༄༄༄
В одиночку в Тик’але я оказываюсь далеко не впервой, однако это первый раз, когда я нахожусь здесь законно. Безопаснее, однако, себя не чувствую. «Люди, задержавшиеся здесь, исчезают». И отчего-то я сомневаюсь, что их пожирают призраки неупокоенных душ некогда живших здесь первых шаманов, которые, как твердят старые басни, выходят на стражу Великого храма после полуночи. Нет тут призраков, я один. Сердце до сих пор лихорадочно колотится в груди, словно после прыжка с высоты, и колени неуверенно-ватные, пока я иду по ночному хитросплетению храмовых залов и лестниц, ища выход. Пусть Лореттова ножа у моего горла больше и нет, всё равно не могу перестать ощущать его холодное прикосновение. Ощущать горе судьбы, висящей на волоске. Однако — что странно — оказавшись вновь один в этих окутанных тьмой и тишиной коридорах, я больше не злюсь. Мне, разве что, грустно. Я всегда был кем-то: сыном, другом, хулиганом. «Чаще всего хулиганом». Но в моей жизни всегда рядом был кто-то, кто готов за меня постоять, с кем можно поговорить, поделиться мыслями, страхами… А теперь? Лишь холод и пустота мне в компанию. Для всех живущих в Тик’але я никто — видел это чётко и ясно в глазах Лоретто. Моему куратору мои страхи безразличны. Тэйен, если вздумается, может пойти сейчас следом за мной и сунуть тот нож мне под рёбра, просто, ради забавы, чтобы напомнить ещё раз о том, кто здесь главный. В мгновение ока может своей бесчестной магией мне кожу до мяса рассечь или лодыжки на ходу расшибить, ухмыляясь звуку их хруста, пронзающего меня до самого сердца, — а потом «подлатать до того, как кто-то увидит увечья». И я не смогу сопротивляться шаманской силе. Буду кричать, умолять, стоя на разбитых коленях, шептать, что это совсем не забавно, что больно, но кому тут есть дело до моей боли? Никто, наверное, даже и не обратит внимания, если я забьюсь в угол этого самого зала и до рассвета буду рыдать. Потому что, как и сказал главный советник, я свободен. Свободен быть никем. Хорошо только, что в Тик’але стоит запрет на телепортации для всех, включая шаманов, так что хотя бы приближающиеся ко мне грозные шаги услышу — наверное. «Как подобные создания с неограниченной властью вообще смотрят на мир? — размышляю я, пытаясь отгородиться от пугающих идей, пока мои шаги разносятся гнетущим гулом по безлюдным холлам. — Они вообще хоть кого-то ценят? Хотя бы друг друга? Ощущают вину, когда ломают что-то — или кого-то? Или они и впрямь убеждены, что если сильнее, то слабые заслуживают наказания? Мы же родились слабыми, значит, родились для наказаний, так?» Тогда шаманы верят и в то, что силой их наделили сами боги, подарив тем самым и право поступать, как пожелают, совсем не думая о последствиях? В древности люди сторонились богов, боясь их разрушительного темперамента, а теперь мы окружены их так называемыми наследниками. «Отдай своё кольцо, Елисей Тамм. Сиди весь день на привязи, как скотина. Окажись заперт в нашем храме, но мы вежливо назовём это учёбой. Как насчёт того, чтобы сыграть в игру и посмотреть, как долго ты продержишься прежде, чем разлетится на осколки твоя душа? Тебе же всё равно суждено состариться и умереть до того, как у нас едва ли заскрипят суставы, так что какая разница, верно?» Сколько у меня вообще времени до того, как шаманы вычислят, что у меня нет никаких магических способностей? Как долго моё притворство сможет спасать меня от виселицы? Нет, мне не страшно. Я просто не буду обо всём этом думать. Когда наконец нахожу выход и выбираюсь на улицу, могу хотя бы позлорадствовать от возможности подойти к одному из стражников, от которых ещё вчера прятался, и потребовать проводить меня до студенческого дома. Стражник смотрит на меня с презрительным изумлением, но когда я показываю ему свой новенький ученический браслет, покорно кивает. Полагаю, студент ли лишь или нет, в его глазах я всё равно уже маг, а простокровным стражникам не положено магам перечить. «Какая несуразица». Стражник ведёт меня вглубь шаманского города, в ту его часть, где я никогда не бывал, к маленькому зданию с потёртыми стенами. Выглядит оно столь непримечательно в окружении остальных, что я бы скорее принял его за сарай-переросток, не жилище. Унылый вид моего нового дома лишь усугубляет понурую меланхолию. «Местечко прямо-таки для того, кто рождён быть никем». Входная дверь поддаётся, к счастью, без всяких чародейских ключей. Внутри студенческий дом так же скромен как апартаменты Лоретто: простой общий зал и несколько спален. Проверив первые три двери, я нахожу их запертыми и в итоге оказываюсь в угловой комнатке, которая выглядит незанятой. Швырнув полученный от Лоретто опус на стол у окна, плюхаюсь на кровать, и так как прошлой ночью я не спал ни минуты, тело предаёт меня в тот самый момент, как только голова касается подушки…༄༄༄
Утром ничего не происходит. Учителя нет. Родных нет. Сквозь сон смутно слышу чьи-то шаги в коридоре, слышу, как дверь моей комнаты со скрипом приоткрывается, и чьи-то удивлённые голоса обсуждают меня. Затем всё стихает. Когда я наконец просыпаюсь где-то в обед, в доме я один. Уснуть уже не могу, так что убиваю время, смывая с себя всю вчерашнюю грязь и наслаждаясь душем несмотря на отсутствие горячей воды, а потом мучаясь в попытках отстирать куртку — вполне себе увлекательное занятие, если думать об этом как о чём-то более важном, чем как о попытке избежать отчаяния. Из еды нахожу лишь два кислых яблока на тарелке в общей гостиной, которые без зазрения совести сжёвываю, а потом возвращаюсь в свою комнату. Время идёт. Никто не приходит ни учить меня, ни вообще проверять, жив ли я. «Почему?» Открыв полученную от Лоретто книгу, понимаю, что это ужасно старый семисотстраничный труд о шаманской истории, описывающий всё: от легенд, когда небожители якобы впервые благословили человека, наделив его силой магической квинтэссенции ауры и сделав себе равным, до восемнадцатого столетия — времён, когда последний чародейский анклав установил защитные чары вокруг своих земель и скрылся от Большого мира. «Тэйен что, думает, у меня уроков истории в школе не было? — размышляю я, бездумно пролистывая первые пятьдесят страниц, разглядывая картинки. — Или Их «Мы-не-друзья-не-обращайся-ко-мне-говнюку-по-свойски» Всемудрость хотят, чтобы я прочитал расширенную версию истории снова, просто чтобы помучить меня?» Теперь я вдруг понимаю, что пропущу экзамены и выпускной в школе, если задержусь здесь дольше двух месяцев. Интересно, мне выдадут аттестат просто так, если заявлю, что занят изучением магии? «Было б неплохо». А если нет… я всё равно не знал, чем заниматься после школы. Никогда не умел планировать жизнь на годы вперёд. Хоть и грезил о великих свершениях, всегда старался жить моментом. Где-то на шестидесятой странице опять засыпаю.༄༄༄
Просыпаюсь во тьме от того, что тяжеленная книга душит, давя на грудь. Приглушённые голоса доносятся из гостиной, однако на моё присутствие в доме всем по-прежнему плевать, так что я сталкиваю книгу с груди и просто лежу в темноте. Гляжу на луну, заглядывающую в окно, хандрю. «И как моё стремление жить в моменте привело меня в эту западню?» Меня называли безрассудным и раньше, но не настолько же, чтобы оказаться пойманным. Я воровал ауру у шаманов уже десятки раз — и успешно! Мы были так близки к тому, чтобы наш план сработал, так близки… Ещё немного ауры для экспериментов, чтобы высчитать точную формулу для лишающей шаманских сил эссенции. Затем оставалось лишь вылить получившееся зелье в тик’альскую систему водоснабжения, дождаться, пока шаманы отравятся и лишатся магии, а потом свергнуть узурпаторшу с трона. Красота в простоте. Никаких больше божественных, жадных до власти аурокровок, диктующих нам как жить. Мы могли бы стать героями нашего времени. Спасителями. Освободителями! О нас бы написали главу в этой самой книжке по истории. «Но история героя же не начинается с украденного велосипеда, да? История неудачника, подавившегося собственным языком, разве что». Может, мне просто не предначертано добиться успеха. Может, какая-то судьба действительно существует, и трудиться не покладая рук недостаточно. Не верю я во всё это, но всё же… Всё же… Вертясь в кровати, не могу теперь найти удобную позу. Отчаяние горячей волной растекается под кожей, и я больше не могу его игнорировать. Я в ловушке. Мне некуда бежать. Не у кого попросить помощи. И притворяться учеником вечно не удастся. «Остаётся лишь покладисто смерти ждать…» Почему родные не пришли за мной? Я ведь узнал бы, если что-то стряслось, так? Даже если их ко мне не пустили, как меня к ним, или — ещё хуже — с братьями правда что-то случилось, близнецы б об этом обмолвились. Кофи мог скрыть правду от мам, чтобы те не переживали, наплести что-нибудь о том, что меня задержали за драку на улице и отправили в Тик’аль подметать улицы в качестве исправительных работ. Но где сам Кофи? А Кайл, а Арьана? Мои старшие братья, Кофи и Кайл, примерно одного возраста и вечно держатся вместе, но сестра-то мне одногодка, мы всегда понимали друг друга. Не могла она меня бросить. «Если только Кофи и ей не соврал». Обида колит грудь. Получается, они решили бросить меня тут нарочно. Кайл решил, ибо именно он всегда всем заправляет. И его идеи обычно срабатывают, следуя смыслу и логике, которые я никогда не могу до конца проследить, но… как насчёт чувств? «Чувствую себя преданным». Мысли невольно тянутся в прошлое, к воспоминаниям о том, когда мне было шесть, когда за год до расставания ма с папой вечно ругались, обвиняя друг друга во всех мировых несчастьях. Тогда в доме у нас не бывало тихо, и все стремились найти оправдание слинять на часок-другой, включая Кайла. И он-то мог — ему было тринадцать, и у него была куча друзей в отличие от детсадовца вроде меня. «Ты куда?» — спросил я однажды, когда он натянул куртку и распахнул окно, собираясь вылезти, пока родители орали друг на друга в соседней комнате. «Куда угодно», — ответил Кайл сердито. «А я? — даже когда родители не ругались, они вечно работали, так что все считали заботу обо мне обязанностью Кайла. Я привык, что он всегда рядом. — Я с тобой!» «Нет». «Почему нет?» Он злился, я видел это в его глазах. Злился за то, что вечно приходилось слушать ссоры родителей, за то, что чувствовал себя беспомощным в такие моменты, за то, что его отчитывали каждый раз, когда он всё же пытался хоть что-то сказать, но его прогоняли вон из комнаты, где разговаривают взрослые. «Почему я не могу пойти с тобой?» — настаивал я. «Потому что мои друзья не твои, — сказал Кайл, повернувшись ко мне спиной. — Потому что ты мелкий, жалкий и скучный, и ты им не нравишься. Никому ты не нравишься». Моргаю теперь в темноте, силясь отогнать защипавшую глаза влагу. Конечно, это неправда, я знаю. Знаю! Да и синоним катастрофе, который из меня вырос, не способен быть скучным, не так ли? Кайл просто был зол в тот день, а на следующий он принёс мне пряники и искренне извинился. И именно Кайл тащил меня сопливого и зарёванного к врачу, когда я в детстве сломал руку. Именно Кайл слушал разгневанную тираду матерей и взял на себя вину, когда мне единственный раз в жизни доверили доставку сшитого наряда клиенту на другой конец города, куда нельзя было телепортировать, а я зашёл по пути за конфетами и потерял наряд, поставив сумку — на секундочку, честно, — под ноги у прилавка шоколадной лавки, а когда опустил глаза, её уже не было… Именно Кайл уговорил директрису не выгонять меня из школы, когда я спёр ключи от её кабинета ради дурацкой ребяческой игры. «Кайл выручал всегда». Он способен решить что угодно. Он не подведёт. Однако глупая, детская часть моей души всё равно помнит плохое. Помнит обиды. «Тебя бросили тут умирать, — ядовито нашёптывает она. — Кайлу давно надоело разгребать твои проблемы, а тут подвернулась возможность избавиться от них и тебя без терзаний совести. Тем более что у него всё равно есть другой брат, и они воплотят свои планы без труда и в твоём отсутствии». Нет. Сажусь, опять разволновавшись. Нет, моя семья ни за что меня не покинет — мы же семья. Мне лишь нужно найти способ с ними связаться и выяснить, что происходит. Может, они в большей опасности, чем я? Если я не могу уйти из Тик’аля, то могу попросить кого-нибудь сходить ко мне домой за меня. «Только вот я никому здесь не доверяю». Засада. Тогда, может, я могу покараулить у щели в южной стене, через которую мы всегда пробирались сюда и отсюда? Кто-то из наших друзей рано или поздно ведь снова заявится за новым пузырьком ауры… Левая рука машинально пробегает по правой, нащупывая шероховатости кожаного браслета и застёжки из оникса, противоестественно холодной, с маячком. Нет, не могу я идти к южной стене, рискую тогда раскрыть шаманам нашу главную тайну. Но не могу же я сидеть сложа руки и ждать, пока Лоретто выяснит, что я никакой не шаман, и получит от Совета официальное разрешение покромсать меня на кровавое конфетти! «Значит, буду притворяться прилежным студентом. — Задумчиво теребя браслет, перевожу взгляд на книгу по истории. — Студентом, который старается изо всех сил, но некомпетентный наставник не может его ничему научить. Тогда все обвинят Лоретто в отсутствии моего прогресса и сил, точно». Более того, я могу использовать сложившуюся ситуацию в свою пользу: разнюхать тут всё, пробраться в места, куда дозволено ступать лишь шаманам и выискать каждую слабость в их колдовской защите. И тогда, как только мои люди будут готовы захватить трон, мы сделаем всё слаженно, чётко и гладко, минимум потерь. Стук в дверь рушит мои мечтания. Рефлекторно поднявшись на ноги, чтоб открыть, я затем замираю. Шаманы же не могут читать мысли на расстоянии, так? Не может быть, что Лоретто появится сейчас здесь, чтобы расстроить мой новоиспечённый план ещё до того, как я начал его претворять в жизнь. К моему облегчению, это не Лоретто. Свет в коридоре заставляет скорчиться, когда я распахиваю дверь, но как только глаза чуть привыкают, вижу перед собой Гвен. Она одна, без брата-близнеца, и выглядит по-рабочему строго в своей форме, хотя при виде меня улыбка на её губах и расцветает вполне миролюбивая. Однако когда она косится через плечо, в сторону голосов в общей комнате, выражение её лица мрачнеет, напоминая мне того сурового солдата, который задержал меня в переулке Кабракана. — Я с подарками, — заявляет она, протягивая мне огромный свёрток в крафтовой бумаге, перевязанной лентой словно сюрприз в день рождения. Когда я в недоумении сдвигаю брови, Гвен добавляет: — Меня отправили к твоим родным, сообщить, что ты остаёшься с шаманами для обучения. — О-о, — беспокойство вновь пробуждается в сердце. — С ними всё в порядке? Ты поговорила с моими мамами? — «Они уже в курсе, что я вляпался по уши?» — Мамами? — Ну, то есть с ма и мамой. То есть… Мама на самом деле не моя мать, а мать моего брата Кофи. И Арьаны с Олой… которые на самом деле мне тоже не сёстры, но наши семьи давно дружат, так что мы с Кайлом начали звать их маму мамой, как и Кофи с девчонками. А потом ма с папой расстались, и мы все съехались… — отмахиваюсь, когда понимаю, что с каждым моим словом лицо Гвен лишь больше вытягивается от фрустрации. — Забудь. Да, мамами. Две их у меня. А что не так? Помедлив, Гвен пожимает плечами, и её взгляд как-то неопределённо тускнеет за секунду до того, когда она отводит глаза: — Да нет, ничего. Повезло тебе. У тебя целых две мамы и куча родни, а у нас с братом никого кроме друг друга. — Но до того как я успею что-нибудь ответить, она будто стряхивает с себя печаль и вновь широко улыбается. — В любом случае, ответ на твой вопрос: нет. Я не видела твоих мам. Мне открыл дверь мужчина. — Какой мужчина? — Хм… У него твои кудри, твоя челюсть и твой тон кожи, но он больше, старше и серьёзный, а не потерянный. «Кайл». Никогда не думал о нём как о мужчине. Но полагаю, когда тебе двадцать пять и у тебя беременная невеста, ты и впрямь выглядишь как мужчина, не мальчик. — Он придёт? — Нет, — Гвен мотает головой, и её пучок на затылке подрагивает в такт. — Но он попросил передать тебе, цитирую: «Учись прилежно и наслаждайся Тик’алем. Слышал, там на холмах видно падающие звёзды». — Смеётся. — Спойлер: не видно. «Падающие звёзды». Тайный язык, что мы выдумали, когда были ещё детьми. «Сиди тихо, гляди в оба и жди», — значит он. Дышать вдруг становится легче, словно с плеч кирпич скинули. Они меня не бросили. «Ну конечно не бросили, как я вообще мог такое подумать?» Кофи рассказал Кайлу, что я притворился шаманом, а Кайл, должно быть, сообразил — даже быстрее, чем я, — что советники императрицы захотят меня обучить, а значит, меня не тронут, пока точно не выяснят, есть у меня способности или нет. И уж тем более никто меня не тронет, если родные подыграют, не поднимая шумиху и не прибегая за мной. «А вместо этого толково и неспешно придумают, как меня вызволить через несколько дней». — Твой брат ещё пряники тебе передавал, — добавляет Гвен, когда я беру посылку в руки, — но такое, очевидно, Лоретто конфискует. Дёрнув ленточку на свёртке, я вспоминаю, что такая же лента была у Лоретто на шее. То есть мне оставили взамен пряников ленточку? «Ещё и чёрную как траурный марш». Это что, мне в месть за то, что я хотел ножик спереть? Но у меня же даже не получилось. Негодование подкатывает к горлу. — С чего ты вообще пошла сначала к Лоретто, Гвен? Гвен опять пожимает плечами: — Она милая и всегда со мной вежлива в отличие от многих аурокровных. Ну и просила дать ей проверить вещи прежде, чем тебе относить, если родные тебе что-то передадут. Моему разуму требуется лишнее мгновение, чтобы сообразить о какой «она» речь. — Лучше просто Лоретто. — Чего? «Теперь я ещё и защитник идей аурокровки, отлично», — понимаю, сержусь, но вслух продолжаю: — Лоретто предпочитает, когда говорят просто имя. Без местоимений. Те навязывают стереотипы, или вроде того. — О! — Гвен улыбается ещё шире, демонстрируя свои крупные зубы. — Ясненько. Полагаю, тогда стоит сказать Йену, что он тоже был не прав. Может, брателла тогда перестанет наконец балаболить о том спарринге с Лоретто и сохнуть по мальчишески сексуальным движениям твоего куратора. — Она задумывается на миг. — Знаешь, вообще я никогда не понимала, почему людям так хочется вечно потрогать что-нибудь сексуальное… Красивое тело, и что? Произведением искусства ведь наслаждаются глазами, не лапают, так? И есть столько всего, чем заняться на свидании, столько всего куда более интересного, чем тереться друг об друга! Ты вот бывал в пекарне-кондитерской «Трес лечес»? Там такие молочные тортики, умерла бы за них. Живот начинает урчать от одной мысли, возмущаясь двум кислым яблокам, что в нём лежат. Тортики в той пекарне и правда неземные. — Не знаю, Гвен, — сглатываю наполнившую рот слюну. — Торты, прикосновения… И то и другое звучит неплохо. Я б не отказался, но каждое в подходящий момент. Обдумывая мой ответ, Гвен медленно кивает. Вижу, она хочет подискутировать ещё, но она же стражник на работе; стражникам не полагается болтать с шаманами, у которых они по сути находятся в подчинении. И теперь только так, хотя в моей голове это по-прежнему звучит несуразно. «Я шаман». Сама мысль об этом противна. Но лучше бы научиться говорить это вслух не кривя нос, чтобы не выдать себя ненароком. Бросив очередной настороженный взгляд в сторону голосов в гостиной, Гвен разворачивается, чтобы уйти. — Погоди. — Желудок опять сводит. — А где нам можно в Тик’але поесть? — Нам? — остановившись, Гвен одаривает меня недоумевающим взглядом. — Нам нигде, я могу есть только дома, когда не на службе. Но если ты спрашиваешь для себя, то шаманы кормятся в кафетерии за оранжереями. Он всегда открыт. — С этими словами она уходит.༄༄༄
Быстро изучив посылку из дома и найдя сменную одежду, я натягиваю чистенькие штаны и рубашку, которые всё ещё приятно пахнут домом, и отправляюсь искать кафетерий. Проходя мимо гостиной, замечаю других студентов — их всего трое. Они не выглядят изысканно одетыми, как Лоретто, или же напыщенными, как советник и его коллеги, так что не понимаю, чего Гвен так косилась на них. Не понимаю, пока один из них не начинает со мной разговаривать. — Так ты и есть новая рожа, о которой все судачат? — интересуется девушка со звонким голосом и тёмными, короткими волосами, в которых задорно поблёскивает вплетённая в них золотая цепочка. Она сидит, скрестив ноги на полу, рядом с кофейным столиком, на котором разложены игральные карты. Игру я не узнаю, но та, похоже, увлекательная для неё и парня, с которым она играет. — Ты не выглядишь… одарённым. — Нельзя вычислить одарённого шамана, просто взглянув на него, Джая, — говорит парень, лениво вытянувшийся и занимающий своей тушей весь диван перед ней. — Можно, Валто. Мне можно, у меня талант. Эмпатия — самое развитое из моих магических призваний. Мой куратор говорит, я могу получить должность врача в Тик’але, когда закончу обучение. Должность и впрямь завидная, местные врачи — лучшие из лучших, не могу с этим поспорить. Так как они способны считывать эмоции других, то и диагнозы ставят поразительно точные, а также умело подбирают лечение. И — неудивительно — шаманские врачи лечат только шаманов, как я узнал в детстве. «Если бы все вы не были эгоистами и относились к другим на равных, то может, отец Арьаны, Кофи и маленькой Олы, которая даже не вспомнит теперь папиного лица, не лежал бы ныне в могиле». Но не могу я ткнуть их носом в этот факт вместо приветствия, так что просто остаюсь молчать. Другая девушка, скромно поджав ноги и устроившись в кресле с книгой, следит, как её друзья разговаривают, а потом откладывает своё чтение. Повернувшись ко мне, она делает руками несколько быстрых движений, в которых я узнаю язык жестов. Колдовские анклавы по всему миру используют единый жестовый язык, так как он считается почти что универсальным средством коммуникации — а ещё отличным способом общаться без риска быть подслушанным. У нас были уроки по нему в школе, но я так и не научился общаться бегло. Поэтому либо она слишком умело двигает пальцами, либо я не знаю всех слов, но улавливаю лишь: «Кто твой—?» — Ялинг спрашивает, кто у тебя куратор, Елисей, — переводит Джая. Обескураженный тем, что все уже знают моё имя, и потупившись, я теряюсь с ответом. Что ещё местные сплетни обо мне уже всем рассказали? Моё молчание, очевидно, выставило меня и впрямь туповатым, потому что Валто начинает скалиться в усмешке, смахивая свои жидкие блондинистые волосы со лба. — Не смог запомнить имя, новичок? Как ты тогда заклинательные руны собрался зубрить? — голос его звучит не то чтобы агрессивно, но в нём проскальзывает некая самовлюблённая нотка. Такая, которую обычно добавляют, чтобы показать, что о твоих проблемах никто в общем-то слышать и не хочет, но вот вежливостью похвастаться надо. Ну а смех у этого Валто… откровенно желчный. Игнорируя его, поворачиваюсь к Ялинг: — Курировать меня будет Лоретто Тэйен. Воцаряется молчание. Мои слова тяжело повисают в воздухе — такого я не ожидал. Сказал что-то не то? Или о Лоретто шаманы не сплетничают? И что вообще такого в том, что курирует меня Тэйен, почему все так странно реагируют на это имя? Спустя миг замешательства, Ялинг снова делает серию быстрых жестов, чтобы подтвердить, что правильно прочитала ответ по моим губам, а когда Джая кивает, девушки обмениваются коротким взглядом, смысл которого мне не ясен. — Тебя будет учить Тэйен? — наконец говорит Джая с толикой горечи в голосе. «Им что, завидно? — осознание этого сбивает меня точно поезд. — Завидуют мне за маньяка с книгами? Совсем чокнутые?» Валто на диване наконец принимает сидячее положение, оставив здоровенную вмятину на подушке после своей головы. И когда он снова смотрит на меня, выражение его лица приобретает такой возмущённый вид, словно я ему только что все ноги оттоптал в очереди. — С каких пор Тэйен берёт студентов? — спрашивает он. — Тем более с улиц? Его последние слова жалят. «Я не с улиц. У меня дом есть. По крайней мере был, до вчерашнего дня». — С тех пор как Лоретто я шибко понравился, — цежу я сквозь зубы в ответ и ухожу прочь. Мне хотелось, чтобы ответ мой прозвучал саркастично, но должно быть, вышло противоречиво и совсем наоборот, потому что чувствую, как меня сверлят вдогонку колкими взглядами.༄༄༄