, что именно из-за господина Яна и случилось… то, что случилось, — хмыкнул Жан и добавил. — Но, будем честны, никто не может знать наверняка. Слишком много господин Ян принёс… сложностей. Это моя вина, по большей части, но больничный коридор — не лучшее место для этого разговора.        Хвост парда трепался за спиной, нервозно потряхивая кисточкой. Кадык часто ходил вверх-вниз, Жан то и дело протирал лоб платком.       — Серж не может простить господину Яну его глупость на кухне. Это слишком сильно по нему ударило, — хмыкнул пард, облизав пересохшие губы. — Говорят, рак может появиться из-за непрощенной обиды. Полагаю, что это суеверие, но с недавних пор склонен верить в него, - Жан обречённо вздохнул, развел дрожащие руки, чтобы тут же сцепить их в замке перед собой.       — Может, Вам нужна какая-нибудь помощь? — волк не ожидал от себя подобного альтруизма, особенно в сторону не самого лучшего альфы, но в этот момент в нём что-то щёлкнуло.       — Не нужно, Кристофер, денег хватает. Пока что. Конечно, одной фирмой по производству бритв сыт не будешь, с сегодняшними-то расходами, но второй бизнес спасает.        Жан замялся, осознав, что наговорил излишне много, и, чуть отойдя к палате, бросил перед уходом:       — Простите, Кристофер. Мне нужно отлучиться.        Волк молча кивнул и, нехотя развернувшись, зашагал к своей комнате. Внутри была странная смесь отвращения и горечи, но не той, которая обычно сопровождает рвоту и токсичные колкие высказывания, а та, с которой стоишь над могилой. На языке застыл отвратный привкус вины, который медленно перетекал во что-то неконтролируемое. Мысль будто натурально прорывалась через плоть и кости, пытаясь выйти, чтобы не мешать хозяину головы существовать, но так и не выходила. Кристофер ощущал себя странно. Только вчера он всей душой ненавидел этого парда за всё, что он делал и не делал, а сегодня предлагает помощь его умирающему сыну.        Волк лёг на кровать, свернувшись клубком и закрыв глаза. Часы показывали только половину девятого, но этот разговор выжал из Криса все соки. Глаза слипались, но спать не хотелось, и мысли пророчили долгую бессонную ночь.