༄༄༄
Странно оказаться в месте, о существовании которого знал всегда, но частью которого себя не считал никогда. Словно чужая жизнь. Сновидение, ставшее зыбкой явью. Вроде знаю, что могу проснуться в любой момент — в моём случае вернуться домой, — только… вспоминаю, что не могу. Невольно стараюсь шагать потише по тик’альским подметённым улочкам, выглядящим слишком прямыми, слишком чистенькими и безупречными, чтобы быть настоящими. Чтобы вызывать симпатию. Или дарить комфорт. Может, в этом и заключаются тюремные муки? Не в том, что ты заперт, а в том, что веришь, что это не так — а потом твою веру грубо отнимают и топчут. Я вспоминаю свою комнату дома, теперь одиноко пустующую без меня; думаю о рубашке с оторванной пуговицей, которую оставил на кровати, чтобы починить, когда вернусь, и так и не вернулся… О мамином голосе, кричащем с утра бодро и категорично и будящем всех нас к завтраку. О бесконечных пошлых шуточках Кофи и Арьане, закатывающей глаза в ответ, когда все мы собираемся за столом. Интересно, сегодня за завтраком мой стул пустовал? Или туда Ола уселась? Вечно эта малявка пыталась его занять, так как, видите ли, её стул скрипит. «Нечего было на нём качаться, он бы и не скрипел». На душе становится чуть уютнее, когда я представляю, как голоса всех членов семьи смешивались в знакомую, родную какофонию по вечерам, когда ветер за окном ледяной и колючий, а чашка чая в руках горячая и убаюкивающая. Представляю, как засыпал в своей кровати, зная, что все, кто мне дорог, дома, в безопасности, со мной. Почти что ощущаю на плечах тёплое, мягкое одеяло, пропахшее, как весь дом после ужина, жареной курочкой, слышу шорохи, доносящиеся из других комнат перед тем, как все засыпают… Из-за угла слышится чей-то смех, пугая меня и разбивая видение. Вздрогнув, я замираю в полушаге и вновь оказываюсь в холодном, враждебном Тик’але на незнакомой мне улице. Парочка шаманов проходит мимо, не обращая на меня никакого внимания, и опять тишина. Я один. Одеяла нет. Дома нет. «Ненавижу». Со вздохом поёжившись, засовываю кулаки в карманы и плетусь дальше. Воспоминания о доме всё ещё вертятся в голове, такие досягаемые, такие близкие. Не считая поездок с отцом в Сент-Дактальон, я никогда прежде не уходил так надолго из дома, и кажется, будто и теперь могу просто вот так шагать и шагать по этой окаймлённой пахучими цветами дорожке, до самого её конца, потом выйти за ворота и просто отправиться домой. Выбраться из сновидения. А потом я напоминаю себе, что не могу. Что меня поймали и коварством вынудили остаться, и осознаю, что Тик’аль вовсе не сон — попытаюсь выбраться и скорее всего накликаю на себя смерть за считаные минуты. И самое ужасное — чем дольше я прокручиваю любимые воспоминания в голове, тем плотнее, похоже, мой разум закрывает ведущую к этим воспоминаниям дверцу. Обращает их в иллюзорные картинки, бледнеющие и искривляющиеся как в плохом зеркале. Это как повторять одно и то же слово раз за разом, пока оно и вовсе не потеряет смысл. И вот уже не реальность, а мои воспоминания кажутся миражом — эфемерным, далёким, бессмысленным и безликим, и дома там за воротами не существует, и семьи нет… Что, если я тогда теперь навсегда останусь в этом ночном кошмаре? «Ненавижу шаманов. Все мои беды из-за них».༄༄༄
Как и всё в Тик’але, кафетерий расположен в старинном здании, которое однажды было храмом: с массивными белыми колоннами, залом и гравюрами животных на стенах, а также террасой, обращённой к цветущей оранжерее. Но действительно, что ещё можно было сделать с храмом? Богов давно нет, да и зачем они нам, если у нас есть единственная и неповторимая императрица Иш-Чель из крови и плоти — потомок некогда самой могущественной одноимённой шаманской богини луны Иш-Чель. Интересно, императрица и впрямь живёт, как говорят, в мире аурных духов, среди бессмертных созданий, следит за нами оттуда и возвращается лишь на праздники и важные даты? Должно быть, сильная ведьма. Слабых духи в свой мир вряд ли пустят. «И надеюсь, ей оттуда меня не видно». По сравнению с Великим храмом, где помещается почти тысяча живущих там шаманов, кафетерий небольшой. И как Гвен и обещала, несмотря на поздний час, столы тут ломятся от блюд разных кухонь со всего земного шара. «Не уверен, что вообще в жизни столько еды видел», — рот снова наполняется слюной. Позабыв на время гложущую сердце тоску по дому и сунув официанту у входа под нос свой браслет в качестве пропуска, спешу есть. Никто на меня не смотрит, пока я расхаживаю вдоль всей этой выставки, набирая всякого мяса, разных салатов на пробу, пирожков с сыром, конфет… столько, сколько умещается на тарелке в руках, а затем отправляюсь к неприметному столику на углу террасы, подальше ото всех. Единственный укоризненный взгляд на себе ловлю лишь от костлявого, седого шамана, который тащит под мышкой живую курицу. «Спас её с кухни, что ли? — думаю, но не осмеливаюсь спросить, когда он, задрав подбородок, марширует мимо меня со своей непоседливой птицей. — Зачем? Башку свернуть для ритуала? Тогда и не спас вовсе». Однако только теперь замечаю, что у меня одного на тарелке целая пирамида. Остальные скромно берут буквально на пару жевков. «Алчность старомодна», — вспоминаю свою же мысль, пришедшую в голову, когда я увидел Лореттовы апартаменты. Хотя как иначе? Люди ведь запасаются едой, когда знают, что завтра могут её не найти, зарабатывают побольше аурных монет, когда боятся остаться в нищете — когда состояние становится достижением, которым есть право хвастаться. А если ты шаман, которому еда сервирована день и ночь, маг, способный по мановению руки призвать столько ауры, сколько пожелаешь, похвастаться — значит удержаться, не захапав всё и сразу. Уважают тех, кто трудится, а для шамана труд — выглядеть скромным и бескорыстным при возможности беспробудно пировать. «Может, и Лоретто сейчас гордится тем, что тот нож не оказался у меня между рёбер при первой же нашей встрече. Гордится, что мне бескорыстно дозволено жить». Лёгкие жжёт от негодования. Обиженно шаркая ногами, я подхожу к столику и плюхаюсь за него, поставив перед собой свою переполненную тарелку. Моя семья работает сутками напролёт, чтобы заработать на жизнь, а эти шаманские твари тут не знают уже, куда еду деть и на что потратить свои богатства и противоестественно долгие, избалованные жизни. Таскают куриц в качестве аксессуаров? Руки чешутся устроить погром и сломать что-нибудь в этой скромно помпезной обители. Но нельзя мне больше испытывать удачу своими выходками, так что — заедаю обиду. «Сожру всё, что есть. Мне не стыдно». Не могу не согласиться, однако, что еда тут и впрямь хороша. И еда эта остаётся самым запоминающимся событием последующих трёх недель моей жизни. Никаких новостей от Кайла с Кофи. Никаких учителей. Остальные студенты не заинтересованы больше в общении со мной, да и мне они не особо по душе, а мой куратор так вообще не показывается. Поначалу, это даже радует, а потом… пугает. Когда кто-то долго держится в стороне, то наверняка планирует что-то недоброе, верно? Провожу дни, бродя по тик’альским улочкам и аллеям, отгоняя комаров от лица и щурясь на солнце. Жду вестей от Кайла, занимаю себя составлением ментальных карт и планов шаманского города, слушаю местные сплетни. Пытаюсь выведать секреты, но — увы — как и люди в Кабракане, шаманы болтают о всякой чепухе вроде моды, изменяющих своим супругам соседях и работе. Или же о магии, в которой я ни черта не смыслю, так что слова их звучат как тарабарщина для моих ушей. В первые дни чувствую себя неуютно, ожидаю подвоха, постоянно оглядываюсь, гуляя так беспрепятственно по местам, которых избегал как огня всю свою жизнь, но потом паранойя проходит. «Они думают, я один из них», — напоминаю себе. Когда же солнце печёт совсем нещадно, чтобы не лежать и не страдать в собственных мыслях, скрываюсь в библиотеке. Она расположена на подземном этаже, под Великим храмом, и просто огромная. Требуется почти час, чтобы пройти от одного конца храма до другого, так что библиотека должна быть не меньше. К тому же, тут явно замешано колдовство, чтобы расширить пространство, потому что полки стоят кольцами, и кольца эти уходят так далеко, как только позволяют видеть глаза. Город из книг! Простокровным не дозволено заходить дальше стойки ресепшна у самого маленького книжного кольца в центре, куда и ведёт лестница от входа и где можно заказать книги — и то не все, — но мой студенческий браслет творит чудеса. Набрав ещё несколько книг по истории, чтобы сойти за прилежного ученика, отыскав томик по языку жестов — надо же научиться понимать Ялинг — и пыльную книжицу по старым часовым механизмам, я забираю всё с собой. Было б у меня моё аурное кольцо, я бы, конечно, мог просто загрузить все эти книги в самопишущийся свиток из виртуальной магической базы, но теперь приходится по старинке таскать книги. И всё же, есть что-то романтичное в этих пожухлых бумажках. Осязаемость слов на страницах. Убаюкивающая монотонность перелистываемых страниц…༄༄༄
Поставив перед собой на столике в кафетерии очередным утром раскрытую книгу, — прячась за ней, — в который раз разбираю карманные часы прадеда в надежде убить время и починить изношенный механизм. Зря. Хотя перебирать шестерёнки и успокаивает, сколько бы я ни пытался эти часы починить, они каждый раз останавливаются через день-другой. Хотелось бы мне иметь возможность просто спросить у прадедушки, что не так… Итак, три недели в Тик’але проходят без новостей. «Каковы шансы того, что шаманы про меня забыли? — размышляю я, сидя опять в интровертном углу кафетерия, глядя, как местный народ стекается на завтрак. Утренняя свежесть наполняет террасу, и ветерок приятно треплет волосы. — Может, спросить? Может, я и домой уже могу уйти?» Но если я спрошу, про меня ведь тут же вспомнят. Тревожно это — не знать, чего ждать. Когда ма с папой долгое время сидели молча, обычно означало, что вот-вот начнётся новый скандал, причём чем дольше затягивалось молчание, тем хуже скандал намечался. Теперь же, чем меньше я слышу о Лоретто, тем больше хочется что-то узнать, как бы ни была мне эта окаянная шаманская рожа противна. Это же как затишье перед бурей. Когда видишь опасность — когда бежишь от неё, — точно знаешь, что это за опасность и куда бежать, а когда ничего не остаётся как ждать… откуда мне знать, к чему готовиться? А опасность, к которой следует подготовиться, где-то таится всегда. Вновь собрав шестерёнки, слышу, как часы делают тик-тик-тик, но прежде чем успею хотя бы улыбнуться, они встают. Психанув, убираю часы в сторону. Ещё раз окинув взглядом толпу в зале, тянусь было к кружке чая, но внезапно замечаю знакомое лицо: девушку, которую уже видел в вестибюле Великого храма, когда меня сюда только привели. Я не встречал никого из членов Совета в кафетерии, решил, они мнят о себе слишком много, чтобы даже делить столы с рядовыми шаманами, но теперь, наблюдая за девушкой, понимаю, что её черты отдалённо напоминают внешность главного советника. Те же глубоко посаженные глаза, тот нос с лёгкой горбинкой… Может, она его дочь? «Или, скорее, племянница». Неудивительно тогда, что она расхаживает всюду так уверенно. На ней снова рубиново-красная мантия, и цвет привлекает издалека. Когда же она ловит на себе мой взгляд через шумный зал, то улыбается — почти что приглашение пойти поздороваться. Её улыбка и её внимание — первые, что получаю за три недели, и я с удивлением обнаруживаю, что чувствовал себя куда более забытым и ненужным, чем думал. Что-то обнадёживающе тёплое, до робости благодарное пробуждается внутри. Может, не все шаманы такие уж подлые? Может, я отыскал того единственного, который способен на дружелюбие и взаимопонимание, и готов будет помочь мне отсюда выбраться? Однако пока я спорю сам с собой, раздумывая, достаточно ли отчаялся, чтобы попытаться с ней заговорить, другой знакомый шаман появляется в зале. Лоретто. Мой пульс учащается, припоминая лезвие ножа, прижатое к горлу, однако Тэйен не замечает меня в уголке и шагает прямиком к накрытым столам. Так называемый куратор идёт одиночкой, ни с кем не беседует, на все вопросы тех, кто пытается завести разговор, даёт краткие ответы и незаметно ускользает, не оборачиваясь. В отличие от племянницы советника, Лоретто — несмотря на свою всю ту же безупречную лазурно-голубую мантию — каким-то невероятным образом умудряется оставаться в тени. Ничего будто бы не привлекает внимания, и Тэйен движется между столиков словно морской бриз, изящно, лихо, неуловимо. Вдруг, точно две слетевшие с пружин шестерёнки, девушка в красном и Лоретто сталкиваются. Не могу определить точно, случайно ли или нарочно кто-то из них встал на пути у другого, но теперь они лицом к лицу. И стоят слишком близко, чтобы назвать это учтивой дистанцией. Через весь зал я, затаив дыхание, наблюдаю, как они обмениваются несколькими фразами. Девушка что-то спрашивает, и Лоретто кивает. Она спрашивает что-то ещё, и Лоретто качает головой. Я бы подумал, они просто делятся новостями, но потом девушка поворачивает голову, чтобы посмотреть в мою сторону — нет, прямо на меня. Выражение её лица непроницаемо, но её внезапный интерес к моей персоне вызывает нервную дрожь, метнувшуюся змейкой по позвоночнику. «Обо мне не забыли». Лоретто в мою сторону не смотрит, однако следующий ответ моего куратора явно оставляет племянницу советника недовольной. Полным раздражения взмахом руки она откидывает через плечо прядь своих пышных, тёмных волос, затем снова на меня смотрит — снова мне улыбается, словно я не заслуживаю её раздражения, — а затем шагает прочь, оставив Лоретто стоять на месте. Проходит минута, а Тэйен всё стоит неподвижно, точно молнией оглушили. Ни следа от прежней неуловимой грации. Порыв любопытства подстрекает меня подойти и спросить, что произошло, но я приказываю себе остаться сидеть. Чем тише обманщик вроде меня будет себя вести, тем лучше. В конце концов, Лоретто поворачивает голову, и наши взгляды пересекаются. Некая новая эмоция блестит у куратора в глазах, что-то, что заставляет меня забыть все свои порывы, лишив дара речи, потому что ничего подобного в до этого дерзких глазах Лоретто увидеть я не ожидал. Смятение? Огорчение? Страх?! «Что могло напугать шамана?» Эмоция яркая и тяжёлая, и я почти что чувствую, как она завязывается узлом у Лоретто в животе. Мгновение, и она меркнет, превращаясь в плохо замаскированное равнодушие. Лоретто разворачивается и исчезает в толпе.༄༄༄