Конь несся по ночной дороге, ветер рвал плащ с могучих плеч всадника. Стражники городских ворот Брика вскинулись, готовые задержать того, кто пожаловал после заката, но блеснувший издали медальон боевого монаха заставил их поторопиться открыть ворота, чтобы всадник мог их проскочить, почти не снижая скорости. Любого охватила бы тревога при виде монаха, что возвращается в город, загоняя коня.
Но Дилан мчал вперёд, убегая от тех демонов, что терзали его душу изнутри.
Откуда же демоны в душе уважаемого Наставника и командира боевых монахов? Хотя многие осуждали его за связь с бывшим принцем, никто бы не поверил, узнав, какой ад творится в его душе.
Никто из тех, кто не видел его в детстве, больше двадцати лет назад.
Тогда последняя вспышка морового поветрия опалила Пять сторон с юга.
Монахи уже нашли лекарство от болезни, наладили его производство, и когда её удавалось вовремя обнаружить и изолировать кашляющих больных, беды не случалось. Но по чьему-то злому умыслу, а может и по вине несчастного случая, болезнь сразу вспыхнула в десятке селений, выкашивая богатых и бедных без разбора. На юге наступил голод, потому что некому было обрабатывать землю, и сотни людей стеклись в поисках помощи под стены южного монастыря. Шла война, и Государь Дарени издал жёсткий указ не допустить распространение болезни. Колокола, уничтожающие своим звоном заразу, гудели непрерывно над некогда плодородными полями, от колокольни до колокольни, монахи подвозили людям чистую воду и скудную провизию, пропускали на север тех, кому удавалось пережить болезнь, и сжигали тела погибших.
Пока падение Лорингама не принесло голод по всей стране.
Болезнь почти затихла, ослабевшие беженцы в очередной раз пришли к воротам монастыря за едой. Но ворота перед ними не открылись.
Дилан, костлявый подросток с белыми, выгоревшими бровями и обритыми от вшей волосами был там, среди этой толпы измученных, голодных людей. Из всей его семьи выжила только младшая сестренка Нина, но и у той накануне начался жар. Дилан сердито смотрел на закрытые ворота, а она кашляла в кульке у него за спиной. Они простояли до ночи, от гула колоколов уже раскалывалась голова, но никто из монахов так и не показался. Среди народа начались брожения, кто-то предлагал разбить ворота, словно это было так уж легко, и тут в толпе людей взвыл нечеловеческим голосом ведьмачок. Он начал кидаться на остальных, из его рта шла пена, и люди в панике бросились от него врассыпную.
…Впоследствии Дилан не раз молился за его душу. Ведь именно его отчаянное самопожертвование спасло их с сестрёнкой жизни.
Выскочившие из монастыря монахи, в платках, закрывающих лица от заразы, тут же прикончили ведьмачка. Дилан видел улыбку на его лице, когда тот махнул когтистой рукой в сторону приоткрытых ворот, прежде чем застыть навеки. И Дилан понял его раньше всех, дернув к воротам изо всех сил.
Потом за ним побежали и остальные, но монахи всех раскидали своими посохами. Только Дилан успел ввинтиться в щель. Его, разумеется, тут же откинули назад, на рвущуюся внутрь толпу, но он остался в первых рядах и отчаянно лез на посохи, скрипя зубами от боли.
— Пустите нас! — орал он, лягая монахов. Вцепившись в чей-то посох мёртвой хваткой, он чуть не улетел от него в стену, размазавшись по ней вместе с сестрой, но удержался. Посох взвился в воздух, а он висел на нем, свирепо глядя на монаха. И у того в глазах поверх платка на миг мелькнул страх. Дилан умудрился ткнуть его посохом в живот и влетел в ворота как птица. Там на него обрушились удары, словно его хотели тут же забить насмерть, и он не знал, как свернуться, чтобы не придавить и защитить сестренку на спине. Наконец ему удалось выпихнуть ее подальше.
— Спасите ее! — прорычал он, мечась под посохами.
— Поздно, она больна, — сказал кто-то холодным голосом. — Нельзя позволить распространиться болезни.
И тут Дилана накрыл ужас! Он осознал, что их сейчас обоих просто убьют как заразных крыс. К сестренке, лежащей на земле, кто-то склонился, и Дилан завопил дурным голосом:
— Не трожь! Не убивай её!
Монах вскинул на него взгляд. У него были удивительно большие синие глаза, сияющие над платком. Не знай Дилан, что это мужской монастырь, решил бы, что монах был женщиной. Он осторожно поднял Нину на руки и куда-то понёс.
«Он же не убьет ее?..» — мысленно всхлипнул Дилан, снова отброшенный ударом посоха на землю, и потерял сознание.
Очнулся Дилан в странном темном месте, пахнущем сыростью и затхлостью, связанный по рукам и ногам. Он часто бывал бит, и боль казалась привычной, но страх за сестренку обжег нутро. Дилан резко сел, бешено глядя по сторонам. Кроме него в темном тесном сарайчике был ещё один человек, довольно молодой крепкий монах со сдутым от голода брюшком хорошего выпивохи, дремлющий у другой стены. Его опухшая избитая рожа показалась Дилану немного слащавой, и он зло сплюнул.
— Эй! Где это мы? — грубо спросил он, не стесняясь будить взрослого. Все равно ноги монаха были скованы кандалами. — Просто темница или для смертников?
Монах зевнул и почмокал яркими губами, от души почесавшись.
— Просто темница. Много чести смертников держать под стражей, только кормить задарма, — откликнулся он безмятежно. — Хотели бы тебя убить, в монастырь тушку тащить бы не стали, своих покойников девать некуда.
Монах посмотрел на него весело. Дилан ответил хмурым взглядом исподлобья.
— А ты чего натворил? Что тебя тут кормят задарма.
— Меня не задарма, я боевой монах, — возразил тот. — Ну а что чуток прелюбодействовал, так положенных палок мне отсчитали. А как понадоблюсь — выпустят.
Дилан презрительно фыркнул. Монах-прелюбодей. Он так и знал, что ничего хорошего в этих «святошах» не было. Гнилые внутри, как и обеды, которые раздавали. Интересно только было, как монах нашёл с кем прелюбодействовать.
Вскоре им принесли поесть, одну сухую лепешку на двоих. Монах разломил её и большую часть сунул в рот Дилану. Тот и не поблагодарил, вгрызаясь в неё как зверь. А когда свечерело и в сарае стало холодно, явились двое монахов. Только они развязали Дилана, тот пнул одного по ноге, второго боднул в живот и, ковыляя, дал деру. Ноги не слушались, но как ни странно, оторваться у него получились.
Дилан побродил по монастырю в поисках лазарета, стараясь никому не попадаться на глаза. И наконец увидел в садочке того же синеглазого монаха. Его лицо все ещё скрывал платок, очевидно он был целителем в лазарете, а на его руках кашляла завернутая в тонкую дерюжку девочка. Взволнованный Дилан узнал Нину, но подойти не решился. Ему хотелось верить, что этот монах спасёт её, и значит лучше его не злить. А Дилан знал, что никому не может понравиться, потому решил держаться от сестры подальше. Побродив у лазарета, пока монах не унес Нину в помещение, Дилан как ни в чем не бывало вернулся в сарайчик.
— А чего это ты вернулся? — протянул монах, который вольготно развалился на прелой соломе, будто и не замечая холода и кандалов.
— Проверял, как там сестра, — шмыгнул носом Дилан, деловито устраиваясь на ночлег. — Здесь кормят.
Он понимал, что в монастыре лучше оставаться законно, пусть и на правах узника.
Но наутро еды им не принесли, освободили обоих, и Дилан пристроился хвостом к соседу, брату Исину, как его называли другие монахи, чтобы попасть в трапезную. Крошечную порцию горячей грубой каши — совершенно такой же, как раньше раздавали за воротами, он съел с наслаждением. А потом залез на дерево над тренировочной площадкой, наблюдая за занятиями молодых, тощих, как и он, послушников. Когда он в уголке пытался повторить их движения, на него наткнулся брат Исин.
— Ты чего тут скачешь как козёл? — прыснул он. От него несло дешёвым пойлом, походка была кривая. — Все не так делаешь! Ноги шире… Вот так…
Он несколько раз ткнул Дилана старым посохом, поправляя позу. Тот невозмутимо подчинялся.
Поначалу он так успешно ускользал от монахов, что целые дни мог тратить на тренировки и хитрые мероприятия по проникновению на территорию лазарета, чтобы одним глазком взглянуть на сестру и убедиться, что она идёт на поправку. Но наконец его изловили, скрутили, отвели душу, пару раз пнув в живот, и притащили к Настоятелю.
Этого сурового монаха Дилан потом ненавидел до самой его смерти, но впоследствии осознал, что тот любил его как родного сына и сделал все, чтобы грязный оборванец вырос могучим воином.
— Ты живёшь в монастыре по моей милости, — жёстко сказал ему Настоятель. — Мы вылечили твою сестру, делимся с тобой едой. Тебе придётся отработать.
— Надо, так отработаю! — независимо дёрнул плечами Дилан. — Спасибо вам, что не убили, как скотину, и что на суп не пустили, тоже спасибо. А, и что местной шлюхой не сделали — вот за это большое спасибо. За что ещё вам в ножки поклониться, ваша милость?
— А ты держал монахов за людоедов и сутенеров? — прищурился Настоятель.
— Вы убийцы, а это похуже будет, ваша милость, — пожал плечами Дилан. — Шлюха все же жива, а после смерти сожгут тебя или съедят уже не важно. А сколько народу погибло по вашей милости, ваша милость?
Настоятель усмехнулся.
— Если мои монахи вымрут от голода и мора, вся эта нищая братия, откуда ты вылез, хлынет на север. И тогда Пяти сторонам придёт конец. Идёт война. Враг подбирался к самой столице, слышал ты об этом? Лишь невиданное чудо его остановило…
— Что за чудо? — тут же спросил Дилан, у которого загорелись глаза. Говорить про чудо было интереснее, чем про уже вымерших земляков.
— Божественный герой, — Настоятель приподнял брови, видя его реакцию.
— О! Но разве в Пяти сторонах может быть Герой? Врете, небось?
Настоятель тоже решил, что тему пора перевести.
— Если сомневаешься, спроси у брата Исина, он это видел своими глазами, не я, — промолвил он.
— Ладно, — кивнул Дилан.
— Будешь заниматься у него в общей группе послушников. Нам нужно больше боевых монахов, так что вам придётся приложить все силы. Если переживем мор, отправитесь на фронт.
Дилан охнул и закивал. Отправиться на фронт боевым монахом! Звучало неимоверно круто!
— Отныне твоя жизнь принадлежит этому монастырю и нашему священному учению, — торжественно заявил Настоятель. — Сегодня же принесёшь обеты!
Дилан не возражал. Обеты он принёс бойко, по упрощенному, военному обычаю, но с тех пор он ступил на путь, с которого уже не мог свернуть.
Все, кто вместе с ним и Ниной пришли в тот день к монастырю, погибли. Наконец, кончились припасы и в самом монастыре. Дилан уговорил Наставника Исина провести его в лазарет. Его любовником оказался не кто иной, как тот синеглазый монах, брат Карин. Целители были на вес золота, и от них не требовалось такого целомудрия, как от боевых монахов и священнослужителей, потому он и не был наказан вместе с Исином. Дилан смотрел на бледную Нину на его руках. Малышка не узнавала брата, не реагировала, когда он упоминал маму. Но все же она была его сестрой. Дилан пообещал, что добудет еды. Он отправился в вымерший городок и вскрыл подвал местного богача, который скрывал от земляков свои запасы, вот только все равно умер от болезни. Дилана наказали за своеволие, в монастырь снова вернулась болезнь, но найденные припасы позволили монахам пережить зиму.
А уже летом Дилан с Наставником Исином и другими мальчишками, которых ускоренно приняли в монахи, отправился воевать с шаманами Закатного царства.
Вернулись они через год, когда было заключено перемирие, уже зрелыми воинами. Монастырь к тому времени открыл свои двери, беженцы вернулись на юг, кругом кипела жизнь. Дилан привез сестре гостинцев, потратив на них почти всю свою выручку. Карин вынес её на руках, когда Дилан с Исином прибежали к лазарету. Дилан едва успел подхватить девочку. Любовники бросились друг другу в объятия, так жарко целуясь, словно… Ну, да, они действительно успели проститься навсегда. Брат Исин стал героем Пяти сторон, его наградил сам Настоятель храма Мужского начала в Брике, и монахам оставалось смотреть сквозь пальцы на его связь с целителем.
Это было самое счастливое время в жизни Дилана. Он помогал Наставнику Исину тренировать новых послушников, те ходили за ними обоими стайкой. Вечерами они собирались у лазарета, Карин приводил Нину, которая признала в Дилане брата, хоть и не помнила своего младенчества. Это была настоящая семья, и Дилан смирился с тем, что два их «дядюшки» — мужеложцы, которые совершенно не могут держать себя в руках, когда видятся.
Но вскоре удары судьбы последовали один за другим. Сгорел Карин от лихорадки, после того как буйный больной во время операции вырвал у него окровавленный скальпель и всадил ему в бедро. Прошло меньше полугода, и почерневший от горя Исин пал в схватке с оборотнями, которые его разорвали на кусочки. Дилан был в ужасе, в одночасье они с Ниной снова остались одни. А самая тяжёлая разлука ждала впереди.
Юного монашка вызвал к себе Настоятель, вид у него был очень серьёзный.
— Нину удочерят, — сразу перешёл он к делу, не тратя слова понапрасну. — Ей скоро пять, оставаться в мужском монастыре негоже. И Карин, который растил ее, погиб. Завтра попрощаетесь.
— Кто?! Кто ее удочерит? — вскричал Дилан, вытаращивая глаза.
— Губернатор Талин. Его молодая жена после болезни не может иметь детей. У него есть старший сын от первого брака, Нина будет просто любимой дочкой. Можешь за неё не переживать, — промолвил Настоятель. Дилан заскрежетал зубами и вылетел из его кабинета.
Весь вечер он держал Нину на руках, баюкая и думая о том, что прощаются они… Навсегда? Конечно, Нине не расскажут, когда она вырастет, что у неё есть брат монах, что они нищие сироты. Лучше ей и правда стать дочерью губернатора.
Но на следующий день его позвали встретиться с её новой семьей. Красивая молодая женщина сразу подхватила Нину на руки, а губернатор улыбался, глядя на них добродушно. Дилан молча им поклонился, цепко разглядывая, и наконец уперся взглядом в сына губернатора, тонкого и высокого смуглого подростка примерно его лет с ленивым скучающим лицом. Дилан подошел к нему с хищной улыбкой.
— Надеюсь, ты будешь ей хорошим братом, иначе я тебе ноги вырву, — тихо процедил он, не прекращая улыбаться. Подросток поднял на него томные карие глаза.
— Понимаю тебя, — сказал он спокойно. — Я буду Нине хорошим братом, и можешь не сомневаться, если кто-то её обидит, я сам ему ноги вырву.
Дилан застыл удивлённо. Сын губернатора протянул ему узкую ладонь. Дилан машинально ее пожал, отмечая, что она груба от мозолей, какие могут быть только от бесконечных тренировок с мечом. Он кивнул, решив, что Нину можно им доверить.
Потом они с Ниной почти не виделись. Пока ее приёмный отец был губернатором, Дилан встречал их в городе, но отдав должность князю Манастари, тот увёз семью дальше на юг, к морю. Дилан не видел, как Нину выдавали замуж, только письменно поздравлял с рождением детей, и даже был не уверен, что его письма дойдут до неё.
Дилан был уже опытным командиром и Наставником боевых монахов, когда его наняла госпожа Ливэри для занятий с её сыном от Государя. У Дилана было много причин отказаться, и несмотря на все свое влияние, чем могла бы она подкупить его или пригрозить? Он знал, что мальчик вырастет мужеложцем, и госпожа Ливэри не скрывала, что выбрала его отчасти из-за близких отношений с Карином и Исином. Она питала надежду, что однажды Дилан будет наставлять Второго и в постели, как надёжный мужчина, которому можно доверять. Дилана затошнило от этих намёков, но встретившись лично с маленьким принцем, он переменил мнение. Он увидел, что мальчик серьёзен не по годам и уже сейчас не зависит от своей матушки, а значит с ним можно будет иметь дело и вырастить из него достойного мужчину. Дилан взялся за работу. Пятый принц ему тоже понравился, а когда Дилана по приказу Государя неожиданно перевели во дворец и отдали ему в обучение остальных младших принцев, отказываться было поздно.
Третий принц, сын женщины из семьи Манастари, был самым нелюбимым из учеников Дилана. Самым бестолковым, бесталанным, нетерпеливым. Крепкий, сильный, он уступал другим крепким и сильным парням. Выносливый, волевой, он падал без сил первый. Старательный, но все время отвлекался на ерунду. Неглупый, но проваливал многие миссии. Узнав, что Третий в него влюблен, Дилан растерялся и испугался. Как тогда, когда Четвёртый чуть не стал оборотнем. Строгая отповедь и колотушки совсем не подействовали на мальчишку, который продолжал к нему липнуть несмотря ни на что. Конечно, для Дилана это не было соблазном. Хотя он терпимее прочих относился к мужеложству из-за своих «дядюшек» Карина и Исина, самого никогда не интересовали парни, ни мужественные, ни женственные, а тягу к девушкам помогала преодолевать особая медитация, входящая в комплекс ежедневных упражнений для боевых монахов. Дилан твёрдо был намерен придерживаться монашеского пути, как и обещал старому Настоятелю южного монастыря, и разве мог этот приставучий принц поколебать его решимость?..
...— Вы… Вы будете со мной до конца, правда? — слабо прошептал умирающий Третий, пытаясь сжать его руку переломанными пальцами. Дилану оставалось только бессильно рыдать из-за того, что он не сумел спасти своего юного храброго принца от плена, унижения и пыток. Он готов был пообещать ему всё на свете, лишь бы он выжил, лишь бы его как всегда искренняя и радостная влюбленная улыбка не застыла на бескровном лице посмертной маской.
— До конца, до самой смерти я тебя не отпущу, слышишь? — бормотал он бессмысленно, ведь сам был избит и измучен и сейчас не смог бы отогнать от него даже крысы. Вот только над принцем солдаты Закатного царства постарались больше.
Третий никогда никому не рассказывал всего, через что им пришлось пройти в плену. И не рассказывал, как они спаслись благодаря некому шаману. В бреду и горячке Дилан не помнил, как они вернулись в Пять сторон. Ему казалось невероятным, что они умудрялись ехать верхом и даже командовать отступлением солдат, которых встретили, чтобы те не попали в ловушки шаманов. Если бы ему об этом не рассказывали разные люди, он бы и не поверил, что это не было сном.
Но свое обещание Третьему Дилан забыть не смог, как бы ни хотел.
Как они могли выжить?
Он клялся ему быть с ним, вспоминая своих дядюшек и думая, что любовь скрасит его последние минуты.
Но как так вышло, что они живы до сих пор?
И до сих пор вместе.
Дилан спешился перед особняком Третьего господина Дарени, сам распряг свою лошадь, не пользуясь услугами конюшего. Он не заходил через парадный вход, сразу проследовал в свой флигель.
Его комната была обставлена как монашеская келья, Дилан старался не бывать в других частях особняка без крайней надобности. Тощий матрас, на который он ложился, тщательно отмывшись с дороги, небольшой алтарь с подносом для благовоний — вот и вся обстановка его комнаты. Для Дилана было важно блюсти свои монашеские обеты, хотя он и нарушил один из суровейших запретов.
Он был одним из сильнейших бойцов Пяти сторон, но из-за связи со своим воспитанником-принцем оказался лишен всех чинов и должностей, возможности преподавать и участвовать в военных советах. Его лишили сана, хотя и не отлучили от храма, и он оставался командиром боевых монахов. При этом его положение было высоким, его называли Наставником, хотя у него давно не осталось ни одного ученика. Для всех он был прежде всего возлюбленным генерала Ястреба. Поначалу Дилан мирился со всеми справедливыми и не слишком нападками, ведь он был правой рукой Третьего принца и имел вес в армии. Но после переворота его вернули в монастырь неизвестно на каких правах.
Ему было почти сорок лет. За душой ни гроша. Ни семьи, ни детей, ни дома, ни ратных подвигов. Не монах и не мужчина. Дилан ощущал усталость и опустошение. Привычно отгородившись от мыслей медитацией, он не заметил, как дверь распахнулась и в комнату ввалился нетрезвый Третий.
— Ты вернулся, — расплылся он в улыбке. Его глаза ярко сверкали, хотя от него и пахло кроме выпивки и пота, близостью с другим мужчиной. — Не… ик… ждал сегодня.
На ходу стянув рубашку, он бухнулся рядом с Диланом на колени и повис у него на шее.
— Я скучал… Выеби меня, чтобы я вырубился, — щурясь, как лис, потребовал он и потерся носом о нос Дилана, шумно вдыхая запах его чистого тела и мыла.
— Может, сегодня просто поспим? — тихо, будто в этом доме ночью их кто-то мог услышать, спросил Дилан, с усталой улыбкой погладив своего принца по щеке.
Конечно, он любил этого поганца. Хотя порой ему казалось, что он любит его как младшего брата или даже сына, и трахать его после этого, влажного, тугого, развратно стонущего было непереносимо стыдно. Но сейчас Дилан говорил себе, что все же он его возлюбленный, почти супруг, как бы сложно это ни укладывалось у него в голове. Ведь он любит трахать Третьего, хочет его рот, зад, распущенные руки, хочет его стонов и криков. Ведь он считает его красивым… Они и правда семья, почти такая же, какая была у Карина и Исина…
Вот только Дилан не был счастлив, как они.
— Неет… Тшш… Ебать, как я хочу, чтобы ты меня отымел до почек… — исступленно зашептал Третий, стискивая член Дилана в кулаке через тонкую ткань. — Всади уже мне, а то я не усну…
Дилан шумно вздохнул и заткнул его красивый, но такой грязный рот поцелуем.
***
Реган завороженно смотрел в растерянное лицо Лава, медленно слизывая мед с костяшек его пальцев. Парень не пытался вырываться, но его глаза стали огромные, как у напуганного щенка, он в один миг растерял свою суровость. И это промедление возродило безумную надежду в сердце Регана. Что ему еще оставалось, кроме как пасть к его ногам?
— Лав… — пробормотал он, задыхаясь, целуя его липкую от меда руку. — Знаю, что ты не по мужскому полу и не дал бы мужчине… Но если пожелаешь быть со мной… Когда пожелаешь, когда угодно... Возьму у тебя в рот, в глотку… Я хочу тебя всего… Я сам приму твой член, Лав...
Реган тяжело дышал, не зная, как объяснить этому мальчишке, что не станет покушаться на его мужественность.
— Да хоть и в зад, если ты пожелаешь! — Реган смотрел на него обречённо, произнеся эти слова. Если в рот он брал и даже после смерти мужа, то давать в зад…
Реган не успел до конца осознать, что именно опрометчиво предложил Лаву. Растерянность на лице парня сменилась страхом, и Реган осекся. Лав смотрел на него жалобно, с досадой и будто даже сожалением.
— Генерал… — прошептал он, уже начиная неосознанно качать головой. — Генерал, простите…
Это робкое «простите» прозучало как отрезвляющая пощечина. Небеса, неужели Реган и правда опустился до такого? Пристал спьяну к парню, который уже ясно дал понять, что близость с мужчинами для него неприемлема. Но Лав, Лав! Как же ему было тяжело! На его лице читалась такая мука, что у Регана скрутило живот. Зачем он снова вынуждает его отвергать эти омерзительные домогательства? Лав слишком его уважает как своего генерала, наверняка ему больно видеть его таким жалким и опустившимся. Не знай Реган, что Лав развлекался с девушками, решил бы, что тот искренне желает принять это предложение, да не может по причине мужской немощи — так неприятно ему было отказывать.
— Да… Не извиняйся. — Реган медленно отпустил Лава, воруя у жизни каждое мгновение, когда их руки соприкасаются. — Я не должен был предлагать подобное. Вино вскружило голову. Я цеплялся за последнюю иллюзию, хорошо, что ты меня лишил её. Этого больше не повторится, даю слово.
Развернувшись, он, пошатываясь, побрел прочь через толпу празднующих офицеров. Но не хмель сбивал его с ног.
Реган завалился спать в палатке, стараясь отрешиться от гула празднества. Испуг на лице Лава, горечь, каменные от напряжения мышцы под ладонями Регана… Ему было тошно от себя, но как же хотелось не отпускать его!
Сквозь сон Реган представлял, как снова целует его как когда-то, тоже спьяну. Обнимает тонкое тело, гибкое и сильное, ласкает горячую кожу парня, забираясь под одежду. Целует напряженный живот, сжимает каменный бугорок члена, благоговейно стягивает с бедер штаны… И не обнаруживает под ними ничего! Словно у Лава каким-то немыслимым образом просто нет члена!
— С чего ты решил, что у меня на тебя встанет? — цедит Лав сквозь зубы. Реган с ужасом смотрит, как по его штанам расползается пятно крови.
— Я не хотел… Прости… — выдыхает он, отстраняясь, и замечая, что кровь заливает его руки до локтя. А ниже пояса Лава вообще ничего нет, словно кто-то оторвал ему еще и ноги.
Реган на удивление быстро понял, что провалился в кошмар. Отдернувшись от Лава, он пытался проснуться, призывая защитные символы прямо во сне.
— Поздно… — пробулькал Лав, из его рта потекла кровь. Но разве это был он? Вместо него теперь лежала чья-то фигура, завернутая в окровавленный плащ, словно кровоточила вся целиком. — Реган… Демоны мучают тебя?
— Ты не Лайон, — отрезал Реган, отворачиваясь. — Не Лав и не Тайрон. Прочь из моего сна.
Сотворив мощный символ, он швырнул его за спину и с облегчением услышал вскрик и шипение, словно вода испаряется с раскаленной сковороды.
— Шшшаааааа… — прошипел, исчезая, кровавый морок.
***
Лави мыла посуду.
Было уже за полночь, а миски и котелки все не заканчивались. Она давно не занималась такой работой, с тех пор, как ее повысили по требованию Сиана, но сегодня по привычке взялась за неё. Все мысли были заняты Тигром.
«Можешь сам поиметь меня… В рот, в глотку, в зад», — говорил тот, глядя такими большими, чёрными глазами, что у Лави ноги подкашивались и кровь шумела в ушах.
Прошёл год, а генерал все ещё хотел её… Нет, никогда он её не хотел, он хотел Лава! Солдата, которого не существовало. Молодого парня, у которого по его мнению был твёрдый, крупный член.
У Лави слезы наворачивались на глаза. Она полоскала в остывающей воде одну и ту же миску по кругу. В голову лезли бестолковые мысли «а если?»
Могла бы она порадовать своего генерала накладным членом, какой описывался в той похабной книжке, в истории, где княжна пользовала им свою невестку, так как брат был слаб и не мог её удовлетворить. Лави знала, что генерала такое бы не устроило, но не могла перестать об этом думать. Ведь ему было бы приятно, как от настоящего члена, почему же она не может ему такое предложить?.. Так больно и обидно было отказываться от него из-за такой нелепой мелочи…
Лави со вздохом хотела выплеснуть помои на землю, покрутила миску в руке и вдруг увидела в свете факела, что та до краев наполнена густой свежей кровью! Ужасный запах ударил Лави в ноздри, и она заверещала, роняя миску на землю. Миска раскололась со страшным треском, окатив девушку кровью ниже пояса.
