***
Ближе к вечеру Нарочинская шла по коридору и услышала, как Дубровская и Куликова кого-то отчитывают. Догадаться, кого именно, было несложно: Брагин оправдывался на весь коридор. Ну, как оправдывался… — Да ладно вам, все нормально же. — А если бы было ненормально? — возмутилась Лариса. — А если бы тебя самого завалило? — голос заведующей звенел тревожным колокольчиком. — Не дождетесь. А если и дождетесь, пообещайте, что на моих поминках будут самые вкусные в Москве расстегаи. Куликова ошарашено захлопала ресницами: Брагин с такой легкостью шутил о смерти, словно действительно ее не боялся. Может, даже искал встречи. — Ой дурааак! — припечатала Нина. — Ну на себе тебе плевать, так о нас подумай! Олег скорчил донельзя изумленную физиономию: — А че мне о вас думать? О вас пусть мужья думают, ага, — он хотел ляпнуть что-то еще, но услышал прохладный голос Марины: — Я сразу поняла, что у Брагина комплекс неполноценности. Поэтому он так себя и ведет. Мужчина развернулся на пятках и тяжелым взглядом впился в ее лицо. То было неизменно-бледным и абсолютно спокойным, даже равнодушным. И интонация ее была точно такой же. Раздражающе-отстраненной. Нарочинская снова стала такой же отвратительно-колючей, как в день их знакомства. — Че ты сказала? — на всякий случай переспросил он, хотя и понимал, что ответ ему не понравится. — Я говорю, что только полный идиот может рисковать собой, чтобы выпендриться. Марина многое могла понять. Или хотя бы попытаться. Но не такой неоправданный риск, еще и от человека, который все время спасает жизни. Тем более от человека, который недавно спас от смерти ее саму, а потом ругал за лишние телодвижения, боясь, что она снова повредится. Брагин прекрасно знал, что такое смерть, — в этом Нарочинская была уверена. Но все равно рисковал. Зачем? Этого Марина, которая больше всего в этой жизни ценила именно жизнь, понять не могла. И не хотела понимать. К счастью, Олег ей никто, и это все упрощало. Но Ларису с Ниной стало жаль. Глаза Брагина опасно потемнели, однако Нарочинскую этим было не испугать: — Ну, или тот, кто жить не хочет. Например потому, что думает, что никому не нужен. Даже самому себе. Мужчина смерил ее многозначительным взором и понял, что сказать ему нечего. Но и промолчать не мог: — Да пошла ты, Перочинская. — Только после вас. И Брагин действительно пошел. Прочь, быстрым шагом. Просто чтобы не сорваться и не наговорить еще большей фигни. Лариса посмотрела ему вслед, а затем глянула на Нарочинскую: — Марин, зря вы так. — И ничего не зря, — вперед нейрохирурга возмутилась регистратор. Она, конечно, тоже не пришла в восторг от подобной жесткости, но понимала, что та может быть полезна. — Вдруг до Михалыча дойдет.***
Еще через три дня в Склиф пришли полицейские. Направились прямиком в кабинет к Зименской и о чем-то долго с ней разговаривали. Затем помрачневшая Вера Георгиевна вызвала к себе заведующих всех отделений. Дело было плохо: у одного наркомана, который уже был «под колпаком» у правоохранительных органов, случился передоз со смертельным исходом. При нем обнаружили ампулы гидроморфона. Партию пробили и узнали, что эти ампулы недавно поступили в институт Склифосовского. Поэтому полицейские и пришли. Затем общими усилиями выяснили, что гидроморфон поставляли в два отделения: нейрохирургическое и экстренное. У Шейнмана все оказалось в порядке. У Куликовой же не хватило двух упаковок. История усугублялась тем, что ключи от подсобки и шкафчика, в котором хранился препарат, были только у врачей, включая саму Ларису. Впрочем, ее саму особо не подозревали: не было ни мотива, ни связи с наркозависимым и криминалом вообще. Не нашли связи и у Пастухова, Неклюдова, Гафурова, Лазарева и Нарочинской. Марину даже не стали дергать с выходного. А вот Брагину не повезло. Оказалось, на одной площадке с ним живет некий Александр, которого подозревают в наркоторговле. Еще и ключи Олега куда-то делись.***
Марина пришла в Склиф и кожей почувствовала нехорошую атмосферу. — Нина, добрый день. — Добрый, — буркнула регистратор, не поднимая головы, — если можно так сказать. — Что случилось? — насторожилась Нарочинская. Дубровская вела ее в курс дела и мрачно закончила: — Забрали Михалыча, короче. Зименская подняла всех на уши, конечно, но дело труба. Еще хуже, чем с предыдущим наркоманом, черт бы их всех побрал, — всхлипнула и опомнилась. — Ой, Марин, я не в том смысле. Но Нарочинской было не того — она думала. Брагин, конечно, сложный человек, но в то, что он способен на подобное, не верилось. — А в какой подсобке лежали ампулы? — Да рядом с ординаторской, — без утайки поведала Нина. Увидела, как Марина свела тонкие брови к переносице, и с неожиданно появившейся надеждой поинтересовалась. — Что? Марина Владимировна, что?! — Лариса Николаевна тут? — вместо ответа уточнила Нарочинская. — У себя.***
— Вы сами-то в это верите? — Нет, конечно! — Куликова всплеснула руками. — Никто не верит! Только сделать ничего не можем. — Но в подсобку кто угодно мог зайти, — осторожно заметила Марина, — у нас столько людей работает. Лариса покачала головой: — Не мог. Ключи только у врачей. Нарочинская недоверчиво сощурилась: — Разве? У меня, например, их нет. Заведующая уставилась на нее как на привидение. И только потом сообразила: — Я забыла их вам отдать, вы же недавно с больничного. А в первый день не успела, — она поменялась в лице и кинулась проверять экземпляр Марины. Но нет, ключи Нарочинской были на месте. Кажется, этот ящик вообще давно не открывали — там даже пыль скопилась. — Лариса Николаевна, я сама видела, как в эту подсобку заходил мужчина. И, судя по внешнему виду, это был не врач, а санитар. Куликова похолодела, резко обернулась и посмотрела на подчиненную: — Когда? — В тот же день, когда Брагин в обвал полез. У меня смена закончилась, я ушла уже, а потом поняла, что телефон оставила в ординаторской. Вернулась и заметила этого мужчину. Я же не знала, что туда только врачи могут зайти, — Марина повела плечом. В глазах Ларисы появилась такая бесноватая надежда, что Нарочинской стало неуютно. Но она продолжала излагать: — А Брагин с Пастуховым тогда оперировали, кстати, они на сутках были оба. Взять ключи мог кто угодно. — Марина! — Куликова аж подпрыгнула от громкости собственного голоса. — Как он выглядел? Нейрохирург пожала плечами: — С меня ростом примерно, лет сорока. Крепкий такой, русый. Ничего особенного, но увижу — узнаю. Лариса рванула, было, в коридор, но Марина поймала ее за руку: — Подождите. Даже если это он, мы не должны делать вид, что догадываемся. Куликова поразилась ее хладнокровию. Как Нарочинской это удается? Может, дело в том, что Олег ей безразличен? Впрочем, какое это сейчас имеет значение. Лишь бы с Брагиным все было в порядке. — Хорошо, — Куликова снова села в кресло. — Что вы предлагаете? — Посмотреть, кто дежурил тогда, сопоставить, потом сказать полиции. Я готова дать показания. Самим нам это точно не распутать.***
К делу подключили Нину. Во-первых, она все про всех знала и помнила коллег не только внешне, но и по именам. Во-вторых — переживала за друга и готова была на все, чтобы его вытащить. В том числе молчать и не рассказывать о догадках никому. Даже собственному супругу. Процесс обсуждения был настолько бурным, что Нарочинская и Дубровская не заметили, как перешли на «ты». Когда установили личность санитара — Марина оказалась права, это был именно он, — Куликова позвонила следователю и сказала, что нашелся свидетель. Потом Нарочинская отправилась в полицию, где все рассказала. — А вы сами в этот момент что делали? — ожидаемо спросили ее. — За телефоном вернулась, у нас как раз ординаторская рядом с этой подсобкой. Регистратор видела, как я приходила, — на всякий случай добавила Марина. — Это быстро произошло. Можете спросить. — Спросим, — пообещал следователь. — То есть вы увидели этого санитара, как там его, Ивана Беляева, и ничего не заподозрили? Нарочинская качнула головой из стороны в сторону: — Я здесь недавно, причем сразу угодила на больничный, поэтому со всеми правилами еще не знакома. У меня и ключей-то от этой подсобки не было, оказывается. Следователь кивнул, что-то отметил в бумагах и, не отрываясь от них, задал следующий вопрос: — А какие у вас отношения с Олегом Михайловичем Брагиным? Марина понимала, почему ее об этом спросили, поэтому не удивилась: — Никаких. Обычные рабочие, как со всеми. — Но при этом ваши показания, возможно, спасут его от тюрьмы, — сощурился следователь. Его тон не понравился, и Нарочинская не удержалась: — Если вы намекаете, что я его выгораживаю, то зря. Я себе не враг и о соответствующей статье знаю.***
Уже когда Марина покидала отделение, ее окликнули. Женщина обернулась и увидела, как к ней снова подходит следователь. — Что-то не так? Мужчина улыбнулся и даже, на секунду-другую, показался ей приятным человеком: — Все так, Марина Владимировна. Я по другому вопросу. — Я вас слушаю. — Как вы смотрите на то, чтобы как-нибудь поужинать вместе? Брови Нарочинской взлетели так высоко, что слились с линией роста волос: — Что, простите? — На ужин вас хочу пригласить, — кажется, следователя не смущало, что он сейчас общается со свидетельницей по делу, которое ведет. Или же он намеренно об этом «забыл». Марина посмотрела на него столь холодно, что мужчина почувствовал себя неуютно. — Не стоит.