Сказание о семи принцах

После разговора с государем Герой вместе с Пятым вернулись в Брик в повозке. Официально сообщалось, что бывший принц заболел, о покушении кроме братьев узнали только государь и наследник. Пятого клонило в сон. Он ощущал, что Даниэль наполнил его силой своего Божественного узора до предела. Словно его задрал и растоптал медведь, а лекарь дал обезболивающего дурмана. Обрушившиеся воспоминания о прошлой жизни отдалились и мелькали разрозненными картинками. Столько смертей, десятки сожженных живьем монахами и разорванных клыками и когтями шамана-оборотня. Столько боли, обиды и гнева в его душе. Такая жуткая смерть с проклятьем, застрявшим костью в горле. Пятый раньше не знал, что стояло за скупыми словами в историческом трактате о том смутном времени раскола Семи сторон — «на севере в те годы бесчинствовали оборотни». Не знать бы ему и теперь… Не было в той истории ни правых, ни виноватых, всех пожрал огонь братоубийственной бойни. И стоит Пятому прийти в себя, он окажется на раскаленных углях костра, давно остывшего и разлетевшегося пеплом по всей Благословенной земле. Кто знает, возможно именно этот пепел посеребрил некогда пылающие волосы Даниэля? Пятый сонно смотрел на него, пока их трясло в повозке. Даниэль не изменился вовсе. Сотни лет прошло с тех пор, но он лишь вырос ещё на полголовы, раздался в плечах, и из обжигающего юностью подростка превратился в красивого закаленного жизнью мужчину, даже не старика. Но улыбался все так же, шутил и пил так же, и капли горечи не виднелось в его ясных глазах. В Брик они приехали уже к ночи, и лекарь по велению Героя принес Пятому сонного отвара. Но не успел тот его выпить, к нему в комнату зашёл сам Даниэль с плошкой ароматного масла в руках. — Ещё не выпил? Хорошо, погоди с этим. — Даниэль закрыл за собой дверь и пошёл к столу. — Думаю, надо сегодня тебя защитить, ждать до завтра не будем. Я залил тебя силой Божественного узора, но со временем застарелая боль вопьется когтями в твоё сердце. Хочу нарисовать тебе защиту. Она будет постепенно очищать тебя от ненависти Рэна, как дренаж для раны. Когда оправишься, научу медитации для освобождения от такой тяжелой энергии. Боль Рэна не должна захватить твоё сознание. Оно и так было подорвано чужими воспоминаниями… Почему ты ещё не снял рубашку? Пятый поморгал, глядя на него. Снять рубашку?.. Мурашки пробежали по телу. Его и лекари обычно не могли заставить раздеться. Неужели Даниэль действительно решил рисовать на его коже? — Я должен нарисовать на лбу, на груди и спине, — пояснил Даниэль, закатывая рукава повыше. От масла в комнате запахло как в храме. Настоятель и монахи на службах даровали молящимся благословение, рисуя на лице святые символы. Это было действеннее и работало дольше, чем талисманы, которые можно таскать с собой. Но конечно Пятый предпочел бы по старинке обойтись талисманом. Если бы это был не Даниэль. Пятый несколько мгновений не отводил от него глаз, стоя перед кроватью. Словно ожидал, что Даниэль вот-вот протянет руку и сам распустит его рубашку. Но Герой не двигался с места, помешивая двумя пальцами масло в плошке. Шумно потянув носом воздух, Пятый нервно дернул за завязки и сбросил рубашку с плеч. В теплой комнате озноб пробежал по коже, заставляя все волоски на теле подняться дыбом. Даниэль молча приблизился. Масла Герой не жалел, и оно потекло по лицу Пятого, когда он оторвал пальцы от его лба. Блестящие пальцы заскользили по его груди вниз, и Пятый вздрогнул, невольно сжимая руки в кулаки. От масляного узора кожа начинала гореть, жар проникал глубоко в тело. Даниэль, расчертив живот, обвел пупок и мышцы дернулись. — Ночью будет жарко, — усмехнулся Герой. Пятый не успел ответить, когда он вдруг собрал чистой рукой его волосы, и развернул его к себе спиной, надавив на плечо. Так и рисовал заключительный узор между лопаток, держа волосы в горсти. — Я соберу тебе волосы, чтобы не прилипли. Низкий голос со спины заставил невольно свести плечи в попытке отстраниться. Пятый вспомнил юного Даниэля, который кусал его за плечо, загривок, шею, прижавшись сзади и отвлекая от работы. Даже без Божественной силы обнимающий до хруста костей, так что выпуклые мускулы на его руках становились каменными. Но Старый герой лишь вытер руку о полотенце и заплел ему косу. — Не забудь выпить отвар, — напомнил он, накинув Пятому на плечи простую сорочку. — Тебе надо отоспаться. Не пугайся, если проспишь больше суток. — Даниэль, — тихо позвал Пятый. — Я рад, что ты рядом. Я могу вспомнить не только плохое. — Значит я всё же был чем-то хорошим в жизни Рэна? — усмехнулся Даниэль. — Я рад. — Ты винил себя за мою гибель? — Пятый поднял на него взгляд. — Ты не был виноват. Однажды я бы попался, даже если бы не вышел на арену. Я бы не остановился. — Когда-то винил, — согласился Даниэль. — Теперь бросил эти глупости. Но никто не может сказать, попался бы ты. Ведь я тоже должен был умереть в борделе вместе со своим другом. Но появился ты. Предначертанное — лишь оправдание, чтобы опустить руки. Надеюсь, в этой жизни ты найдёшь свой источник силы. Герой ушёл, оставляя Пятого одного. Выпив отвар, он забрался в постель, с недовольством думая о том, что совсем извозится в масле. Нарисованные узоры пекло, словно в масле был сок жгучего растения, но чувство было приятное. Мысли из-за снотворного медленно утекали из головы. Бордель. Шаман забрал юного Даниэля из борделя. Но никогда не относился к нему, как к шлюхе. Как можно?.. — Я что, шлюха для тебя? — прорычал Даниэль, заехав Рэну кулаком в скулу. В злых зелёных глазах дрожали слезы. Он взрывался на ровном месте, вызывая у волка глухое раздражение. И постоянно лез в драку. Напрасно Рэн оттолкнул его, когда он на нем повис, заглядывая в глаза. Назвал липучкой. Как вот Даниэль из этого вывел, что он считает его шлюхой? — А я тебя не из борделя ли забрал? — брякнул Рэн. И его позвоночник затрещал, когда юноша с ревом врезался в него всем немалым весом. Они покатились по земле. Все, баста. Разговаривать у них не получается, малыш ополоумел совсем. Возможно от горя, от боли, потери сил. Рэн вгрызся в его оскал поцелуем. Даниэль пытался вырваться, но шаман поступил нечестно — прижал его руки к земле ставшими звериными лапами. Без призрачной силы он бы так легко не завалил юного Героя, пусть его узор и потух. Тот выгибался, рычал, кусался, но шаман, оторвавшись от губ, спустился ниже. Слюна была чуть окрашена кровью, но он лизал и зацеловывал его ключицы, мускулистую грудь, всасывал торчащие горошинками соски. Рык сменился стоном, Даниэль вздрагивал, когда Рэн обводил языком темные линии мёртвого узора, напоминающие ожог от клейма. Чуть выпуклые на груди, они становились тоньше и незаметнее на животе. Когтистые лапы стянули с бедер юноши штаны, Рэн с наслаждением уткнулся носом в рыжеватую поросль над толстым полувставшим членом, вдыхая запах юноши. Тот уже не пытался его оттолкнуть. И когда Рэн провел языком по всей длине его члена, удивлённо распахнул глаза. Язык был широкий… Волчий. Рэн усмехался, поглядывая на лицо притихшего малыша. Шершавый язык плотно прижимался к крепкому стволу, бугристому от вен. Подцепил и приподнял одно тяжёлое яичко… Пятый спросонья дернулся всем телом. В полудреме он видел рыжего юношу, стонущего под ним, оставляя на языке пряный, невероятно манящий вкус. Но его растрепанные волосы уже через миг становились каштановыми, а узор сиял, пульсируя… Взгляд Даниэля, буйный и яркий, как взгляд морского дьявола из сказок Порта чаек, взгляд Натаэля, чистый как детские слезы, прекрасный и загадочный, как у закатной девы… Оба сына Марона снились Пятому, сменяя друг друга, так что внизу живота он стал уже таким твердым, разбухшая плоть пачкала скользкой смазкой тонкие нижние одежды. Пятый дожил до двадцати трех лет, толком не познав плотской любви, и теперь горел, желая сразу двоих.

***

После возвращения с охоты у Шестого выдался свободный денёк. Наставнику и Доэну было не до него, они занимались расследованием похищения Пятого. Шестой с удовольствием провалялся в постели всё утро, чего не было уже давно. Его постоянно поднимали на ранние тренировки, заставляли идти в горы встречать рассвет. Впрочем, он почти успел к этому привыкнуть, и встал намного раньше, чем планировал. И совершенно не знал, чем себя занять. Шестой в последнее время начал неплохо общаться с Пятым, но тот восстанавливался в своём особняке и по донесению слуги ни с кем не встречался. Седьмой с матерью жил в том же особняке, что и Шестой с Ванессой, но и его не оказалось на месте. — Анхель еще до завтрака ускакал на занятия, — махнула рукой его мать, царевна, которая примеряла украшения перед большим светлым зеркалом. Она не смогла сдержать лёгкого ехидства, и Шестой её понимал. Увы, братишка на него обижался, что они мало проводили времени вместе. Царевна лелеяла мечту, что сын избежит дурного влияния старших братьев и именно на нем прервется проклятие, но принимала его сторону в этой обиде. — Наставник, хоть и занят с Пятым господином, нашёл на него время. Шестой вздохнул, рассматривая царевну. Ему всегда было немного странно, что мама Седьмого не старше их Первого брата. Среди других родительниц принцев она была как младшая сестренка и умудрилась полюбиться и покойной государыне, и Ванессе. Даже мать Второго, жестокая Ливэри была с ней мягка. Царевна сознательно пользовалась своим положением беззащитной девчонки, поэтому несмотря на все передряги, жизнь ее складывалась удачно. Шестой оценил модный покрой ее платья и изящно повязанные ленты, что подчеркивали тонкую талию. Было интересно, кто же подарил ей ткань на такой красивый наряд? — Как я выгляжу? — прощебетала она как девчонка, встряхивая каштановыми локонами, которые красиво ниспадали на ее спину. — Принцесса Кайлис позвала дам на прогулку по саду. Она такая милая! Ванессе стоит к ней присмотреться. Да, она немного старше тебя, года на три… Я бы посваталась к ней сама, но для моего Анхеля Кайлис немного старовата. Жаль… — Вы само очарование, — улыбнулся Шестой совершенно искренне. — И это платье, боюсь, затмит даже наряд принцессы. Он еле удержался, чтобы не пропустить между пальцев нежную ленту. Это смотрелось бы ужасно неприлично — касаться женщины, пусть его и интересовала лишь эта мягкая полоска ткани. Попрощавшись с довольной царевной, Шестой вернулся к себе. Он решил заняться рисованием. Яркое, как десерт, платье с мотивами закатной моды, сшитое явно на заказ, вдохновило его взяться за кисть. Шестой любил красочные рисунки, иногда баловался росписью и тайком пробовал вышивать. Но провести день за мольбертом ему было не суждено. Готовясь к работе, Шестой решил разобрать подаренные Пятым альбомы из Порта чаек. Пятый был лучшим художником из принцев, у него дома было полно материалов по живописи, и все он уже проработал. Поэтому ему было не жаль расстаться с этими редкими изданиями. Шестой осторожно листал альбом, удивляясь, как Пятый умудрился его не помять и не запачкать за несколько лет. Только потертый корешок выдавал, что альбом часто открывали. Это были зарисовки тушью какого-то художника Порта чаек. Море, скалы, монастыри на берегах, рыбаки с уловом, морские животные, корабли. Шестой вздохнул, ощутив тоску по морю, которое никогда не видел. Хотел бы он побывать на юге… Его рука замерла, когда он наткнулся на последний рисунок. Монах, стоящий на краю обрыва. Ветер трепал его одежды, казалось, что ещё немного и он невесомо взлетит над землёй. Шестой как зачарованный скользил взглядом по этому рисунку. Словно кто-то изобразил Настоятеля… Кто ещё мог выглядеть так божественно?! У Шестого перехватило дыхание. Он забыл, в каком чудесном сне находится наяву — ведь его любимый брат именно такой неземной юноша. И Шестой мог не просто быть рядом, но и касаться, целовать, ласкать его… Быть с ним всеми, даже самыми запретными и постыдными способами. Так вышло, что Шестой не сумел принять преображение Четвертого. Когда Шестой был маленьким, его единоутробный брат был всеобщим наказанием и все же самым ярким из принцев. Шумный, крикливый, вспыльчивый, с копной длинных чёрных волос. Шестой помнил из детства, как бежал, бежал за ним, но не поспевал, перебирая ножками изо всех сил, пока его не ловил на руки кто-то из старших. А потом Доэн внезапно ушёл в монастырь и за несколько месяцев превратился в незнакомого возвышенного монаха, которого не способны тронуть страсти этого мира. И Шестой, влюбляясь в него, никак не мог относиться в нему, как к своей родной крови, как к Доэну. Этот старший брат немного пугал, но больше притягивал к себе. Шестой скучал. Уже год они были близки с Настоятелем, но этого было так мало… Не каждую неделю Шестой мог забыться в его объятиях, когда брат любил его до изнеможения. Близость с ним бывала и наградой, и наказанием, и самым желанным пиршеством, если Шестой мог остаться у него на ночь… Шестой со всхлипами вертелся на кровати, толкая в себя перемазанную маслом игрушку. Его трясло, так хотелось оказаться в объятиях брата. Все тело зудело от нетерпения. Краски, кисти были заброшены, одежда как попало валялась на полу. Ему было даже жалко себя, так его сводило с ума желание отдаться Настоятелю. Быстро передергивая член в кулаке и насаживаясь на каменную «елочку» по рукоятку, он едва не плакал. Порой Настоятель тоже брал каменный фаллос, и лишь закатав рукав ритуального облачения доводил его до исступления, до крупной дрожи, до истерики, всаживая игрушку в его тело. Заставляя плакать, сучить дрожащими ногами, течь и кончать раз за разом… «Плевать. Пойду к нему сейчас…» — родилась в голове пьяная мысль. Шестой кое-как причесался, обтерся, закутался в тёмный плащ и решительно отправился к храму. Он понимал, что Настоятель занят. Но когда-то же освободится? Шестой собирался сказать, что явился для учёбы. Знакомая молчаливая служительница, впрочем, вопросов не задавала. Она оставила его одного в покоях Настоятеля. Подхватив на руки мурчащего Кысю, который вышел навстречу, сонно потягиваясь, не разлепив до конца глаза, Шестой уселся за стол и правда подтянул к себе книгу. Самую интересную из стопки — про древних оборотней. Шестой не знал, зачем Настоятель её принёс, судя по виду, она хранилась в архиве, но был рад случаю, пока ждёт брата, почитать про шаманов Волка и Скорпиона, которых видел в своем видении. Кыся громко мурчал, тычась лбом ему под подбородок, и Шестой наугад раскрыл книгу там, где страницы расходились сами собой, словно она долго лежала раскрытой. И широко распахнул глаза, глядя на изображение двух мощных фигур — в звериной шкуре и в монашеском облачении. Резкая боль ударила ему в голову. Это были непростые рисунки. Мастерство художника было не слишком высоко, и изобразил он их дрожащей рукой, но Шестой сразу понял, что рисовал именно очевидец. Ярость и тьма одного, пугающая давящая сила другого — он передал это своим примитивным наброском. Под рисунком изящным холодным почерком было дано пояснение. Его писал кто-то другой, но Шестой не вчитывался в слова. Со смутным волнением он коснулся фигуры Волка, узнавая его. Теперь он не сомневался, что он знает его в этой жизни. Но откуда ему знакома вторая фигура? Божественный герой с пылающими глазами. Монах-богатырь. «Доэн?» — испуганно подумал Шестой, ощущая тяжесть в животе от страха. Бесшумно отворилась дверь, и Шестой, заметив краем глаза золотое облачение Настоятеля, отпрянул от книги. — Марина сказала, что ты ждёшь меня, — улыбнулся тот, проходя. — У тебя что-то случилось? Или ты пришёл позаниматься? Уже дня не можешь прожить без занятий? Похвальное прилежание. Шестой поднялся, отпуская недовольного Кысю. Настоятель ругал его за интерес к связям ныне живущих с теми, кто жил в древности, и он решил тему не поднимать. — Я занимался, — нежно протянул он, скользнув к брату и обвил руками его талию. — Но мечтал, что ты придёшь, и… — И проверю твои знания? — Настоятель склонил голову на бок. Его тонкая многослойная сутана, украшенная ритуальной вышивкой, казалась прохладной. Шестого овеяло ароматом благовоний. Он невольно заробел.