Последовательность 1: Псы и петухи
Уступив территории в Италии по Утрехтскому миру в 1713 году, Испания предпринимает попытку вернуть их в ходе следующей военной кампании в 1718 году. В ответ на испанскую агрессию создаётся Четверной союз между Великобританией, Францией, Австрией и Голландской Республикой. Начатая в Старом Свете война перетекает также и в Новый Свет и повышает напряжённость в регионе Карибского бассейна, где колонии Королевства Испания находятся в тесном «соседстве» с колониями Британской Империи. В 1720 году коммодор Ямайской Сторожевой Станции — Эдвард Вернон — направляет капитана шлюпа Его Величества «Перехватчица» — Джеймса Норрингтона — в регион Белиз, спорную территорию, дабы забрать и вывезти из города представителей комендатуры и административного аппарата. Однако в месте встречи британский шлюп атакует испанский галеон «Глория»...1720 год, Карибский бассейн, Регион Белиз — территория, заселённая Британскими поданными, но официально не признанная Империей как часть своих владений.
На востоке разгоралось солнце. Плавно, нехотя и лениво светило показывалось из-за тёмного морского горизонта. Первые лучи гнали серость неба и в борьбе пожирали сияющие звёзды. Одна за одной их путеводный свет мерк. До-о-олго путавшись в такелаже шлюпа, последним капитулировал Меркурий. За борьбой света и мрака — традиционной и вековой, хранящей в себе по-особому таинство — наблюдали двое, для которых то было всего лишь восходом, лишённым таинства. Их интересовало другое. Стоя у леерного ограждения по правому борту на квартердеке, двое тихо-тихо, как подобало ночной смене, вели разговор. В разговоре упоминалось короткое «штурман Ливицки», а кидаемые то на серое небо, то на море перламутрового оттенка взгляды определённо дали понять: оба ни то спорили, ни то гадали, какая будет погода и позволит ли она закончить ещё не начатые ремонтные работы. Одежды они таскали тёмные, почти чёрные, потрёпанные и почти похожие. Только у одного — не штурмана Ливицки — талию опоясывала ярко-алого цвета ткань, свидетельствовавшая об офицерском чине. За бортом появились первые чайки. Ещё сонные жирные они летали низко над гладью и погоняли мелкую рыбёшку, да будто точно ещё не разбуженные или вторя людям на палубе тихо и даже не мерзопакостным кличем кричали друг на дружку. На палубах достаивали ночную смену. Большие песочные часы плавно пустели: из верхней части медленно в нижнюю пересыпались крохи. Когда их осталось ничтожно мало, старшина-рулевой шагнул к ним, перевернул и окликнул пехотинца на часах. Пехотинец пробил четыре склянки, и спустя пару секунд шлюп Его Величества «Перехватчица» одномоментно нарушил сакральную тишину кончившийся ночной смены. «Перехватчица» загудела, зароптала, наполнилась топотом ног и сигналами свистка боцмана. Да и не только свистка, но и повторявшимися приказами: «Всем на палубу! Кончай ночевать! Вязать койки!» И так далее, и тому подобное. Кому-то заспавшемуся матросу довелось с глухим и громким «БАМ-С» оказаться сброшенным, а следом ещё и получить удары линьком. Всё это сопровождалось смехом и разгоном зевающих, повторением криков, команд, порывистым свистом. Да этого смеха… Точно было мало. И если кто испускал его, то спешно задавливал и хоронил в себе, и тот обращался больше в кашель. Матросы, гражданская прислуга, унтер-офицеры, патентные-офицеры и офицеры согласно вахтам, командам и должностям — каждый шлюп представлял сложную систему взаимосвязей команд и условностей — приступали к работам: кто-то прятал койки в боковых сетках, кто-то уже спускал повреждённые штормом реи под команды помощника плотника и пока старшина-плотник оценивал ущерб да испускал брань, кто-то высвобождал скопившуюся воду, кто-то готовил завтрак, а кто-то так и не показал носа ещё с каморки-кокпита, где шуршали двое — доктор и его помощник. И много других «кто-то» согласно раздаваемым командам от старшин, которые в свою очередь следовали приказам от капитана и его лейтенантов. Когда капитан — Джеймс Норрингтон — покинул каюту и взобрался по трапу на палубу, то шлюп вовсю гудел. Только гул этот для привыкшего к хождению чуть ли не с раннего детства по морям и океанам тут же был подмечен как «приглушённый». А появление капитана на квартердеке, точнее на шканцах сопровождалось чуть ли не прибавлением к наступившей ещё более тишине слово «удушливой». Будто кто-то намеренно затягивал шейный платок, да потуже и потуже. Все переговоры и приказы разом стали тише, отчего громче традиционного гомона слышались скрипение такелажа, свист ветра да крики куда более бодрых чаек. Будто с появлением капитана шлюп испустил короткое «ух» и затих, порой поскрипывая. В такой тишине — подловил себя на мыслях Джеймс — шум просыпавшегося в нескольких милях от стоянки города и его бухты с торговыми судами показался криком. Матросы украдкой поглядывали на капитана. Капитан же бросил взгляд на горизонт. К моменту его появления солнце полностью показалось из-за него, разогнало серость и ясно дало понять недавним спорщикам, что день будет ясным. А значит ремонтные работы будут завершены к ночи. Только далеко на северо-западе у горизонта небо ещё мрачнело в тёмных цветах, почти становясь тёмного цвета моря. Офицер, недавно споривший с штурманом о погоде, поспешил прорезать удушливую пришибленную тишину и шагнул к капитану, но не ступил на святая всех святых шлюпа — шканцы. — Доброе утро, Джиллетт, — поприветствовал его Норрингтон. — Доброе утро, сэр, — отозвался лейтенант Джиллетт и, склонив голову в кивке, прикоснулся к треуголке. — Небо сегодня благоволит. Ясная погода. — И только у города туман стелется, — парировал Джеймс, закрепляя перевязь со шпагой. Офицеры оглянулись. По правую кормовую раковину просыпался город на реке Белиз. Лучи солнца падали на его малые редкие домики, средь которых особо выделялось сравнительно высокое здание церкви. Как солнце поглощало звёзды, так постепенно и туман прибивало всё ниже и ниже к прогреваемой постепенно земле и тот плавно рассеивался. Почти не заметить его уже было на берегу. Там вовсю текла жизнь: рыбаки высвобождали катера, кэты, тендеры, кечи и другое мелкое безобразие с парусами и без них, которые так или иначе спускались сразу на воду. Мелочёвка разделялась — часть отправлялись к стоявшим ближе к городу торговым шлюпам и кораблям, где самым большим классом был фрегат, часть отправлялась, наоборот, в сторону от них, туда, где ещё не распугали рыбу. Перехватчица подошла к городу с северной стороны и встала на стоянку на расстоянии трёх кабельтов к островам Хикс. — Редкость в этих широтах, — хмыкнул Джиллетт. Раздавшиеся позади глухой стук и голос плотника отвлекли капитана. Он потерял интерес к Белизу, обратившись вниманием к происходящему на шкафуте, ближе к грот-мачте. На палубу матросы спустили одну из повреждённых рей — грот-марс-рей. Норрингтон спустился к плотнику, имевшему до прочего фамилию по названию островов, близ которых они бросили якорь. Матросы и старшина-плотник нестройно приложились пальцами к шапкам, кивнули; первые отвернули взгляды, головы опустили и вскоре поредели, направились к фоку. Хикс посмотрел на капитана прямо и, кривя губы, отвернулся к несчастной рее. — Треснула в нескольких местах. При нагрузке всё. Того. Сэр, — запоздало добавил он уставное. Хикс обратился вниманием на фок, с которого матросы спускали другой повреждённый рей — фок-рей, от которого также был снят парус. И если грот-марс-рей в большей степени то ли пострадал от минувшей бури, то ли изначально рангоутовое дерево оказалось дерьмовым и оно треснуло от бури, то спускаемый плавно фок-рей под взгляды капитана и старшины имело все следы минувшего сражения. Часть его, расколовшаяся при попадании, рассекла двум матросам руки при падении, хорошо, что не зашибла, другая часть имела все следы, что от рея нещадно оттяпали кусок ядра. Губы Хикса сложились в малое «о». Старшина одёрнул себя — свистеть ветер кликать. Норрингтон также осматривал рангоут и такелаж, и был благодарен одному из главных навыков, привитых за годы службы — сохранять невозмутимое лицо, даже когда искренне хотелось выгнуть брови, сложить также губы и засвистеть. В последнем он в мыслях с плотником оказался чрезмерно солидарен. Капитан со всем беспристрастием осматривал повреждения, в ночи показавшиеся ему малыми и незначительными, сейчас же будто кошки сдирали кожу и впускали когти в сердце, в голове же складывались витиеватые формулировки как для шканечного журнала, так и для отчёта, который с него по возвращении в Порт-Роял потребует молодцеватый интендант Ямайской Сторожевой Станции. Обязательно на несколько листов с длинными «уважаемый», «покорнейший», «глубоко сожалею» тэдэ, и тэпэ. Пожалуй, как Норрингтону порой (почему порой? Довольно часто) хотелось удавить молодцеватого интенданта и по совместительству казначея, любившего инвентаризацию, и чтобы сводилось всё в бухгалтерских счетах, так и порвать в приступе злости все эти отчёты, объяснения, ответы на объяснения и прямо-таки утопиться или послать кого-то лексикой, достойной матросни. «Справедливости ради, вопросов будет много и у меня», — пронеслось в голове поверх картины, где интендант плавно спускался ко дну вместе со всей бухгалтерией и бюрократией Адмиралтейства. Полегчало. Немного. Хикс вернул капитана обратно к отчёту: — Фок-рей мы заменим, есть в запасе, но грот-марс-рей… — Плотник вздохнул. — Наставим шкало, как-то заделаем, но до первого шторма и всё. Бац. И нет его. Хикс поглядел на капитана. Норрингтон в голове сделал засечку — спроситься в городе о рангоутовом дереве. Капитан кивнул старшине-плотнику, отвернулся и в спину ему донеслись приказания команде достать запасной рей. Норрингтон обратился вниманием на Джиллетта. В отличие от него лейтенант не скрывал обуреваемых эмоций: взгляд был прикован к повреждённым реям, губы так и ходили в кривой улыбке — то правый уголок оттянется, то левый. Со стороны трапа донеслись не быстрые, скорее осторожные шаги. На палубе появился доктор Стивенсон. Будучи англичанином и от работы больше времени проводивший в тёмных едва освещённых помещениях загар не часто обжигал молочную кожу, что в значительной степени спасало самого доктора. Пожалуй, за время службы — ныне стукнуло полгода, как капитан Норрингтон буквально увёл специалиста из-под носа капитана Верна (в некотором роде соперника Джеймса) — Джеймс лишь однажды видел Стивенсона обгоревшим: когда Перехватчица встала на верфях Порт-Рояла на ремонт после долгого плавания. Тогда доктор, имевший неосторожность обгореть под карибским солнцем, до самого отплытия не появлялся на людях, служанки его вскользь поговаривали — обгорел до зажаренных клешней раков, и жутко страдал при этом, занимаясь почётным самолечением. Но в какой мере бледности Стивенсон показался сейчас на палубе… Пожалуй, таким Джеймс видел его впервые и мог из всего безобразия языка подобрать следующее «мертвецки-бледный». Стивенсон зашёл на шканцы (пожалуй, ему единственному сиё позволялось на шлюпе), Норрингтон направился к нему. Джиллетт замер у планширя правого борта внизу, не забираясь на квартердек. Доктор рассеянно осматривал палубу, словно в первый визит на шлюп. Хотя — признал капитан — скорее как человек, продолжительное время пробывший в душном, почти лишённом воздуха помещении. Глаза Стивенсона долго привыкали к свету, отчего несчастный щурил их, протирал и всё не мог надышаться. Подойдя ближе, Норрингтон уловил отчётливо ударившие в нос запахи крови, алкоголя, и ещё какой-то травственной дряни — в названия последних Джеймс не считал нужным вдаваться, удерживая место в рундуке под названием «сознание» или «память» места под вещи другого толка. Наконец, Стивенсон пришёл в себя и куда более осознанно посмотрел на капитана. Работавшие отовсюду на палубе притихли, разом прислушались. Определённо развесили уши, и отыскали солидарности в этом и со старшинами, и с боцманом. Только лейтенант, приметив недобрый взгляд капитана, оживился и начал подгонять команду. Доктор замялся, опустил взгляд. Капитан понял, добавляя в голове к отчёту о повреждениях письма с соболезнованиями. Только насколько стопка последних будет увеличена зависело от стоявшего напротив. — Как подопечные? — как можно мягче спросил Норрингтон, напомнив себе, что после ночного происшествия — словесная линька ни к чему. Впрочем, у него это едва получилось. Голос всё равно отдал большей беспристрастностью, и не ходившие под его командованием и месяц сочли бы его с нотками явной скуки. И только глаза определённо выдавали. Доктор, к счастью, ходил достаточно, чтобы уметь понимать настроение капитана, отчего тон он оставил без внимания, как-то рассеянно кивнул и забормотал: — Двое. Один держится. Сейчас света достаточно, — щурясь, он глянул на медленно ползущее до зенита солнце, — займусь им в течение пяти минут. Сейчас Браут готовит место. Билли и Марк, — так звали матросов, — были довольно любезны предложить помощь в перестановке рундуков под фельдшерский стол. — Стивенсон осмотрел Норрингтона. — Жизням четверых ничего не угрожает, остальные… — Доктор поклонил голову да вдруг взгляд сощурил, запнулся. Стивенсон нырнул в широкий карман завязанного на талии пояса с инструментами. С извлечёнными щипцами он качнулся к Норрингтону, и капитану оставалось только склонить голову, обнажив ту часть шеи, что так привлекла внимание специалиста. В иные случаи и другие офицеры сочли бы такое поведение бесцеремонным и потребовали проводить всё в отведённом для того «кабинете доктора», коим называлась ничтожно-маленькая каморка-кокпит, или в каюте капитана. Джеймс же привык, остальные — не возражали. Или по крайней мере этими возражениями давились. «Ай», — в мыслях короткое. Норрингтона будто укололи вышивальной иглой. Капитан не повёл и бровью. Следом с отстранённым интересом посмотрел на щипцы и в вытащенном отыскал мизерную причину, не дававшему ему в полной мере забыться коротким сном на рундуках. И явно дело было не в подушке, набитой соломой. Доктор со сдержанным ликованием удерживал в щпицах вытащенную из-за капитанского уха щепку. Оба улыбнулись друг другу и вернулись к делам: — Остальные с занозами, порезами. Ничего страшного. Всех, кто со страшным, зашили и затянули. Капитан снова кивнул. В голове он продолжал вести прообраз страниц шканечного журнала, только этот черновик определённо сопровождался экспрессией (насколько Норрингтон и вовсе в звании умел в эмоции): «Итого девять погибло, трое — с оторванными конечностями, все равно что выбытые юниты, двое — неясно, и среди них — самое весомое — старший канонир. И даже жаль казначея — всё же нашим он был, а так глупо его зацепило. Повреждённый парус, повреждённые реи»… Дальше шло всё с приставкой «повреждённый». Заканчивалось сиё следующим на полтона более эмоциональным: «И всё из-за стычки с испанским галеоном» Подытоживая, хотелось по-обыкновению приободрить. Мелкая и юркая, колющая точно шпагой Перехватчица вышла из боя с толстозадым, неповоротливым и куда более опасным Испанцем с меньшим из того, что возможно. Сбежала. Буквально нырнула в бурю, и только флагом помахала как синеньким дамским платочком. И во всём этом было одно «но», мучавшее капитана похлеще щепки в шее. Галеона испанцев в месте встречи в принципе не должно было быть в водах, близких к территории Британской Империи. Следовательно, либо галеон настолько пёр тараном, что забрёл глубоко в воды одиноким и непонятно с какой целью (для разведки использовались куда более проворные и поворотные шлюпы, как бриги), либо куда более плачевное — именно там их ждали и точно вознамерились отправить на дно. Предаваясь размышлениям, Норрингтон не заметил, как неспешно стал обходить шканцы. Стивенсон отошёл к планширю правого борта, вдыхал воздух, да вскоре скрылся, когда матросы открыли люк, близкий к фоку и из него показалась любопытная рыжая голова его помощника Браута. Капитан остался предоставлен себе, мерил мизерные шканцы и думал, да в мыслях вскоре остановился и оглядел шлюп. Перехватчица стонала и скрипела под крики оживившихся старшин и ещё тихие перешёптывания матросов. Особо, когда ветер пробегался по такелажу, рангоуту, так шлюп испускал душераздирающий скрип и буквально просил о помощи. В местах попадания снарядов где-то был изодран планширь, где-то вздыбилась палуба от сбитых и откатившихся от портов, перевернувшихся пушек, где-то на досках матросы ещё не оттёрли следы крови и песка. Джеймс замер на последнем. «Если и ждали, то к чему жизни обычных дворян?» — задался вопросом Норрингтон, припомнив указания коммодора Ямайской Сторожевой Станции — Эдварда Вернона. Джеймс неспешно развернулся на каблуках. Взгляд его ткнулся в город Белиз Что-то продолжало ускользать от него. — Спустить вельбот, мистер Джиллетт, — скомандовал Джеймс. — И отыщите лейтенанта Гроузва. Его определить в сопровождение. — Пехотинцы, сэр? — Нет. Без них. — Норрингтон скользнул взглядом по часовому, который в ответ вытянулся по струнке. Джеймс въедливо изучил алый камзол ещё старых порядков. Поговаривали будто в столице уже озаботились формой для армии и морпехов, да вот до Карибского бассейна эта новая форма ещё не дошла. Оттого морпехи таскали либо гражданский камзол, либо алое пальто. Чуть нахмурив брови, Норрингтон посмотрел на Джиллета. Вспомнилось, что его смутило при подъёме на палубу. Лейтенант подсобрался. Как и с морпехом, внимание капитана привлекла алая тряпка на поясе лейтенанта. — Снимите, Бога ради, пояс, Джиллетт! И Гроувз… Тут по главному трапу строевые шаги и на палубе показался упомянутый. Нашёлся. Только поверх его бурых одежд также красовался алый пояс. В отличие от лейтенантов Джеймс был одет в белую рубаху, поношенную чёрную куртку и чёрные штаны — всё это из парусины. Довершали всё ботфорты, перевязь с ножнами и треуголка. Также поношенные, пропитанные, протёртые солью, да обувка явно сбитая. Из новья и что могло выдать в нём офицера, разве что только начищенная до блеска сабля, а так… Точно не офицер, чего там — капитан шлюпа Его Величества. Со стороны почти что оборванец, где-то между пиратом и купцом, как уоррант-офицеры между офицерами и унтерами. — И вам его снять, мистер Гроувз. Теодор Гроувз вытянулся у шканцев и со всем почтительным видом кивнул с коротким «да, сэр». — Вам, мистер Джиллетт, приступить к работам после завтрака, чтоб к моему возвращению закрасили название и скрыли фигуру. Взгляд капитана метнулся на корму, где обычно синим королевским полотном трепетался флаг Флота Его Величества — взгляд мазнул пустоту. Тот был снят ночью, мачтовый вымпел потерян в шторме. — Да, сэр, — отозвались лейтенанты. — Тогда за работу, — ещё раз оглядев палубу, Джеймс спустился на палубу вниз, зашёл в каюту штурмана и уточнил их местоположение. Ливицки проверил его ещё раз, сообщил, после чего Норрингон вернулся в собственную каюту. Он влил в себя остатки уже заметно остывшего кофе, щедро разбавленного с грогом. И на заполненном экспрессией черновике шканечного журнала в голове поставил внушительное жирное троеточие…<…>
«Ты чё? Какая военная комендатура? На солнце перегрелся?» Джеймс Норрингтон, сидя за столом (на деле то были рундуки, накрытые тканью) в каюте, крутил пальцами пиастр. С него на капитана флота Его Величества Британской Империи глядел, будто точно издевался чёрт Филип Пятый — даром что испанец, даром что король Испанского Королевства. В приглушённом свете — одна свеча стояла в подсвечнике на краю разложенной карты — казалось, что чёрт взаправду то подмигивал, то губы кривил в ухмылке, то склабился и откровенно ржал. «Так вы серьёзно, сударь? Ищите комендатуру?» — удивлению в голосе не было конца. — «Н-да, и откудова к нам забросило-то? Англичане? Эн эспанльёль? Он фронсе?» Норрингтон перевернул пиастр дважды и вновь столкнулся с лицом чёртового Короля Собак, следом опустил монету этим лицом на стол и чуть подтолкнул её пальцами, как тогда давал пиастр трактирщику. «Что ж… Никакой комендатуры здесь нет и не было в помине. Заместо местной администрации во-о-о-он местное питейное у старухи Бри. Там все собираются. Коль что нужно, можно там подслушать. А если нужны снасти и всё такое, ну наше. Вы поняли. Лучше отойти от пристани через рыжий дом направо — там мастерская будет у склада, там и спросите своё дерево…» Кулак опустился на монету, не так, чтобы вызвать глухой стук: Джеймс несколько раз постучал по ней, припечатывая испанскую собаку мордой в стол. Если б действительно этой собаке, сидящей в Старом Свете в Мадриде, что было. Джеймс отпрянул на спинку стула и, удерживая взглядом оставленную на столе монету, провёл пальцами над губой. Размышлял, вспоминал, снова и снова прокручивал в голове события, и точно чувствовал себя уже псом, бегающим за концами загадки, пытаясь её собрать в что-то понятное и должное дать ему подсказку, а как поступать дальше. Раскрытый чуть в стороне шканечный журнал содержал несколько начальных строк, дальше — мысли не ложились, вдохновения не было. Канцелярит не складывался в сухое и понятное, краткое. Перед глазами всё представала поездка в Белиз, а конкретной один матрос с торгового судна. Пробила вторая склянка. Надо было идти на палубу и поднимать всех для зачтения молитвы по ушедшим ещё двум. Третий будет видно завтра, доживёт ли или нет. Пока же только двое, чью смерть ещё предстояло отразить в журнале. Норрингтон снова оказался в вельботе, осматривавшем приближавшийся город Белиз. При сходе на берег Джеймс поначалу заметил не одного — того самого матроса —, группку таких. Привычное дело для бухт и торговых точек Империи, где пристани и порты полнились торговцами, шлюхами да матроснёй. Эта группка не отличалась от прочих виденных, что в Кингстоне, что в Порт-Рояле, что на островах Империи далеко на окраине Карибского бассейна. Говорили на родном. Почти. Из-за буйства разнообразия акцентов, диалектов и даже ломанного язык приобрёл какую-то абракадабру, из которой едва можно было определить родной. Одеты они были в привычные парусиновые штаны и рубахи, шляпы их соломенные имели ленты с названием кораблей службы. Кто-то и вовсе снял рубаху, закатал повыше штаны, готовился к приближавшейся жаре. И друг от друга матросов отличали разве что степень подранности и грязи, въевшейся соли да количество заплаток. А ещё цвет кожи: кто-то более загоревший, а кому-то ещё предстояло. Но один от них с особой бдительностью наблюдал за высадкой капитана и лейтенанта с вельбота. И Джеймс встретил его снова в таверне, у склада, следом заметил при отплытии обратно на Перехватчицу. Тот ищейкой сел ему на хвост, шёл по пятам и будто был готов оттяпать кусок. Джеймс всё думал, всё псиной бегал за завязками, и пускай пиастр мордой Филиппа продолжал лежать в стол, капитану начинало казаться, что паршивец продолжал смеяться над ним. И смеялся громче, когда Джеймс задавал каждый вопрос, так пока оставшийся без ответа. Сверху пробила третья склянка. Спустя стук в дверь каюты. — Войдите! — крикнул Норрингтон, выныривая из кразмышлений и убирая руку от лица. На пороге показался лейтенант Гроувз. Надо было идти, созывать всех наверх и отправлять в последний путь покинувших их. После вечерней трапезы слова нашлись для шканечного журнала. И удивительна бюрократия — всегда поносимая нелестными словами и иногда откровенно богохульными сейчас она подействовала на капитана будто успокоение. Напомнила деньки в академии, когда счёты и математика с их стройной логикой и смыслом помогали успокоиться после семейных неурядиц или каких неудач, допущенных в гуманитарных дисциплинах, особенно тех, что Джеймс в сердцах называл «болтологией на постном масле» и в каких откровенно был плох. Сухой подсчёт, изложение и повествование фактов помогло укротить внутреннюю бурю. Встреча с испанским галеоном в сумерках с завязавшейся попыткой вывести юркую английскую леди обернулась в несколько слов, столько же досталось описанию бегства в шторм. Ещё меньше, только пестря именами и фамилиями и дублируясь в увольнительном журнале, отвелось на подсчёт погибших. В журнале увольнительном только значились строки наподобие: «Уильяма Брайса, старшего канонира, уволить по причине смерти. Карл Найт назначен старшим канониром с сего числа» Подпись капитана. И тэдэ, и тэпэ. Повреждения надлежало оформить в ином журнале, кратко же описать и в шканечном. Также отразить отплытие в Белиз, только частично: из-под пера вышло продолжение «о повреждениях», где приобретённый в городе рангоут был пущен на замен треснутому грот-марс-рею. «Стоит отдать должное Хиксу и его команде», — подумал Норрингтон мимоходом, меняя журналы и заместо казначея отражая в другом траты, сопутствовавшие сходу на берег. Мысль о плотниках стала засечкой в голове с требованием себе же выразить похвалу. И было за что определённо. К закату его команда закрыла досками фигуру Перехватчицы, залатала дыры, заменила доски в месте вздыбившихся от покатившейся пушки в бою, стесала с планширя концы, где были попадания, и чтобы не наставили матросы заноз. К возвращению капитана только его помощник шустро докрашивал надпись на корме, сидя за бортом в беседке из тросов и верёвок. С принятием на борт рангоутового дерева и Норрингтон, и Хикс сошлись: оно было слишком длинным, но отрезать, не доставлять, и команда приступила к обработке его под грот-марс-рей, стремясь закончить если не до наступления сумерек, то точно до захода луны. Это дерево мастер со склада готовил под мачту кэта, и Джеймсу пришлось проявить все дипломатические способности, дабы отвоевать его для Перехватчицы, и конечно куда больше его скудных переговорных качеств подействовал звон пиастров. Так Перехватчица обрела требуемый грот-марс-рей и необходимость ещё одного отчёта о приобретении дерева не через военную комендатуру порта колонии Британской Империи. «Которой не имеется», — продолжал мысленно раскручивать клубок из разных ниток загадки Джеймс, по-прежнему сухо излагая всё в журналах и прочей бюрократической лабуде. Его мысли текли в сторону от изложения, подхватывались окружающими его приглушёнными шумами снаружи как шлюпа, так и его каюты. Шлюп всё же не корабль — как верно заметил первый капитан, под начальством которого ходил Норрингтон. Точно не фрегат и не линейка, на которых можно сыскать укромный уголок и иметь надежду не быть услышанными. Шлюп Его Величества «Перехватчица» буквально иллюстрировал старое «в тесноте да не в обиде». Сидя в своей тесной из-за пушек каюте, Джеймс слышал свой шлюп. За хлипкими стенами, убирающимися в бою для доступа орудийных расчётов к пушкам, раскручивался свой клубок под названием жизнь. В кубрике невахтенные матросы готовились ко сну, развешивали койки, вели тихие переговоры, иногда прерывая их на приглушённый смех. Слышались тычки, байки, восклицания, которые шли будто волны: то тише, то ниже. От кубрика первое жилое помещение — там невахтенные кокпитные суб-офицеры готовились ко сну, кто уж и вовсе уж посапывал, отвернувшись зубами к стенке. Кают-компания младших офицеров пустовала: обычно, если дело было в дружественном порте, то лейтенант Джиллетт приглашал от числа с приставкой «офицер» (унтер или уоррант) собраться на вечер. Тогда казначей Смит — светлая память ему — обязательно заманивал Гроувза в одну другую партейку шахматы. Доктор Стивенсон читал выдержки из журнала, его нещадно бранили, когда с колонки анекдотов или какой второсортной истории, определённо не прошедшей проверку на достоверность, он начинал зачитывать колонку открытий, притом изысканно переходя на латынь. Едва ли кто разбирался не только в науках подвижных и спорах гуманитарных одних сторонников и других, но и в том, что скрывалось за витиеватыми формулировками той или иной болезни, сказанной на латыни. Сегодня лейтенант Джиллетт стоял на вахте и лейтенант Гроувз присоединился к нему. Это — как верно заметил капитан Норрингтон — тоже своеобразная традиция. И только непонятно, кто теперь будет заманивать Гроувза в шахматы после смерти Смита. «Всяко место пусто не бывает», — подумалось Джеймсу. Норрингтон прикрыл глаза, подловив себя на том, как пару минут он бездумно залип на недописанное слово. Опустив перо от текста, Джеймс размял руки и, поставив локти на стол, опустил на пальцы подбородок. Продолжал вслушиваться. Сквозь кормовые окна слышался шум волн, с редким ветром приносило увеселения с берега Белиза, также тихие вахтенные разговоры на верхней палубе и продолжавшиеся работы с грот-марс-реем. Норрингтон открыл глаза и скользнул взглядом по каюте, которую едва освещала свеча. И без того малая из-за стоявших здесь двух пушек, в темноте она казалась и без того крошечной. Стоило признать: вся эта обступавшая тишина заставляла его в прямом смысле кемарить. Выкранные час или два сна едва способствовали трезвости мыслей, тут еще… «Бумажки», — сердито заметил капитан, ловя себя на вернувшемся праведном желании порвать всю стопку на столе в клочья. Будто снова увидел спешащего к нему через весь Форт Чарльз молодцеватого казначея Станции. И вдруг жизнь шлюпа прорезал глухой удар, следом за ним крики. Джеймс покосился на двери каюты. Те ответили молчанием, снаружи по-прежнему шум волн, с ветром — с берега гомон и смех, звуки гитары и где-то скрипки. «Показалось?» Вновь грохот, намного ближе, топот ног, оживление, крики и перебивающие друг друга имена старшин то одного, то другого, так в этот балаган намешали и боцмана, и лейтенантов, и штурмана, и даже его, капитана. «Не показалось» Секундой спустя в каюте показалась голова пехотинца на часах с коротким: — Сэр, тут… И осёкся. Нахмурившись, Норрингтон устремился на выход, наклоняя голову. Мало того, что каюта была малой, ещё и не разогнуться в полный рост. Чтобы не стукнуться головой о бимсы, проще держаться чуть склонившись. Выйдя наружу, Джеймс был готов извергнуть проклятья — учитывая приказ о полу-тишине, об отсутствии основного света, те определённо он бы прошипел. Да только замер. Медленно закрыл двери, столь же медленно сложил руки позади, да шагнул от дверей. Всё стихло. Из боковых кают показались головы отдыхавших невахтенных. Те, заметив капитана, замерли в дверях и поглядывали то на него, то на происходящее в метре от трапа основного люка. Сверху также слышалось оживление и вскоре на трапе показался лейтенант Джиллетт. Он также отступил, не мешая капитану. Кубрик — без того полный матросов будто живое море — выпихнул вперёд двоих. В свете горевших пары свечей Джеймс признал матросов от первого класса, работавших в основном на марсах — Билли и Марка. Оба держали в четыре руки брыкавшегося матроса. Норрингтон покосился на пехотинца. — Не имею понятия, сэр, — отозвался тот, распрямляя плечи и рукой сжимая мушкет. Джеймс шагнул ближе и въедливо скользнул взглядом по матросу. Тот сполз в руках матросов, точно склизкий извивающийся уж. А уловив всеобщее гробовое молчание, стих, брыкнувшись пару раз и тут же получив хорошую встрёпку от Билли. Мокрые рубашка и штаны из парусины, босые ноги, мокрые волосы и только сухая шляпа, болтавшаяся за завязки на шее. Норрингтон стал высматривать надпись на ленте, затем замер, заметив на себе взгляд из-под мокрых волос. Ещё до того, как голос подал Билли, Джеймс признал в лазутчике виденного на берегу Белиза матроса. — Поймали, сэр, — отчитался Билли. Лазутчик попытался извернуться, матросы толкнули его вперёд, вынудили встать на колени, да руки заломили, если б не перехватили за руки, лазутчик точно прописался головой о доски или пал к ногам капитана. — Пытался пробраться через форпик, не от наших, ну мы его и вот, — подытожил Билли. Джеймс склонил голову на бок, лазутчик не поднимал головы. Зато отлично сейчас оказалась видна шляпа, на алой ленте которой стояло: «Глория дэ Мадрид» Норрингтон помрачнел совершенно, грудь кольнул холодок, а сон сняло по мановению. Лицом себя не выдал, по-прежнему только хмуря брови. И лишь пехотинец позади приметил, как капитан перебрал пальцами. — Поднять голову, — скомандовал Джеймс. Билли схватил лазутчика за волосы, потянул назад. Тогда пойманный прямо посмотрел на капитана. Норрингтону показалось в тот момент происходящее таким абсурдом — если испанский шпион, то кто настолько тупо прокалывается? Он оставил очередную засечку и изучил лазутчика перед ним. Стекающая с его одежд вода уже собралась под ним в лужу. Пойманный тяжело дышал. Его щека краснела от удара, осунувшееся лицо словно стало ещё худее. Губы были сжаты в тонкую полоску. А имевшийся шрам — один шёл под горбинкой носа — натолкнул капитана на мысли, что пойманный был либо в абордажной команде, либо... Джеймс осёкся. Глаза. Глаза — зеркала души. «Только взрослые кривят стёклами», — раздалось из прошлого, сказанного другим студентом академии. И этот лазутчик определённо не умел кривить. Светло-зелёные, они не полнились страхом. Что-то капитану не давало покоя, помимо укрепившегося подозрения. — Собаки всегда лают на юге, — хмыкнул он, внимательно изучая реакцию собеседника. Тонкие губы лазутчика ослабли, будто тот собирался сказать, следом уголок дёрнулся, но губы так и не сложились в усмешку. Опомнившись, пойманный вновь поджал губы. Взгляда же не отвёл. Испанская псина осматривала его так, будто стояла выше, а не на коленях английского капитана на английском шлюпе, причём с таким позором пойманная. — Парус! — раздалось снаружи. По кубрику прокатились перешёптывания. — В кандалы его, Томас, и проверить оружия, — отдал приказ Джеймс пехотинцу. Джиллетт поднялся обратно. Норрингтон за ним, только заметив, как Билли и Марк передали пойманного в руки часового пехотинца. Свежий воздух отрезвил капитана окончательно. Команда плотника замерла, остановив работы. Лейтенант Гроувз поднялся по вантам до марса грота, достал трубу и устремил окуляр туда, куда показал впередглядящий. Джеймс не стал медлить. Ухватившись также за ванты, он шустро забрался следом. — По правому траверзу, с юго-востока, — лейтенант передал ему трубу, и капитан приник к ней. Пришлось приловчиться, ибо в полумиле от них, почти загораживая обзор Перехватчице встал на стоянку торговый фрегат, трёхмачтовый. Тем не менее, следуя наводке Теодора, Джеймс действительно высмотрел в лунном просвете стремительно приближающийся парус. Сшедшие тучи скрыли образ парусов. Ненадолго. Судно… Корабль стремительно приближался к территории Белиза, идя полным бакштагом правого галса. Джеймс передал трубу и шустро спустился обратно. Лейтенант за ним. — Сворачивать работы! Передать приказ о полной тишине, — обратился он к Джиллетту и боцману Каперу. — Затушить свет, никакого шума, никакой суеты, вахтенным спуститься и не отсвечивать. Вы и я остаётесь, — приказал Джеймс, обращаясь к Теодору. — Исполнять! Послышался топот ног. Шлюп вновь оживился. Джеймс скользнул по потрепанной и подлатанной Перехватчице, особо долгий взгляд задержал на реях, следом его внимание устремилось туда, откуда приближался охотничий испанский пёс. Прежде оно запнулось о торговый фрегат, и в кое-то веке Норрингтон обратился благодарностями к кораблю, в чьей тени укрылась Перехватчица. Однако. Идя под прямыми парусами, приведёнными к ветру, испанский галеон определённо имел преимущество. Не пройдёт и часа, — прикинул Джеймс, — как бывший линейный корабль Его Величества «Глория», захваченный испанцами и ныне ходящий под их жёлто-красным флагом, приступит к снижению скорости и уходу в дрейф, дабы встать на якорь у Белиза и спустить ищеек по следу ускользнувшей английской леди.