Двойняшки

      Морская пучина ревела вокруг. Как мать чудовищ из сказаний и та, с которой всегда брали начало легенды, стихия порождала высокие волны, подхватывала ветер, обращала его в шквалистый и пускала средь своих владений на многие мили вокруг. Искала жертв из рода людских и по Божественному велению аль собственному устраивала испытания, а может, только показывала, сколь род людской, научившийся лить кровь и спорить о регалиях и землях, изобретя власть и иерархию, в действительности ничтожен и лишён этой власти над сущим.       И у человека всякого было несколько путей: покориться и безвольной рыбой плыть по течению; стать декоративной рыбкой в малом аквариуме посреди аквариума событий; бессмысленно сражаться со стихией; … или мнимо покориться, да научиться использовать её во имя цели собственного выживания и сохранения.       Шлюп Его Величества «Перехватчица», сошедшая с верфей в десятых годах восемнадцатого столетия, олицетворяла рукотворное ничтожным родом судно, способное оставаться сухим при мнимом покорении стихии. Люки были задраены, кроме кормового, закреплены пушки, паруса убраны, спущены брам-стеньги. Перехватчица лежала в дрейфе, рассекая гребни волны — то поднимаясь по ним, то плавно опускаясь. Со всем величественным достоинством юркая английская леди принимала вызовы стихии.       Как и принимала команда, как и принимал капитан. Джеймс предался почти философской болтологии, скорее подобное настроеньице он мог отнести к романтической ерунде. И сказанное в голове с презрением, было парировано с иронией: а разве во флоте не было свойской романтики? Не такой романтики, какие читали дамы и каких приключений по юношеским порывам жаждешь всем сердцем. Но такой, как при абсолютном хаосе снаружи, шлюп оставался твердыней и оплотом спокойствия.       В такие мгновения, Норрингтон пожалуй и впрямь был готов допустить лирический настрой и порассуждать о бытие, их окружавшем.       Чего не сказать о Джеке Осте. Пускай и пленник определённо удивил капитана. Привязанный не за пиллерс, а за грот-мачту, Ост впору мог помешать матросам, как сухопутная кошка, боявшаяся воды и в жизни не ступавшая на борт шлюпа. Пленник не обратился кошкой, стал точно морской крысой, которая умудрилась при закованных в кандалы руках отыскать прибежище на верхней главной палубе так, чтобы не мешаться матросам и самому как можно безопаснее пережить бурю.       В очередной раз Норрингтон, держась за бакштаг, поймал на себе взгляд Оста. В случае сухопутных, ожидал увидеть страх, ужас, панику — всё из этого и даже больше. Но этот… Пленник усмехнулся, опасно поднял руки и качнул головой, отдавая честь.       Очередной шквалистый ветер покачнул шлюп, заставил отвернуть от ветра лица, чтобы вздохнуть. За ним послышался треск. Громкий и сухой он повторился снова, когда ветер подул с противоположной стороны. Джеймс, щурясь, заметил, как грот-марс-рей опасно покачивался, и чертыхнулся на головы вахтенных, особо лейтенанта, ответственного за предштормовые мероприятия.       Грот-марс-рей следовало снять от греха, и сейчас треснутое дерево нещадно раскачивал порывистый ветер. В один момент оплот спокойствия обратился в несущую в себе угрозу. Дерево снова затрещало.       — Отойти от грота! — перекрикивая порывы и бурю, возорал Джеймс.       Его взгляд упал на Джека. В тех впервые проявился страх. Ост вскинул голову и уставился на шатавшийся рей. Перехватчицу вновь тряхнуло на волнах, подхватило на одной чудовищной, и шлюп на мгновение замер. Джеймс был готов отдать приказ, но… Перехватчица нырнула по волне вниз, сила ветра стала убийственной.       И тогда рей лопнул. Справа мелькнуло пятно. Джек рванул туда. С грохотом обломки рухнули на палубу, скрыли его фигуру. В этот момент Перехватчица достигла «дна» меж волн-чудовищ, и планширь шлюпа ушёл под воду. Шлюп выправился, вздыбил нос, тогда вода стала уходить.       Джеймс наблюдал за всем, выискивая верёвочный трос пленника, пускай и знал — не успеет, длины верёвки от мачты не хватило бы. Вода сошла, и средь обломков Норрингтон заметил трос.       — ТЯНУТЬ! ЖИВЕЙ! — рявкнул он.       Матросы подсобрались, схватились за трос и потянули за него. Тянули с усилием, значит пленника не оторвало. Двое у фальшборта нагнулись, затащили пленника, только на палубу Джек упал не один. Он отцепил руки от рубашки вахтенного юнги. Перепуганный мальчишка отполз как можно дальше от фальшборта, пока не ткнулся спиной в чьи-то ноги, кашлял, отплёвывался от воды. Сам Джек также закашлялся, рухнул на палубу, и дрожащие его руки в кандалах замерли над левой окровавленной щекой. Кровь заливала его лицо, кандалы мешали прикрыться.       Джеймс оглянул застывших матросов.       — Отвязать и к доктору! Обоих! Палубу очистить от обломков! Живей! — скомандовал он.       Перехватчица продолжала рассекать волны, находясь в штормовом дрейфе. Буря окончилась только с восходом солнца.       — Доктор, это обязательно?       — Что именно?       — Ну… Это.       Стивенсон посмотрел внимательно на сидящего на рундуке Оста. Взгляд пленника медленно скользнул от доктора наверх, на люк, где вокруг него собрались матросы. Сидевшие ближе всего даже свесили ноги. Да все без исключения наблюдали за тем, как их судовой врач латал «испанца».       Хотя после ночного происшествия все определённо решали задачку нового философского толка: а испанец ли он? Балакал же на родном…       — Чувствую себя диковинкой, — шепнул Джек и от иронии усмехнулся, да только мигом убавил улыбку — повреждённая щека заныла.       Доктор улыбнулся уголками.       — Так и есть. Они в некотором сомнении, — шепнул он. — Спасти нашего юнгу, будучи испанцем. Прошу, поверните щёку к свету больше.       Джек послушно склонил голову так, чтобы на левую щёку пал проникающий через люк свет. Роберт изучил вскрытую наспех залатанную накануне рану и, убедившись, что щепок и другой дряни, способной вызвать гниения, не осталось, взялся за иглу.       — Хорош из меня испанец, выросший в Англии, — пробормотал Джек, пока доктор вдевал в иглу нитку.       — Так вы от наших? — удивился Роберт.       — Да. Рос в Фалмуте, как твёрдо стоять на ногах стал, так отец брал в море. Он рыбаком был. Когда же уходил в дальние плавания, я прибивался к другим местным. У нас там порт, знаете ли, доктор…       Джек зажмурил левый глаз, когда Роберт стал зашивать рану.       — Расслабьтесь, прошу вас.       Ост вдохнул и отвёл взгляд, продолжал говорить и в этом разговоре нашёл отвлечение от того, что его латали, и из процесса устроили представление на радость отдыхавшим морякам. Читай почти всем.       — И все живут исключительно или на привозном, или на рыбе. Земель у нас крестьян почти не осталось. Не об этом сейчас, да? Как старше стал, в шесть уж стал плавать на кетах, шхунах. В десять уже юнгой бегал по шлюпам, к пятнадцати торговый флот стал для меня всем… Простите, не думаю, что вы особо смыслите в морских терминах. Но если надо, я могу пояснить.       — Нет, что вы, — мягко улыбнулся Роберт. — Я сдавал экзамен на патент от Адмиралтейства, потому пускай и едва могу похвастать блистательными знаниями офицеров, в чём-то смыслю.       — А. Прошу прощения. Со своей стороны могу сказать, что вы очень деликатны в работе. Редко когда доктора проявляют подобное… внимание.       — Это моя работа. Теперь прошу вас помолчать. Не от отсутствия интереса к вашей истории, а от необходимости зашить рану.       — Я ж говорю. Вы очень внимательны и учтивы.       Джек замолчал, прикрыл глаза. Роберт продолжил с особыми аккуратностью и мастерством латать пленника. Когда Оста спустили матросы и вволокли в «кабинет» доктора, Стивенсон определённо подумал на потерю глаза: уж слишком кровь залила лицо «испанца», осколок дерева прошёлся прямо по щеке, едва не отсёк голову. Теперь при большем свете и в спокойствии Роберт определённо чувствовал облегчение — глаз не задело. Джек Ост точно родился в рубашке.       Стивенсон залатал рану, при этом, удовлетворяя любопытство матросов сверху и вокруг в кубрике, он прокомментировал действия, на что матросня испустила нестройный звук восклицания-понимания. Роберта это умиляло. Как в самом деле не могло умилить то, что лишённые образования и стремления к наукам, тем более понимания во врачебной практике, они проявляли к происходящему интерес почти схожий как к дележу призовых денег?       Доктор стянул концы раны, отцепил нитку и сообщил своим зрителям о том, что процедура окончена. Сверху старшины тогда стали разгонять столпившихся, отчего солнца через люк стало поступать больше. Джек сгорбился, выдохнул, чем привлёк внимание Роберта.       — Ненавижу солнце, — пояснил он, хмурясь. — Слишком быстро обгораю.       Стивенсон улыбнулся.       — Следует не тревожить щёку и не раздирать. Увы, останется шрам, и к моему удивлению, вы почти не вздрогнули ни тогда, ни сейчас. Простите меня, но как только вас принесли с подобной раной, думал придётся потратить время на убеждение капитана дать вам грог.       Джек хмыкнул. Спешно сбавил усмешку. Щёку повреждённую неприятно натянуло.       — Отдёрните рукава. — Ост кивнул на просохшие длинные рукава рубашки. Руки его по-прежнему были закованы в кандалы, оттого сделать самостоятельно он этого не мог.       Пехотинец, наблюдавший за разговором двоих и поставленный на какой случай, весь диалог хмуро пялился на доктора, проявлявшего такую любезность с пленником. И что с того, что эта непонятная псина спасла юнгу? Не сам ли юнга виноват, поперевшись за каким-то бесом на грот-марсы во время шторма?       Когда же Джек предложил отдёрнуть рукава, пехотинец подсобрался, стал куда мрачнее. К его удивлению, Роберт всё же принял предложение пленника. Взяв его за левую руку, повыше кольца кандалов, Стивенсон аккуратно задрал рукав, пальцы его прошлись по конечности и грубые от работы подушечки нащупали полосы шрамов. Ещё до того, как Роберт пригляделся, он насчитал точно парочку, а подставив руку свету, заметил несколько чудовищных, тянувшихся по рукам и белеющих на загоревшей коже. Такое же обнаружилось и на правой руке.       — Резали и хуже, потому чего там щепка по щеке? Обидно только, что по морде, — отшутился Джек.       — Я принесу вам воды и спрошусь о еде, — поглядывая на пехотинца, шепнул Роберт.       — Не стоит, — отрезал Джек. Доктор глянул удивлённо. — Иначе вы выставите себя в дурном свете и перед командой, и перед начальством. Не стоит вам, милый доктор, терять их уважения из-за пособничество пленнику.       — Вы сами только что сказали, что не являетесь нашим врагом, — нахмурился Стивенсон.       — Но к этому заключению сначала команда должна прийти единогласно. Либо капитан должен убедить их. Флотское, — поджав губы, сказал последним всё Ост.       Роберт кивнул и передал Джека в руки пехотинца. А как пробила третья склянка, доктор поднялся на главную палубу и пересказал весь разговор Джеймсу Норрингтону.       После шторма и пользуясь тем, что погода благоволила, было принято решение встать на стоянку: проверить шлюп на повреждения, убрать последствия вчерашнего лопнувшего рея и поставить на его место купленную заготовку в Белизе. Джеймс решил лично проконтролировать работу плотников, да решился так сбавить внутреннее недовольство. Оно прямо-таки переполняло его и захлёстывало, бурлило, как минувшей ночью бушевали воды вокруг.       Утренняя вахта началась с разговора с лейтенантом Гроувзом, стоявшим смену перед штормом. Затем разговор с юнгой и старшиной. И всё время размышления о том, в каком крайне шатком положении оказалась команда Перехватчицы от поступка пленника. Матросы свободные от работы ушли на полубак, залитый солнцем. Там они расплетали волосы, заплетали их друг другу, да определённо в который раз перетирали минувшие события. Вопросом времени стало то, когда команда придёт к решению, как относиться к поступку пленника.       Его-то считали испанцем, повинным во всех бедах шлюпа: и в первом бегстве от испанского галеона, и в первом, и во втором шторме. Но второй побег увенчался успехом, как и странным стал поступок этого «испанца». Разве те спасают юнг вражеского шлюпа, причём так, подставляя себя? Суеверные матросы думали и складывали элементарное: что-то в изначальном тезисе суеверности испанца не складывалось с последующим. Если б оно складывалось, то английская леди и не покинула бы Белиза, не прошла бы по единственному месту меж островной гряды, и не послали бы на шлюп человека, который спас непутёвого юнгу.       С другой стороны.       Приказа и разъяснений капитан не давал. Оттого совершенно неясно и непонятно, что думать и обо всём плавании туда и обратно, и об этой ситуации в целом.       Несколько раз Норрингтон замечал на себе взгляды, на которые крепче сжимал позади руки.       Команда пребывала в смятении — ясно, как стоявший день. И если капитан не удосужится дать им достойное и понятное, вопрос времени, когда эти сомнения начнут клониться в деструктивное и впрямь суеверное. Норрингтон и сам не решил.       Для начала всё же желал привести себя к штилю внутри и посмотреть на всё не с внутренней бури. Когда на палубе появился Стивенсон, Джеймс позволил себе улыбнуться — уж в разговоре с доктором могло всё стать ясным. Однако Роберт, нахлобучив шляпу, тихо стал пересказывать разговор с пленником, и Норрингтон понял: всё пошло от обратного.       Избегая открытого спора, который мог скомпрометировать врача, Джеймс предложил спуститься в его каюту и продолжить разговор там. Говорили тихо.       — И вы впрямь поверили его словам?       — Более того я уверен, он от джентльменов.       Норрингтон фыркнул и сморщился. Стивенсон поспешил пояснить, замерев у дверей каюты.       — Он умеет считать и уверен, что читать тоже. Я заметил его взгляд на книгах. Вполне осознанный, что и натолкнуло меня на сию мысль. Кроме того, он хорошо разбирается во флотских неписанных правилах, именно потому остановил меня от предложения добыть ему воды.       — Вы хотели дать ему воды? — удивился Джеймс.       — Он спас нашего юнгу, сэр, — всплеснул руками Роберт и упёр их в бока. — И уже второй день без еды и воды. Если мне не изменяет память касательно правил, пленным полагается хотя бы кружка воды.       — И он остановил вас?       — Сказал, что это скомпрометирует меня. И предложить решение должна либо команда, либо решить должны вы.       Джеймс вдохнул глубоко и присел на край рундука. На доктора посмотрел исподлобья, внутри захотелось крыть матерным. Он сдержался. Но не в мыслях.       — Значит, Фалмут, да? — выдохнул Норрингтон, провёл рукой по лицу и обхватил пальцами подбородок. — Торговый порт, один из в Англии.       Джеймс задумался — воистину черта они подцепили в Белизе и неясно, какого происхождения на самом деле, каких целей добивался и что еще предстояло узнать о нем. Роберт стоял у дверей, буравил взглядом и в данный момент мешал прямо сосредоточиться. Норрингтону остро стало необходимо пространство или тишина, чтобы хорошо всё обдумать — ни тем, ни другим каюта не располагала.       — Хорошо, мистер Стивенсон. Я обдумаю.       — Обдумайте, капитан, прошу вас. Пускай мы и попали в столь непростую ситуацию, но уверен едва ли враг стал бы спасать нашего юнгу.       — Если у него не стояло в целях ввести нас в сомнения, что у него, стоит признать, отлично получилось, — не согласился Джеймс. — Ступайте, — с нажимом сказал он.       Роберт вздохнул, опустил голову и отовернулся к дверям. Помедлил и шагнул обратно. Джеймс глянул на того исподлобья, совершенно недобро, как бы всем взглядом пытаясь убедить доктора отказаться от мысли продолжить спор, если такие его обуревали.       — И ещё, сэр. Я осмотрел его руки, как вы и предложили. На них нет клейма пирата.       Джеймс прищурился от мелькнувшей догадки и со всем пониманием кивнул, тогда Роберт покинул его каюту, и капитан, наконец, остался предоставлен сам себе. Почти. С палубы доносились крики старшего плотника, шумы молотка и звуки натягивания тросов. Рею доставляли на место с привязанным к ней парусом, фиксировали.       Норрингтон же прикрыл глаза. Вывел себя из бури, бушевавшей внутри, признав: пленник одним поступком перевернул всю ситуацию, в которой врагом мог стать для команды не пленник, а сам капитан, если будет не принято верное и справедливое решение.       Капитан на шлюпе — и командир, и судья, и священник. При этом однозначно принадлежащий к категории «я», которая смотрела на подчинённых как «они». Став капитаном, Джеймс очень скоро осознал это отличие, когда он будучи лейтенантом считал себя причастным, прятавшимся за этим словом «мы», и когда капитанское звание прочертило очередную границу статусов и иерархии.       Вернула его в детство.       Тогда он почувствовал (понял лейтенантом) юнгой это различие, во многом потому, что первее в нём видели сына адмирала, а не юнгу, пришедшего на практику в плавание и к которому стоило относиться по всей строгости писанных и неписанных правил. Это Джеймса убивало, не давало вдоха и выдоха, будто изначально его как рыбу поместили в аквариум и кинули барахтаться в океан — все видели в нём статус, регалии и авторитет родителя-офицера. И отчасти размолвка с ним помогла прочертить эту границу, отделить его от адмирала окончательно и вывести из тени, дабы проложить собственный путь.       Джеймс потёр пальцами переносицу, затёр воспоминания о детстве и вернулся к настоящей проблеме, нависавшей дамокловым мечом.       Многое в преуспевании капитана, обходя такие безусловные константы как знания и опыт, зависело от доверия, установленного поверх иерархии, что обозначалось как неписанные флотские регламенты и правила. Можно было пойти по уставу и стать настоящим говорящим сводом кодексов и правил или самым что ни на есть тираном. Однако команда под началом тирана эффективна на линейных кораблях и фрегатах, и всё равно даже на них могла давать сбои.       В случае шлюпов, таких как Перехватчица, следовало избрать чуть другой путь. Не демократический — право слово, смешно говорить о демократии в армии и во флоте, — но точно такой, который приближал бы к справедливости. Тоже смешно, если вдумываться в эту справедливость и сопоставлять с правилами и уставом флота, но флот жил условностями. Именно потому Перехватчица, будучи двухмачтовым бригом, стала называться шлюпом, как только Джеймс Норрингтон как капитан поднялся на его борт. Ибо бригом командовали лейтенанты.       Так и с этой справедливостью. В любом случае, что Джеймс уяснил за годы хождения, не следовало допускать ситуаций, когда команда начнёт терзаться внутренними сомнениями и пожирать себя в разговорах, заражать этими сомнениями остальных. Один, два человека — не страшно, можно и выпороть, и пресечь, и перевести. Но стоит этому паразиту укрепиться в большей части команды, то та могла стать абсолютно неэффективной, и последующая тирания только продолжит разложение.       Джеймс хмыкнул, потёр шею.       Размышлял совсем как молодцеватый капитан, с чьего пояса ещё не сошёл лоск новья. Стоило признать, капитаны постарше едва ли когда заботились о подобном, так почему стоило и ему предаваться таким мыслям?       «Опять эту болтология», — растянул он про себя и отвлёкся, когда на пороге каюты показался плотник.       — Мы закончили сэр, — отчитался Хикс. — В целом остальные повреждения незначительны, не мешают ходу.       — Благодарю вас и вашу команду, — кивнул Джеймс.       Плотник не ушёл, замялся на пороге. Норрингтон мысленно вздохнул.       Было ещё средь неписанного флотского, проходящее алой лентой — недопустимо, чтобы предложения касательно врагов и пленников поступали «снизу», то есть от команды корабля. И влияли на решение командира. Иначе сиё приведёт к разболтанности и потере авторитета.       Последнее слово должно быть всегда за капитаном и не обсуждаться.       — И ещё, позовите Депью, — скомандовал он.       — Да, сэр, — плотник всё понял и скрылся.       Когда у порога показался судовой кок Депью, Джеймс распорядился выделить пленнику кружку воды.