<…>
— Так, все собрались? — Да, сэр! — нестройный хор раздался в ответ. Андрэ улыбнулся, осмотрел столпившийся молодняк — иначе зелёных: чумазая детвора столпилась вокруг его стола, глядели любопытными лицами. Толкались позади, пытались уместиться. Норт вздохнул: — Шаг назад и круг шире, надобно всем увидеть, — он махнул рукой, — кто не увидит и не поймёт, будете пояснять друг другу, ясно? — Пальцем майор обвёл каждого. «Детвора» снова извергла нестройный хор согласия, да приказ сделать круг шире вызвал толкучку и краткую перебранку между кандидатами. Майор улыбнулся, не встревал, опёрся руками о рабочий стол. На нём были разложены несколько видов вооружения: старая английская винтовка — невозможно тяжёлая и невозможно трудная в обращении; пенсильванская немецкая из собственного арсенала — длинная и сравнительно новейшая от всего; пара пистолетов с испанским и французским клеймами; и даже один трофейный мушкетон, пиратский. На каждый огнестрел рядом — малые мешки со свинцовыми пулями, где были ружья — рядом обнаружились и штыки. Ближе к себе Андрэ у расчищенного пространства приготовил заранее малые куски материи да банки с жиром и маслом. Позади со стрельбища донеслась команда: — Цельсь! Несколько секунд и командное «огонь!» утонуло в нестройных выстрелах милицаев. Пёс Джек, облюбовавший местечко под майорским столом, поднял морду, навострил её да уши по выстрелу и, для вида утробно рыкнув, опустил обратно на лапы. Попытался уснуть. Ещё не милицаи, но кандидаты в них, достигшие совершеннолетия — шестнадцати лет — мальчишки, наконец, стихли. — Очень хорошо. — Андрэ кивнул. — Объясняю один раз. Учитывая, лёгкую доступность англиканки, — он показал на тяжёлую и трудную в обращении, — вам предстоит компенсировать её недостатки быстрой зарядкой ружья. — Почему же недостатки, сэр? — спросил стоявший чуть ближе всех к столу. — Попробуй возьми. — Норт указал на лежащее ружьё. От круга донеслись смешки. Малец оглянул товарищей, нахмурившись, на майора посмотрел, уж вскинув голову. Отчаянно храбрился, ибо в глазах — сомнения. Андрэ поднял брови, склонил голову, на что храбрец вздохнул и сделал шаг вперёд от круга, только замер от нерешительности. — Не бойтесь, Джим, пускай вы и мастак прерывать и задавать вопросы, оружие точно не кусается, в отличие от Джека, — протянул майор. Джек из-под стола гавкнул, заслышав кличку. Ребятня посмеялась. Храбрецу было не до шуток. Исподлобья поглядев на майора, он вскинул руки — пальцы того подрагивали — и всё же подхватил ружьё. Да вцепился в него крепче, стоило только поднять от стола. Круг товарищей не заметил секундной замешки, да как-то подозрительно притих. — Тяжёлая, сэр, — пробормотал Джим, прокручивая в руках ружьё. — Может, у тебя просто руки слабые! — раздалось откуда-то с круга. Майор усмехнулся, ребятня посмеялась. Джим стал совсем мрачным, да только огрызнулся: — Я в кузне работаю! — Он обернулся и оглядел товарищей, следом обратно к майору. — И о тяжестях всё знаю! Почему мы будем именно её брать, сэр? Разве нет другого варианта? — Джим кивнул на лежащее другое ружьё. — Есть, конечно, легче. Допустим, эта, пенсильванка, — он кивнул на лежащее второе из собственного арсенала, — длиннее и проще в обращении, многим легче. — Майор помедлил. Круг зашептался. — Однако англиканка одно из доступнейших ружей, на которую вам могут в том числе дать ссуду. В рамках неё вы, конечно, можете выбрать ружьё, пистолет или саблю — для ссуды важно лишь, чтобы у вас был либо огнестрел, либо холодное. Пенсильванка же многим дороже, откровенно с некоторыми из вас она будет одного роста, — посмеялись, — главное — она есть не везде, в данный момент её делают где, как можно догадаться? — В Пенсильвании, сэр, — нахмурившись, брякнул Джим. — А эт где? — донеслось от круга. — Эт дале-е-еко, Карл, на севере, через три провинции от нашей и где снег по зиме лежит, а не превращается в кашу и быстро тает. Снова послышались смешки. Майор улыбнулся. — Именно, потому, — Андрэ поднялся от стола и протянул руку, — сегодня я расскажу, как компенсировать этот недостаток. Джим передал оружие. Майор взял его одной рукой, осмотрел, подкинул и перехватил выше. — К тому же в ближнем бою, когда противник преодолел дистанцию стрельбы до вас, недостаток можно вдоволь использовать, а именно тяжёлым прикладом можно хорошо приложить противника. Иначе использовать как дубинку. Андрэ прихватил ружьё за приклад другой рукой, провёл пальцами достаточно мягко по тёплому далеко уже не гладкому от сражений дереву и словно извинялся перед англиканкой столько, сколько раз прозвучало слово «недостаток» за столом. Пальцы пошли выше. Большой огладил кремниевый замок, указательный и средний с особой осторожностью и трепетом провели по стволу выше, особо задержались на зазубреннах, царапинах — боевых следах, подобных настоящим шрамам. — Некоторые особо умелые солдаты способны отразить удары клинка стволом, более того, — Андрэ, перехватывая ружьё будто держал в свёртке младенца, подхватил трёхгранный штык, следом спустил ружьё, но приклад установил не на земле, а на собственном сапоге, придерживая за ствол. Норт одел штык, повернул до щелчка, опустил фиксатор, — в таком вооружении профессиональные солдаты и ещё более умелые способны вести бой против сабли, будучи наездниками — как пики, а отдельно. — Штык был снят. — Штык можно использовать как колющее, но в обычное время мы его носим в специальном чехле на ремнях. — Норт перевернул штык и заученным движением ловко сунул его как раз в специальные ножны, только те крепились у него с левой стороны. — Я бы, конечно, усовершенствовал так, чтобы штык стало возможным использовать как нож, но, господа кандидаты, мы вернёмся с вами к огнестрельным способностям данного ружья. Норт спустил ружьё и опёр его о стол стволом. Сбоку от полигона для стрельбищ послышалась очередная команда — мастер Абрахам, во всю покрываясь пятнами от крика и раздуваясь, вёл соревнование между милицаями. Джек на этот раз морду не поднял, более того — из-под стола послышалось сопение. Уснул. Норт оглядел молодых кандидатов, взгляд ушёл за их спины — позади остановился полковник Пэррис. Мужчина средних лет, всегда большую щепетильность отдававший виду своих усов, поймал взгляд майора и кивнул. Андрэ вернулся к показательной лекции: — Итак, регуляры имеют свой стандарт зарядки, я научу вас отступать от него и… плохому. — Андрэ выждал пазу, за которую молодняк посмеялся. Так сказать, сбавили напряжённость. — Пули в такие ружья мы проталкиваем с помощью шомпола, у этого ружья он деревянный. И дабы иметь возможность плавно протолкнуть их, ибо на поле боя у нас ограничено время, нам необходимо взять маленький кусочек материи. Норт взял заранее заготовленный кусочек, положил на рабочее пространство ствола. — Он должен быть не сильно плотным и не сильно тонким, всё зависит от ствола используемого вами ружья. В случае англиканки такого кусочка будет достаточным. Его необходимо хорошо промаслить в жире, — Андрэ окунул кусочек в ёмкость сбоку один, второй, третий раз и вернул обратно. — И уже в него мы заворачиваем пулю. Из близкого к месту, где недавно лежала англиканка, Норт взял свинцовую пулю, её завернул в промасленную ткань, следом подхватил и показал молодняку. Те сосредоточенно наблюдали за всеми манипуляциями, сейчас же — разглядывали укутанную в ткань пулю в пальцах майора. — Такой способ мы называем оболочка для пули. Благодаря жиру такой свёрток не восприимчив для влаги, пуля плавно проталкивается в ствол и плотно вгоняется, что усиливает огневую мощь вашего оружия, и не важно, винтовка ли это или пистолет. Норт кивнул Джиму — парнишка шагнул к столу, тогда майор вложил пулю в оболочке тому в ладонь и махнул рукой, дабы ребятня передала друг другу и осмотрела. Однако пока Джим надолго задержал на ней взгляд, да хмурился, затем внимательно посмотрел на старшего и неуверенно уточнил: — Сэр, позвольте? — на этот раз прежде спросил возможность задать вопрос. — Да, Джим? — Благодаря жиру так не будет влаги, так значит мы сможем создать такое и для пороха? Джим, храбрясь, поглядел в глаза майору. Андрэ выждал несколько секунд, опёрся о стол, определённо давал возможность сомнениям промелькнуть на лице парнишки. В глазах Джима сомнение мелькнуло, с уст же не сорвалось. — Всё верно. — Норт, вытерев руки о грязную тряпку, перекинул вперёд сумку, вытащил из неё бумажный свёрток на стол. По диаметру чуть больше обёрнутой в ткань пули, лежавшей в ладони Джима. — Чуть позже я научу вас делать такие бумажные патроны или масляные патроны. Одна часть здесь заранее отмеренный порох, который мы должны высыпать на затравочную полку и в дуло, в другой части пуля. Разделены они ниткой. Такой патрон позволяет ещё больше сокращать время перезарядки. — Андрэ, подхватив его, также вложил в ладонь Джима. — Передавай по кругу, пускай каждый ознакомится. Джим кивнул, и вскоре пуля и патрон пошли по рукам. Взгляд майора вновь устремился за спины молодняка — полковник Пэррис не ушёл. За всё время лекции так и наблюдал за рассказом Андрэ. Норт дёрнул уголком губ и повернулся в сторону полигона. Стрельбище старших ушло на подсчёт результатов, милицаи кучковались и высматривали то, как избранный от нейтральной стороны, от штаба, ходил от мишени к мишени, записывал итоги. Мастер Абрахам — монолитным изваянием — стоял поодаль, следил. Норт улыбнулся. — Мастер Абрахам! — крикнул он ему. Абрахам отреагировал моментально, поглядел в сторону крика, Норт махнул ему. — Примите молодняк? — Ото ж! Давай их сюда! — Абрахам повеселел, да склонил голову, приложившись пальцами к уголку треуголки. Норт повернулся к молодняку. — Ступайте к мастеру Абрахаму на полигон, под его контролем он выдаст вам ружья и постреляете. После обеденной трапезы продолжим. — Есть, сэр! — нестройно хором ответили кандидаты. — А патроны, сэр? — подал голос Карл, которому в руки как раз угодил один из таких. — Оставьте себе для наглядности. И не было счастья яркого, чем подобное дозволение. Карл расплылся в улыбке. Круг стал редеть, пока перед столом не образовалась пустота. Поймав взгляд майора, полковник качнул в сторону площадки, где была устроена полевая кухня, и сам направился в ту сторону. Норт кивнул и шагнул назад, подхватывая тряпку. Он заглянул в шатёр, располагавшийся позади. — Освин, приберёшь оружие? Лейтенант, ведший перепись заявок и перепись в принципе милицаев, кивнул майору, снова окопался в бумажках. — Да, сэр. — Немедленно, Освин! — гаркнул Норт, забрал треуголку и вернулся обратно к столу. — Щщас! Сэр! — донеслось в спину. Норт покачал головой, скользнул взглядом по лагерю, нахлобучил треуголку на голову и стал собираться. Подхватив пенсильванку, Андрэ перекинул её ремень через плечо, установил удобнее на спине. В ножнах покоилась сабля с момента выезда на место проведения военных сборов, в чехол же пошёл штык, также подобранный. Джек под столом раззевался, проснулся, пока не показывал морды. Из шатра послышались шаги — другой Джек оставил бумажки. Убедившись, что Освин действительно приступил к исполнению, Норт последовал к площадке полевой кухни. Джек, подумав недолго, притрусил за майором, за что лейтенант Джек обозвал его тихо предателем. — Сэр, — поприветствовал полковника Андрэ, прикоснувшись к переднему уголку треуголки и кивнув. — Норт, — кивнул ему Пэррис и пригляделся к его старому пальто, особое внимание коснулось нашивок звания. Оба последовали к площадке. — Я был уверен, сегодня выдержите устав, и выберете мундир. Норт осмотрел идеальное обмундирование полковника: вычищенный, выглаженный камзол с блестящими на солнце пуговицами и бляшками армии на ремнях, не покрытые паутинами трещин и не видавшие сражений ножны и сабля, отполированная также до блеска. Звание в виде уже не просто «вышитого ранга», но и в наличии эполет, а также бабочки на треуголке. И впрямь довольно странно смотрелся идущий рядом с образцовым, «уставным» офицером майор, у которого из формы гражданское бурое пальто в заплатках, да только треуголка уставного образца. — Я решил сохранить его до выборов, сэр, — попытался отстоять честь своего пальто Андрэ. Полковник мягко улыбнулся, и в улыбке этой было больше снисходительности, как и той наполнились светлые глаза Пэрриса. — Знаете, майор, если долго хранить, оное быстро приходит в негодность, потому впредь на подобные мероприятия не избирайте путь бережливости. Оное бесспорно хорошо в случае интендантской службы, но на данных мероприятиях — не стоит. — Да, сэр. — Норт склонил голову. Пэррис улыбнулся уголками. Офицеры дошли до площадки полевой кухни. Несколько шатров, где выдавали еду располагались в правой части её, остальное пространство занимали притащенные и расставленные столы и стулья. В самом центре место держали свободным, из традиции. Согласно выборной практике офицеров и старших средь отрядов милицаев, каждый на военных сборах мог быть выслушан, для этого ораторы выходили в центр во время трапезы и зачитывали свой текст: это могли быть критика, прошения, требования, тосты, благодарности — всё, что пожелал милицай или минитмен сказать, но конечно обходя бранную недопустимую лексику. Некоторые использовали военные сборы и подобные выступления дабы предложить свою или иную кандидатуру на пост старшего, сидевшие также средь столов офицеры обещались рассмотреть её тут же, как и в случаях, если выдвигались требования. Полковник занял место самое близкое к пока пустовавшему центру и предложил майору также присесть. Подоспевшая к ним разносчица приняла заказ — Пэррис возжелал пить эля, Андрэ последовал его примеру. Норт снял ружьё, установил его рядом, следом присел. Пёс Джек улёгся в ногах майора. — Как кандидаты, Норт? — спросился Пэррис, когда разносчица принесла им по кружке и оставила их. — Перешли к стрельбищам. Джим не плох. Не достаёт практики, но в целом довольно сообразительный парень. Как помню, он из самого пострадавшего от войны округа, потому будет достойная смена его отцу. — Норт откинулся на спинку стула, положил руки на бедро. — Карл. Довольно простоват, легковерный, зато в ближнем бою уложил двоих. — А дальше? — улыбнулся полковник. — А дальше пока я отдавал поручения Освину, они применили тактику, не можешь взять силой, возьми количеством. — Майор хмыкнул, посмеялся. — Пожалуй, все от них взбалмошные, но это легко списать на возраст. — В их возрасте вы прибились к нам и уже участвовали в войне, — напомнил Пэррис, приложившись к кружке. — И слава Господне, сейчас нет войны, и мы способны подготовить себе достойную смену, — парировал Норт, отвёл взгляд на площадку. — Думаю, следует похвалить окружных майоров. — Есть дельная почва? — уточнил полковник. — Видите ли… Они все из разных округов, точнее приходов, сэр, более того некоторые разных религий, даже не статусов — среди них есть и дети плантаторов, думаю они смогли отбросить эти различия, и помогать друг другу. Не всегда и средь регуляров можно отыскать подобное единение. Потому думаю здесь есть заслуга окружных начальств, прежде проводивших набор и сборы. — А также их родителей, — кивнул Пэррис. — Вне сомнений. — Норт взял кружку и отпил из неё. — Но если мне позволено будет выказать опасения, несмотря на потенциал кандидатов, их слишком мало. — Он выдержал паузу, дабы полковник смог его остановить. Когда же этого не последовало, майор поделился опасениями: — Освин сегодня ведёт перепись отметившихся милицаев, и по итогам сборов я предоставлю полный отчёт, но уже сейчас могу сказать, что немногие явились. — Они могли просто не прийти, — довольно пренебрежительно отметил Пэррис. Норт уклончиво согласился: — Быть может, однако я уверен многие уехали из Южной Каролины. Преимущественно по моим наблюдениям не явились те, кто приобретал земли на западе и где пролегал фронт войны, потому уже сейчас могу сказать, на двадцать милицаев вместе с минитменами приходится один кандидат, это достаточно мало, сэр. Боюсь, в будущем мы столкнёмся с кадровым дефицитом, потому… Полковник поднял руку. По его лицу побежала тень. Он сохранил улыбку, вместе с тем глаза ожесточились, вскоре стали наполняться снисхождением. Майор смолк, более того, приметив растянутую улыбку в ответ прикусил кончик языка, сжал пальцы на бедре, да ущипнул себя, чтобы как-то отвлечь. — Майор Норт, напомню вам, вы — военный, а не политик, потому своё предложение о земельной реформе по привлечению колонистов оставьте при себе. В крайнем случае, есть открытое представительство вашего прихода и коль вы пожелаете сделать данную карьеру, можете попробовать себя в политике. Или найти какой другой способ, — отрезал Пэррис. — Если вам нечего добавить исключительно по военным делам, то оставим эту тему. Норт вдохнул глубоко, отсчитал несколько секунд. Ещё несколько, выдохнул и опустил голову в коротком кивке. — Да, сэр. Стоило полковнику услышать ответ, Пэррис заулыбался да принялся осматривать открытую площадку. Норт пялился в стол, сжимал крепче на бедре пальцы, всё вспоминал прочитанное на ночь, которое как с утра, так и сейчас одолело поспешным красивым почерком посланника. Вспоминал и свои записи, сделанные наспех, с кучей сокращений, довольно небрежные и столь скоро, что Норт умудрился заляпаться сам в чернилах. Щекой. И если бы Эше не заметила, то открывать военные сборы майору пришлось с чернильным пятном, иначе чумазым. Воспоминание о служанке окутало его теплотой, пальцы Норта на бедре разжались, и он вывел себя из зарождаемой внутри бури презрения… Пожалуй, в его дневниках станет на одну страницу больше, или на две, или — он посмотрел на точечный профиль Пэрриса — даже три. Всё зависело от того, насколь много бранных слов он найдёт на голову своего начальства. Пока же Андрэ взял кружку, отпил из неё и хмыкнул тихо, уловив сопение из-под стула. Джек провалился вновь в счастливый собачий сон, абсолютно нетронутый обсуждениями офицеров. Припомнив манерное поведение — будто из прошлого, Норт вскоре завязал лёгкий разговор, касавшийся исключительно военного дела. В том понимании, какое от него ожидал Пэррис. Полковник отвечал неохотно, неохотно продолжал темы, больше оглядывал пространство, отчего майор стал подозревать нечто иное под причинами, почему они пришли сюда ближе к обеденному времени. Постепенно пространство и впрямь наполнялось подтягивавшимися милицаями и минитменами, офицерами и мастерами, также гражданскими, которые сегодня обслуживали военные сборы или использовали их дабы посетить устроенную ярмарку. Подобные события становились чаще общими, позволявшим мужчинам, обязанным проходить военные сборы, взять с собой как жену, так и детей. Женщины держались обычно в стороне, для них открывалась отдельная палатка, чаще при ярмарке. Там они обменивались товарами, новостями, могли вышивать — словом, по-своему проводили досуг. И местом объединения семей становилась площадка в обеденную трапезу. Норт осмотрелся. Многие столики, пустовавшие, уже облюбовали милицаи, отовсюду слышался смех. Разносчицы лавировали меж столов с особой грацией, таская на подносах тяжёлые кружки. Нашёл майор взглядом и Освина, и мастера Абрахама, а вот кандидаты разбежались по кучкам милицаев от своих приходов: и кто шустро делился впечатлениями ото дня, а кто тихо сидел, потягивал кружку, да развешивал уши, слушал, чего взрослые опытные говорили. Джим вон держался отца-кузнеца, показывал патрон, который ему дал майор. Карл наоборот сидел за столом тихо-тихо, рядом с ним был ещё кандидат, кажется, звали того Стивен. Вот молодняк порой шептали чего друг другу на уши, пока старшие вовсю обсуждали, причём так ярко, жестикулируя и размахивая. В целом стало веселей, от шума проснулся и Джек. Пёс пошёл на запах хозяина и вскоре уж спрятался под столом, за которым сидели их офицеры штаба в Чарльз-Тауне. Освин одарил его почухиванием меж ушей, да скормил косточку. Норт отсалютовал Освину кружкой на его внимание. Лейтенант улыбнулся и кивнул. Майор продолжал осматривать пространство, почти забыл за бешеную — в полном смысле этого слова — неделю, то и две, почти забыл за внутренние терзания и неразгаданную загадку, отчего полковник сегодня решил разделить с ним стол. Обычно Пэррис присоединялся к начальнику всех войск Каролины Коньерсу или, если подобные мероприятия посещал губернатор, как сейчас, все трое делили один стол, обособленно от остальных. Сегодня Коньерс столовался в компании губернатора Джонсона, офицеров флота, артиллеристов-регуляров, за их столом обнаружился и адмирал Уокер, а вот Пэррис торчал с ним, с Нортом. Майор вдохнул глубоко, заметил, как на площадку прошёл Джеймс Мур в компании Кормака и Мидлтона. Оба заняли стол также, ближний к кругу. На внимание Норта Мур кивнул. Майор поджал губы и отвёл взгляд. Что-то готовилось. Предчувствие постепенно вставало на дыбы потревоженной кошкой. Майор попытался задушить его, заливая элем. И вскоре это что-то началось. Офицер от их штаба, как раз интендантской службы, поприветствовал всех повторно, открыл обеденную трапезу и напомнил за традицию открытости каждым собравшимся. В ответ милицаи застучали кружками, да издали одобрительные возгласы, оканчивавшиеся общим тостом «За Южную Каролину!» Поначалу вызвалось несколько от районных приходов, выказывались требования об укреплениях, постепенно всё перетекло от требований к поднятию тостов за выборные должности: так Джеймс от округа Бофорт предложил выпить за своих товарищей и за себя, которые избрали его майором группы приходов. Подняли кружки и пожелали службы, лишённой индейцев и полной эля. Но когда Норт заметил, как от стола мятежной Ассоциации вышел Артур Миддлтон, он посмотрел на Пэрриса. Полковник сжал кружку, следил за выходящим, будто только и ждал этого. Его лицо лишилось напускной скуки, сейчас он пребывал в праздном предвкушении. Случалось то, ради чего полковник и занял стол, один из ближайших к центру выступления вызвавшихся ораторов от народа. И майор внезапно понял всё. Как и явственно ощутил удавку на собственной шее, чей конец был в руках человека напротив. Миддлтон — мужчина средних лет, темноволосый, чьи волосы едва тронула проседь — остановился, осмотрел собравшихся. Руки он поначалу сжал спереди, дождался, пока собравшиеся притихнут и обратят на него внимание. Норт вдохнул, выдохнул медленнее, предчувствие совсем кошкой вздыбыло шерсть, вцепило когти в землю и огромными глазами таращилось на Миддлтона. Майор сам постепенно стал походить на ту самую кошку, каких порой шугал Джек у штаба. Оттого, когда Миддлтон глянул прямо на него, Норт ослабил лицо, разжал руки на бедре, сделал несколько глубоких вздохов да отсчитал секунды. Помогло слабо. Меж тем Миддлтон заговорил: — Милицаи, офицеры, судьи, плантаторы, торговцы, печатники, рабочие, мужчины и дамы, жители Южной Каролины, сегодня я обращаюсь к каждому из вас от имени созданной Ассоциации. Площадка притихла совсем. Миддлтон со всей храбростью выдержал эту тишину. Майор задержал дыхание. Полковник напротив улыбнулся, склонил голову и цепко следил за продолжавшим говорить. — Наша Ассоциация была создана дабы отстоять законное право каждого из нас на достойное будущее и позволить сдержать обещание, данное лордами-собственниками по развитию нашего дома, каким стала Южная Каролина. Стала со своими заливами, плодородными землями, тёплым климатом, а также вызовами, с которыми каждый из нас столкнулся и сталкивается. И как это обещание было не сдержано лордами-собственниками, и они обманули доверие каждого из нас, решившегося когда-то пересечь океан в поисках этого лучшего. Так и с вызовами и чудовищными трагедиями, каждый из нас сталкивался в одиночку, без поддержки лордов-собственников. Лишь собственными усилиями. Миддлтон медленно крутанулся, осматривал собравшихся, остановил взгляд на Норте — секундный, после также увёл его, взял паузу. Площадка продолжила хранить гробовое молчание, лишь далеко слышались осторожные перешёптывания, которые столь же быстро стихали. Майор украдкой оглядел её. Полковник не отводил взгляда от Миддлтона. — Когда-то я надеялся, что лорды-собственники одумаются. И с этой целью, и ради будущего Южной Каролины я направился в Лондон с прошением о помощи. Но мне отказали, нам отказали в этом праве! С тех пор на наш дом обрушились войны, болезни, пиратство, мародёрство, и со всеми этими бедами мы справлялись без помощи Лордов. И потому вполне уместен вопрос, который задала и наша Ассоциация и который часто задавал каждый из вас, только себе и тихо: стоит ли дальше писать письма в Лондон, платить налоги тем, кто лишь обогащает собственные салоны и, быть может, даже не знает, где находится эта Южная Каролина, — он допустил намеренного презрения в голос, — на карте. Тем, кто лишает нас не только права на равные выборы в собственных приходах, на налоговое законодательство, представительно, нет. Лишает право на жизнь и при этом не позволяет сделать всё от нас зависящее, дабы исцелить наш дом и сделать его лучше? Норт вдохнул, задержал дыхание и перестал осматривать молчавший зал. Люди боялись, оттого молчали. Ассоциация выбрала Миддлтона верно, вот только люди, милицаи и их жёны — они обычные рабочие, слуги, не аристократы и не плантаторы. Потому ото многих столов таковые сейчас тихо глядели на Миддлтона в дорогой чистой одежде и каждый для себя решал: а стоило ли верить щеглу, который пускай и жил в Южной Каролине, определённо пользовался благами большими? И все его обвинения к лордам-собственникам, разве нельзя ли приложить их к самому Миддлтону? Где был Миддлтон во время войн, грабежей и болезней сам?.. Мост между сословиями, Ассоциацией и Народом, не протянули, и в этом не было вины первых, состоявших исключительно из влиятельных плантаторов. Но только на коммерции не сотворить переворот. Это отлично понимал Пэррис, упивающийся тем, что Миддлтон не нашёл живой поддержки, это отлично понимал Уокер, скрывавший улыбку за кружкой и хитрыми старческими глазами глядевший за происходящим как театром. Это понимала Ассоциация, члены которой тревожно оглядывали зал. Это понимал и Норт, которого обуревали и раздирали на части сомнения. Миддлтон продолжал, решившись довести речь до конца, чего бы то это ему не стоило: — Лорды-собственники предали доверие не только каждого из нас, но и Короля. Наша Ассоциация была создана для каждого жителя Южной Каролины, разделяющего наши мысли и желающего изменить происходящее. Мы хотим сохранить верность Британской Империи, но не позволим более наместникам из-за океана, этим лордам, диктовать условия нам и игнорировать потребности каждого из нас. И помощь, которая нужна нашему дому. Сегодня и до конца дня вы можете присоединиться к Ассоциации и будьте уверены, ваш голос будет услышан. Ваше право на жизнь будет соблюдено, как и право на будущее. Миддлтон смолк. Он поднял то, что говорили до этого в барах, в закоулках, в штабе, поднял открыто то, что люди опасались говорить и сейчас, на площадке за столами, где за соседнем сидели офицеры-регуляры, представители губернаторского кабинета и офицеры провинциальных войск. Пэррис потерял интерес, повернулся к столу. Норт, заметив движение, поглядел на него резко. — Знаете, Андрэ, — обратился к нему змеёй Пэррис, шёпотом, так, чтобы разделить сказанное только между их столом, — когда я заметил на военных сборах крикунов Миддлтона и бывшего полковника Мура, я всё задумывался над тем, почему вы не предприняли всё для того, чтобы не допустить их появления. Мысли о вашей лояльности посещали меня ещё вчера, на общем собрании, сегодня, когда я увидел вас без формы, но, пожалуй, отдам вам должное — тишина, — он осмотрелся вокруг, особенно долгий взгляд задержал на бедняге Миддлтоне, — прорезала сильнее действий. Вы выбрали верную сторону, друг мой. — И полковник сделал глоток из кружки, не сводя с него внимания. Норт стиснул челюсти. Его пробрало до мурашек. Он глядел прямо в глаза полковнику, чувствовал — внутри закипала буря. Раздираемые его сомнения, которые он часто хоронил и столь сильно потревоженные за последние дни, просились наружу. Извечный выбор между долгом и совестью. И метания с желанием заглянуть в будущее, предвидеть, чтобы обязательно был выбран верный вариант. «Когда бушует буря и опередить её возможности нет, следует принять вызов и попытаться её преодолеть», — вспомнились слова офицера по лекциям из детства. Норт вдохнул, разжал руки и осмотрел площадку. Многие украдкой поглядывали на их стол, особенно на него, Андрэ. Майор заметил и внимательный взгляд Уокера на себе — старик улыбался, он всё знал, он всё видел закономерностями, представляя стороны будто шахматы. Вопрос лишь в том, кто в партии был Андрэ. И почему же он снова дал кому-то определять ему его фигуру? Андрэ поднялся, ноги откровенно подкосились, отчего он помедлил, храбрясь. Внимание на площадке моментально обратилось к нему. Миддлтон, готовившийся отойти с последним «Благодарю за внимание», поглядел на майора, замер, выжидал. Тишина пришибла Норта, сомнения достигли края. Не глядя на полковника, Андрэ залпом осушил кружку, после зажмурился и поглядел на Пэрриса. Вдохнув спёртый запах рукава поднесённой к носу руки, Норт выпрямил плечи и тихо проговорил: — И пускай это будет моим крахом, я поступлю по совести, полковник. Пэррис побледнел. Но от прикованного внимания не смог не допустить выход Андрэ на центр. По традиции каждый на военных сборах должен был быть услышан, вот только Норт, ставший в центре, признался себе мысленно, ещё никогда он не толкал речи при таком количестве людей. Весь его страх, волнение, бессонные ночи откровенно не служили к приданию храбрости, наоборот всё это упало вниз живота, стянулось в тугой комок. Андрэ не дозволил страху наползти на лицо, осматривал собравшихся, думал, вспоминал собственные резкие записи, сделанные на основе материала — того самого плана, который Мур успел преподнести майору в ночь перед военными сборами. Норт вдохнул, прокашлялся, собрался, выдохнул, следом заговорил: — Моё имя Джеймс Андрэ Норт. Для каждого из вас я известен как майор округа Чарльстон, для некоторых как ветеран войны с индейцами, для ещё части, как лейтенант, который единственный выжил из экипажа лоцманского катера во время блокады Чарльз-Тауна. Для ещё некоторых я… Офицер, который год назад принял участие в рейде Мейнарда по уничтожению пирата Эдварда Тэтча. Нас с ним и ещё несколькими добровольцами связала общая цель — раз и навсегда обеспечить безопасность собственных провинций от Чудовища, сделавшего себя Демоном в этих водах. Для меня это стало вопросом выживаемости Южной Каролины, моего дома. — Андрэ помедлил, тишина на этот раз его не пугала, более того Норт решил довериться себе, говорить так, как ложилось в голове, быть может поистине довериться и высказать то, что столь долго его терзало. — И это не единственное, что сделало меня частью Южной Каролины. Когда-то, три года назад, я прибыл сюда по предложению губернатора и в поисках места, которое смогу сделать домом и которое смогу защищать. И смогу приложить все свои силы, знания и навыки, дабы обеспечить будущее не только своё, но и соседей, прихода, людей, которые служат мне и с которыми нас связывает общее видение. Пожалуй, — Андрэ усмехнулся, — выбор Южной Каролины, которую на тот момент раздирала война, решение определённо не здравомыслящего человека. Он помедлил. С площадки раздались смешки, где-то смех. — Но именно здесь я обрёл дом. Я обрёл товарищей, я обрёл семью, я обрёл то, что мне дорого. И все мои регалии и ранги — это отражение не только доверия и признания офицерского командования, — Андрэ посмотрел на Пэрриса, — губернаторского кабинета и губернатора, — он медленно повернулся и устремил взгляд за стол, где сидели его представители, и сам Джонсон, — но и офицеров, милицаев, минитменов, которые позволили мне командовать ими, обучать их и которые передали мне своё доверие, доверили мне не только свои жизни, но и жизни своих близких, детей, родителей, стариков. И я благодарен вам за это звание и за ваше доверие. — Норт обвёл взглядом сидевших за столами милицаев, гражданских, кандидатов. — Однако сейчас я обращаюсь к каждому из вас и как офицер, и как житель Южной Каролины. И я чувствую себя глубоко преданным — человеком, чьё доверие неоднократно предавали. Он набрал воздуха, сглотнул набежавшую слюну и перешёл к тому, отчего всю грудь продолжало то холодить от боли потерь и ужасов, то наоборот кидать в жар ненависти и отчаяния: — Предавали Лорды-собственники в бесконечном стремлении обогатиться за наш счёт, за мой счёт и истребовать больше. За что? — Пауза. — За то, чтобы у меня отобрали право на защиту, право на выборы представителя, живущего в одном со мной приходе и знающего о Южной Каролине больше, нежели чем лорды в салонах Англии через океан? За то, что мы, каждый из нас, согласился добровольно на новое налоговое законодательство как возможность выйти из кризиса, но оное не устроило лордов, которые стали получать меньше прибыли? За то, что обеспечение армии, фортов, безопасности границ — всё это на добровольных пожертвованиях каждого из нас, будь то слуга, рабочий или плантатор, но никак не по воле Лордов-Собственников, должных стать гласом нашим в Кабинетах и Палатах в Англии. Норта перебили одобрительные возгласы, пока слабые. Андрэ продолжал: — А теперь спросите себя, каждый из вас. Чем плоха Южная Каролина? Чем она отличается от Нью-Йорка, Нью-Джерси, Массачусетса, Виргинии и других провинций, расположенных вдоль побережья, и чьи представители, лорды-собственники, компании, владеющие патентами и хартиями добиваются для своих граждан защиты, лекарств, закона, обеспечивающего благополучие и позволения на достойное существование? Чем она заслужила право быть настолько преданной и доведённой до разорения и изнеможения? Андрэ вновь оглядел каждого, дал время подумать. Тишина на этот раз не пугала. Норт посмотрел на Пэрриса, Освина, Мура, Миддлтона, замершего неподалёку, представителей губернаторского кабинета, Уокера — его взгляд коснулся будто каждого присутствующего на площадке будь то гражданское лицо или от военных. — Ответ прост. Она не заслужила. Не заслужил каждый из нас. Она и народ, её населяющий, а народ бесспорно есть провинция была предана людьми, которые клялись в защите и подписывали документы о защите в кабинетах Короны. Более того — эти люди предали доверие Короля. Эти люди попытались сделать нас слабыми, безвольными, неспособными подать голоса и запретили нам выражать собственное обоснованное недовольство. Они бросили нас, опьянённые властью и считавшие, что мы стерпим, не посмеем подать голоса, будучи изнеможёнными и измученными. Пауза. — Мы? Люди, которые пересекли океан? Люди, которые сталкивались с вызовами Нового Света, продолжали осваивать земли, и которые здесь, на новой земле, научились объединяться и выстояли, поддерживая друг друга? И этих людей лорды-собственники попытались сделать слабыми? Не-е-ет. Мы стали силой, с голосом которой следует считаться. Ибо власть ничто без народа. И когда доверие народа предано, народ имеет право выбрать тех, кто отразит их волю и будет защищать, отстаивая их права в согласии с потребностями и законом Британской Империи. Площадка гудела. Одобрительный гул нарастал, стучали кружками. Андрэ помедлил, откашлялся и заговорил громче, пытаясь перекричать гвалт: — И созданная Ассоциация, — он посмотрел на Миддлтона, — должна и будет учитывать волю каждого жителя Южной Каролины вне зависимости от сословия, статуса и уровня каждого. Время положить конец буре, в которую нас заставили ступить без права на выход. Время найти этот выход вместе. И я, как житель Южной Каролины, Джеймс Андрэ Норт готов, как и прежде положить все свои знания и навыки на благо её будущего. Вместе либо объединимся, либо умрём. Норт протянул руку Миддлотону, как протянул мост между Народом и Ассоциацией. Артур осмотрелся, шагнул к Андрэ и ответил крепким рукопожатием, поверх положил вторую руку. Миддлтон улыбался, Норт дозволил себе усталую и вымученную улыбку. Вокруг площадка взорвалась голосами, ропотом, топотом, криками — всё то, что долгое время тихо и со страхом, ворчанием говорилось по углам, обрушилось народной массой отовсюду, нахлынуло волной, сметавшей тех, кто отмалчивался и оглядывался, кто не решился сделать выбор, кто испугался сделать шаг в эту бурю. Такими стали Пэррис, люди из губернаторского кабинета, губернатор Джонсон, некоторые от регуляров. Ассоциация ликовала со всеми — у их идеи было будущее. Уокер с улыбкой смотрел на скрепивших союз Андрэ и Артура, делал шаги на собственной шахматной партии. Посреди всего слышался собачий лай — Джек просто бегал средь военных и поднимал шуму, далёкий от политики и терзаний людей, пёс жил здесь и сейчас и просто радовался. К концу дня военных сборов список участников Ассоциации пополнился настолько, что пришлось искать новые листы средь палаток и шатров, обнаружили у штабных, поделился лейтенант Освин. И все фамилии шли за извилистой размашистой подписью Джеймса Андрэ Норта…<…>
Андрэ Норт, наконец, был дома. Дома на плантации, вдалеке от шума, от людей, средь тех, кому он мог доверять и где можно было наконец выдохнуть. Неделя подошла к концу, закончилась и перевернула его жизнь с ног на голову, с последствиями всего придётся ещё разбираться. Но обо всём Андрэ пообещал себе подумать завтра, по утру. Сейчас единственное, чего он страстно желал — это избавить себя от одежды, запереться в кабинете и пропустить стакан бренди или наоборот прямо пойти в комнату, рухнуть на постель и забыться дооолгим сном. Всё же избавить себя от одежды объединяло две идеи. Как и пропустить стакан бренди определённо стоило, чтобы ночь была без сновидений, и призраки прошлого не встретили Андрэ в темноте. Норт посмотрел на звёзды. Всегда дававшие ему силы, сейчас они горели тускло. Притихли, выжидали, молчали. Свидетели многих революций, начал войн, ужасов, кровопролитий, заговоров они — небесные светила — впитали ещё одно событие, которое в будущем получит оценку, будет переоценено ещё несколько раз и навеки сохранит свою правдивость лишь в памяти неба да земли, на которой всё это происходило и произойдёт. «Мыслитель ты, грё-ёбан-ны-ый», — усмехнулся себе Андрэ, опустил голову и спешился. Его никто не встречал, оттого лошадь Норт отвёл в конюшню и расседлал сам, дал ей еды, воды, после забрал вещи и направился в дом. В нём горел единственный свет — в небольшой гостиной. Там обычно Норт принимал гостей или сидел сам у камина, иногда, как выдавались спокойные деньки, рядом с ним могла сидеть и вышивать Эше, или он и Джон затеивали какой спор либо по части поместья и плантаций, либо уходили совсем в разговоры, когда всем не было места. Андрэ зашёл в поместье, прошёл в гостиную и усмехнулся — конечно же, его ждала Эше. Она сидела в его кресле, но стремительно поднялась, стоило Норту оказаться на пороге. Он посмотрел на неё, стоявшую так, у камина. Взгляд с особой нежностью, теплотой, благодарностью скользнул по её волосам, лицу, полному тревоги, слегка помятой одежде и пальцам, которые служанка переплела. Эше тревожилась, потому что знала и слышала. Тогда он заметил её и Джона у площадки, но старался не думать, не обращать на них взгляда, ибо знал, что собьётся. Он продолжал говорить, а они слушали. И она знала, видела и понимала — как всегда понимала и за год стала единственным близким родным для него, Андрэ Норта, человеком. Норт не мог выразить нежность и благодарность словами, по правде весь свой словарный запас, предел, возможности он оставил там, как оставил всю храбрость, ибо после речи пришлось защищать Ассоциацию от угроз полковника, губернаторского кабинета, сказанные не на людях, лично, и Норт впервые позволил себе огрызнуться, подобно псине. Хотя и молчание его сыграло также в некоторых стычках куда лучше слов. Андрэ снял ремешок винтовки, снял сумку, шагнул к служанке. В тот момент Эше кинулась к нему и заключила в крепкие объятия. Норт растерялся, замер от нерешительности, руки его, поначалу зависшие в нескольких сантиметрах от её спины, повисли, а с ними ударилась с глухим стуком о пол винтовка, упала сумка рядом. Глухой стук привёл Норта в чувство, вырывал из оцепенения. Андрэ испуганно осмотрелся, следом ме-е-едленно опустил ладони на её спину, провёл ими по ней и, подавшись вперёд, уткнулся лбом в её плечо. Зажмурил крепко-крепко глаза, сгорбился, поник. От служанки пахло сеном, мукой, пирогами, воском, потом. Её одежды были холодны. От майора — алкоголем, лошадью, городом, пылью и также потом. Его одежды также были холодны. И Андрэ знал, она высматривала его долго в тени земель, ждала на улице и совершенно недавно до его прихода зашла, когда совсем замёрзла. Крепко стиснув друг друга в объятиях, как цеплялись утопавшие за верёвку, оба сказали друг другу больше слов — таких пустых, стоило их лишь озвучить. Эше погладила его по спине, сняла треуголку, коснулась волос, собранных в хвост в жесте, каким матеря гладили детей, утешая и выказывая поддержку. Норт тяжело дышал и истоскованным ребёнком он ревностно отслеживал каждый обращённый жест, впитывал тепло и заботу, на которые в ответ его израненное тело покрылось мурашками, а пальцы стиснули служанку, вцепились в ткани её одежд, как если бы кто-то приказал ему отпустить. Он не желал отпускать, пускай и моральный кодекс, привитые правила — чёрт бы побрал их! — требовали: отпустить надо. Но он не хотел. В этой гостиной, освещённой огнём из камина, всё, чего он желал — это стоять так, получать прикосновение и дать себе дозволение быть ребёнком хоть краткое на мгновение. И сбросить груз ответственности, как сумка и винтовка упали на пол рядом. Эше не уходила, гладила его по волосам, по спине, говорила что-то на своём языке. Норт напрочь забыл слова, которым она его учила, только плавал измученным сознанием. Все эмоции, захороненные годами и все эмоции, которые он вынужденно хоронил сегодня, отыгрывая роль, — страх, ужас, радость, ликование, облегчение — всё это накатило второй волной, и Андрэ не заметил, как щёки его стали влажными от слёз. Он вдохнул глубоко, ему стало стыдно. Он попытался отпрянуть. Эше не отпустила, прижала к себе и всё гладила, успокаивала, не уходила. Минута слабости стала их общей минутой. Продлилась и не минуту. Андрэ открыл глаза, посмотрел на камин, взгляд повело в сторону и в его кресле он заметил оставленный запечатанный конверт. — Письмо? — Вы уверены? — Что может ещё случится, не правда ли? — сорванным, не своим, более высоким голосом отшутился Норт. Он подался назад, Эше посмотрела на него и кивнула. Она помогла ему дойти до кресла, но Андрэ не упал в него, взял письмо, покрутил в руках — до чего же странное, без обозначений места, хотя штампы… — Нью-Йорк, Нью-Джерси, Виргиния, обе Каролины… — это письмо посетило больше провинций, чем я, — отшутился вновь Андрэ и сломал печать. А внутри знакомый пустой лист, посреди которого почерком резким, но в другую сторону значилось единственное: «Север-Север-Восток» Норт опёрся рукой на подлокотник и медленно осел на пол, письмо и лист зажал в руке да посмотрел в камин. Послышался шелест ткани. Служанка присела рядом. Андрэ нахмурился, покачал гловой и прикрыл глаза, собирался с мыслями — на мгновение ему и впрямь сделалось спокойно, как бывало после бури. Абсолютный штиль, но сейчас… — Моё время подошло. Но, пожалуй, впервые я не хочу обратно в море. — Норт посмотрел на Эше, спешно отвёл взгляд, да медленно скомкал письмо. Его он кинул в камин. Листок и чернила на нём с курсом медленно сожрало, поглотило пламя. 16 декабря 1719 года Ассоциация начала своё первое собрание с принятия революционной декларации: они признали недействительным характер выборов, состоявшихся 26 ноября, неделей спустя после военных сборов. Тем же днём Артур Миддлтон выступил в Совете, где от лица Ассоциации предоставил губернатору намерения мятежников передать управление провинцией Южная Каролина Королю, при этом сохранив за губернатором Робертом Джонсоном его статус губернатора, так как он был выбран Королем. 17 декабря в ответ на очередные неудовлетворённые требования подчиниться Ассоциации нынешнему руководству провинции губернатор Джонсон написал ещё одно письмо, в котором раскритиковал действия Ассоциации. Данное письмо было воспринято Ассоциацией как связь Джонсона с нынешним Советом, а значит признававшим губернатора лицом, утратившим доверие. 18 декабря Ассоциация проголосовала избрать полковника Джеймса Мура-младшего на пост губернатора Южной Каролины. 19 декабря Джонсон потребовал от Пэрриса отменить предстоящий смотр Народной милиции в Чарльз-Тауне. Несмотря на приказ, 21 декабря смотр состоялся: Ист-Бэй-стрит полнилась милицаями, британскими флагами, национальными цветами провинции Южная Каролина. Ассоциация использовала смотр, дабы окончательно укрепить своё положение. Губернатор Джонсон пытался словами отговорить милицаев, однако встретил сопротивление в лице майора Андрэ Норта, также и полковника Александра Пэрриса. Помимо этого — даже, когда его слова возымели эффект — адмирал в отставке Ховенден Уокер вышел к Джонсону и имел с ним крайне-неприятный, полный брани разговор, после которого все потуги губернатора стали тщетны. К концу 21 декабря Джеймс Мур, присутствовавший также в толпе на Ист-Бэй-стрит, принял присягу как губернатор Южной Каролины. Революция 1719 года была произведена без единого выстрела во многом благодаря тому, что народ Южной Каролины в лице разных сословий и несмотря на статусы, сплотился вокруг Ассоциации. Так провинция стала коронной. Однако мало было сотворить революцию, важным то, что преподнести после, какой курс развития предложить и соблюсти ли договорённости между участниками Ассоциации. К сожалению, на следующее десятилетие Южная Каролина погрязла в череде неэффективных управленческих решений вплоть до возвращения на пост губернатора Роберта Джонсона в 1730 году. Впрочем, лорды-собственники к власти так и не вернулись...Последовательность 0: Север Южной Каролины — завершена