༄༄༄
Словно некая эфемерная тяжесть, неосязаемая, но навязчиво давящая на лёгкие, ощущение обиженной злобы не покидает меня, даже когда я наконец подхожу к кафетерию и прячусь от безбожно палящего солнца. Дела, вроде бы, складываются сегодня удачно, но послевкусие мне не нравится. Всё, что раньше приносило мне счастье, стало каким-то бессмысленным: мечта изменить мир, желание покарать спесивых шаманов и — даже любимые блинчики. Равнодушно прохожу мимо них, когда изучаю столы с едой, набирая в свою тарелку жареной курицы и добавляя ещё кусочек кукурузного торта на десерт. Жизнь ведь у меня всё та же, а тогда выходит, проблема во мне — мне не нравится всё то, что нравилось прежде. «Что со мной?» Оглядывая переполненный в этот оживлённый час зал, ищу, куда сесть, но всё занято, включая моё неприметное местечко в углу, где устроилась парочка, у которой, похоже, оу, свидание: меняются конфетами и хихикают, хотя, как приличные шаманы, сидят поодаль и даже не прикасаются друг к другу. Единственный вариант, что мне остаётся — ютиться с Джаей и Ялинг, которые обедают за столом в самом центре. Не люблю внимание, но зато выйдет отлично показаться на публике — как и хотел мой куратор. Отчего-то я думал, девчонки не захотят меня видеть после того, как в моей комнате нашли Валто с перерезанной глоткой, но когда я подхожу, они приветливо улыбаются и отодвигают тарелки, освобождая место для моей. Замирают на по-шамански дружелюбном расстоянии, чтобы, сидя за столом, даже локтями ненароком не соприкоснуться и не заставить меня чувствовать себя некомфортно. Едим молча. Может, они слишком заняты мыслями об учёбе, а может, просто не знают, что сказать — я тоже не знаю, — но по крайней мере, полагаю, отсутствие упрёков и косых взглядов с их стороны означает, что они не верят в то, что я убийца, а это уже утешает. «Не все здесь желают от меня избавиться». В конце концов, когда я, доев, поднимаюсь было на ноги, Джая внезапно подаёт голос: — Прости, если лезу не в своё дело, Елисей, но твой куратор случайно не делился с тобой новостями? Наши нам ничего не рассказывают, и я подумала, твой может. Мне неспокойно. — Какими новостями? — Ты не ценитель колец, да? — Нет. — Цепенею с пустой тарелкой в руках. Холодок обвивает позвоночник. — Почему ты спрашиваешь? — «Кто-то подслушал наш разговор с Йеном? Я опять вляпался в неприятности? Уже?» — Говорят, в Тик’але нашли кольцо, — жестами поясняет Ялинг. — Серебряное. — На последнем слове в её глазах появляется робкая, испуганная искра. — Одна из библиотекарей наткнулась на него утром. Не поняла, что это серебро, пока не подняла… и заработала жуткий ожог. Она теперь в лазарете. — А-а. — Убийство перестало быть свежей новостью, всем уже не до него. «Хорошо». Холодок отступает. — Нет, мы с Лоретто особо не разговариваем. — «Но… серебро?» Оно токсично для шаманов, оставляет их с ожогами и без магических сил, причём порой на годы; серебро запрещено в Кабракане уже много лет, а найти его теперь здесь, в самом сердце шаманской империи, равносильно яду, замаскированному под сахар. «Сначала убийство, теперь это. Что происходит?» — Тогда просто будь осторожен. Не трогай ничего серебристого и не поднимай брошенные кольца, если увидишь. — Пристально на меня посмотрев, точно выискивая во мне что-то, Джая затем кивает. — Я не особо умею дружить, но чувствую, мы с тобой можем быть друзьями, знаешь? «Мог ли какой-то шпион Кайла раздобыть серебро? Не настоящее, алхимический сплав, может. Но тогда зачем приносить сюда? Пугать шаманов таким явным способом и тем самым предупредить о своих планах на восстание?..» — Да-да, вы тоже. — «…а убийство и это кольцо как-то связаны?» Заплутав в размышлениях, спотыкаюсь о собственную ногу, когда разворачиваюсь. Ялинг вежливо сдерживает усмешку, и ничего не говорит.— Будьте осторожны в смысле. Только когда уже шагаю прочь от нашей беседы, лавируя среди шумных столиков, я по-настоящему осознаю, что только что сказала Джая. Назвала меня своим другом. Точнее, пока лишь намекнула, что мы могли бы стать друзьями, но уже это немало, верно? Мы едва знакомы, а она считает, что я достоин её дружбы — ни один шаман в моей жизни не оценивал меня так высоко. «И я лгу своим друзьям, притворяясь одним из них, чтобы помочь братьям лишить всех их сил. Волк в овечьей шкуре». Никогда не считал себя злодеем, но почему-то теперь думаю, знаю, что это за чувство. Чувство, что я ощутил при виде искры испуга в глазах Ялинг от слов о серебре. Чувство, что меня пробрало от блеска страха во взгляде Лоретто, появившегося вместе с вопросом, не убийца ли я. Чувство склизкое, как заплесневевшее в шкафу забытое яблоко, которое тут же хочется швырнуть прочь, когда рука на него случайно опускается во тьме. Прогорклое, гнилое. Одинокое. Не нравится мне оно. Но что я могу сделать? «Не думать об этом». Сделав выдох и мысленно отгородившись от всего остального, следую собственной инструкции, и на ум тут же приходит новая мысль. Уже выходя было из кафетерия, я разворачиваюсь и иду обратно к накрытым столам. На огромной тарелке там красуется свежеиспечённый кукурузный торт, а рядом несколько блюдечек для желающих отрезать себе кусочек. Пренебрегая блюдцами, тянусь за тарелкой. Торт оказывается тяжелее, чем я думал, и на миг боюсь оступиться и рухнуть лицом прям в него у всех на глазах, но к счастью, удерживаюсь. Когда я ухожу со своей добычей, то буквально чувствую на себе чужие, одиозные взгляды, слышу даже, как кто-то начинает укоризненно ворчать что-то про простокровных дикарей, когда я нарушаю каждое правило шаманского этикета, захапав еды куда больше, чем способен съесть за раз, но я всех игнорирую. И зато теперь никто не забудет, что я показался на людях.༄༄༄
Когда я возвращаюсь в апартаменты, Лоретто уже здесь. В мантии неформально расстёгнутой, но обнажающей, слава богам, лишь штаны и майку, и никакой наготы, мой куратор сидит в углу дивана, как обычно в окружении порции старых книг. Однако сидеть на диване для Лоретто не обычно. «Это чтобы я не вздумал опять превращаться в тыкву?» Лоретто поднимает глаза, следя за мной с подозрением, а может, банальным удивлением, когда я ставлю торт на кофейный столик, тоже в свою очередь искоса следя за своим наставником. Не уверен, пытаюсь ли это я сейчас просчитать следующий шаг Тэйен, или Тэйен пытается просчитать мой, но после минуты непостижимого молчания, когда никто из нас так ничего и не произносит, я удаляюсь в ванную. Никто больше не предлагает согреть для меня воды, а у меня, боюсь, просить права нет, так что моюсь быстро, под ледяным душем, который бодрит лучше, чем ночь сна без сновидений. Вернувшись, понимаю, что Лоретто по-прежнему сидит в той же позе, ни мышца не дрогнула. «И правда скульптура». И продолжает на меня поглядывать, хотя теперь и тайком, когда я устраиваюсь в противоположном углу дивана, скрестив ноги, и начинаю своё привычное дело по разбору прадедовских карманных часов для того лишь, чтобы потом опять их собрать. Проходит час. Медленно вечереет, и солнце тонет за горизонтом, погружая комнату в густой сумрак. Лоретто легонько взмахивает рукой, будто сплетая пальцами тени, и светильники по углам вспыхивают. Наши взгляды вновь пересекаются на долю секунды. И вновь ни слова. Ещё час проходит в тишине. Странно, но медленное течение времени теперь меня не тяготит. Я всё думал о Тик’але как о тюрьме, отделяющей меня от семьи, но теперь начинаю размышлять о проведённых тут днях как о каникулах. В апартаментах у Лоретто так тихо — дома никогда не бывает тихо. Когда я был маленьким, ма с папой вечно кричали, а когда разъехались и к нам перебрались Кофи с Арьаной, Олой и их матерью… ну, дом, полный детей, вообще не может быть тихим, наверное. И пускай суматоха вполне себе уютная и озорная, это ведь всё равно суматоха. Рокочущая эхом в голове, когда спишь. И стоит признать, Лоретто составляет не такую уж и плохую компанию. Никаких требований, никаких поучений. Меня всегда пугала тишина, ведь она делает мысли в голове громче, однако в те редкие случаи, когда мне удаётся утихомирить и мысли, я искренне начинаю верить, что никто не понимает меня так же хорошо, как тишина. Если кто-то тих со мной, значит ли это, что этот кто-то меня понимает не хуже? «Может, нет». Но всё равно приятно. Очевидно, Тэйен умеет быть сострадательным другом так же, как и сардонической сукой, и в отличие от постоянного шума, в котором я вырос, это нечто сбалансированно освежающее. Гармоничное. Как шестерёнки в часах, которые щёлкают, сходясь, когда… — Зачем ты этим занимаешься? Подняв голову, понимаю, что Лоретто теперь не скрывая наблюдает за моими руками, сортирующими детальки часов. Глубокая линия пролегла у моего куратора между бровей. Поначалу кажется, Лоретто просто надоела моя возня, нарушающая идеальную для чтения тишину, и хочется меня выгнать, намекнув, что я недоумок, если не понимаю, что часы не работают, но потом… замечаю Лореттовы пальцы, безустанно барабанящие по книге. Точно как на собрании, когда нужно было сообразить, что сказать Мариселе и уберечь нас обоих от участи быть обвинёнными в убийстве Валто. Мысли мчатся. Ищут решение. «Любопытство», — осознаю с изумлением. В комнате, может, и тихо, но в мыслях Лоретто нет. Так же как я нахожу владение магией невозможным и непостижимым, Лоретто видит нечто неизвестное в том, что делаю я. Сам того не намереваясь, я нашёл кое-что — возможно единственное — в чём я искуснее шамана, и тем самым пробудил в Лоретто интерес. «О-ох». Пожимаю плечами в ответ. — Мне нравится процесс. — Когда Лоретто ничего не добавляет, лишь продолжает озадаченно наблюдать, я облизываю губы и неуверенно продолжаю: — Кайл… мой старший брат Кайл отдал мне эти часы на четырнадцатилетие. Сказал, они принадлежали нашему прадедушке. — Я тогда был так горд, думая, что наконец стал достаточно взрослым, чтобы мне доверили такую ценную вещь, как семейную реликвию. Опуская теперь глаза на металлические детали, поблёскивающие в свете ламп на подушке передо мной, невольно хочется улыбнуться. Может, и глупо, но я разбирал механизм уже сотню раз и могу собрать с закрытыми глазами, и мне так и не надоело. — Я пообещал Кайлу их починить, но одна из шестерёнок, похоже, стёрлась. Вечно съезжает со своего места, и часы останавливаются максимум через день-другой. А может, просто какой-то детали не хватает. Не уверен. Складки мантии мягко шуршат, когда Лоретто меняет наконец позу, наклоняясь чуть ближе ко мне, чтобы рассмотреть часы получше: — А почему просто не заменить тогда детали? Починишь раз и навсегда. — Тогда это уже будут другие часы, не так ли? Если заменить подлинную их часть. Кроме того, их починка для меня стала чем-то вроде хобби. Успокаивает. Разве у тебя нет хобби? Лицо Лоретто немеет в растерянности. — Нет. — Когда Тэйен продолжает говорить, голос становится отстранённым и бесцветным, будто все эмоции ушли в прошлое: — У моей старшей сестры хобби было рисование… думаю. Птиц. Она могла наблюдать за ними часами, забравшись на дерево рядом с нашим домом, и всегда возвращалась с рисунками. Но мне тогда было лет слишком мало, чтобы тоже найти себе хобби. «У Лоретто была сестра», — сердце сжимается. Это должно звучать заурядно, но отчего-то обескураживает. В моей голове Лоретто всегда является некой грозной тайной, чуждой всему мирскому. Протеже богини, оставшийся сиротой и взращённый для войны. Подмастерья Первокровной, сосуд для магии, у которой нет собственных мечтаний и радостей. Оружие, целящееся на трон. Террор. Восходящая легенда. У легенд нет сожалений, нет прошлого, нет семьи, а теперь Лоретто… как все? «Как я». Эта мысль затмевает все остальные на миг. — Я могу тебя научить, — слова срываются с языка до того, как успею их поймать, позабыв, что никакие мы не друзья, чтобы заявлять подобное. Лоретто недоверчиво прищуривается. И теперь это выглядит почти что как вызов, который я не могу не принять, от которого отступать уже поздно. — Ой, да ладно тебе. Это же золото, не серебро. Никакого обмана с моей стороны. Или думаешь, ты учителем быть можешь, а я нет? Вот, это легко. — Протягиваю Лоретто шестерёнку, которую держал, и указываю на место в механизме, куда она должна встать. — И весело. Попробуй. После недолгих колебаний, Тэйен откладывает книгу. Придвигается ко мне ещё ближе, склоняясь над часами, лежащими на диване между нами, в глазах по-прежнему недоверие, но по-прежнему и любопытство. Длинные волосы Лоретто падают из-за плеч и рассыпаются у наших коленей, пока взгляд изучает механизм. Знаю, часы выглядят несуразно. И мне почти что хочется извиниться за это, когда Лоретто всё продолжает глядеть на них с сомнением. Стрелки старые и золотой корпус давно исцарапался и померк, но поэтому я на самом-то деле их и люблю. Когда разбираешь всё на части, чудится, что детали совсем не подходят друг другу, что они слишком большие и грубые, чтобы работать бок и бок. Однако отсюда и удовольствие собирать их воедино — заставлять работать вопреки их внешности. Всегда приятно совершить что-то, что кажется невозможным. Может, это тоже засчитывается за магию. Задумчиво медля ещё пару минут, Лоретто наконец берёт шестерёнку, которую я протягивал, в свои руки. Однако вместо того, чтобы засунуть её в часы… не могу объяснить. Это похоже на ускользающий ветер, из ниоткуда появившийся под пальцами моего куратора. Невольно задерживаю дыхание, застигнутый врасплох, когда ветерок проносится по моим щекам, затем поднимает шестерёнку в воздух и бережно опускает точно в паз между двумя другими. Детали со щелчком сходятся. Губы Лоретто растягиваются в улыбке. — Ты прав, это легко. — Когда наши глаза встречаются вновь, Лоретто всё улыбается. Не пресно, не цинично, не надменно, а искренне. Улыбка даже уголки глаз затрагивает, собираясь в довольные морщинки. Это такая улыбка, которая звенит колокольчиком в самой твоей душе, заставляет гордиться собой, потому что знаешь, что незнакомец не способен её заслужить. — И весело. Думаю, я экспроприирую твоё хобби, Еля. Давай следующую деталь.༄༄༄
За бессмысленной починкой нечинящихся часов мы проводим ещё часа два, пока ближе к полуночи нам обоим не становится лень даже двигаться. Сперва разговор у нас выходит натянутым и искусственным, пока каждый словно ждёт подвоха в словах от другого, но постепенно языки развязываются — мой, по крайней мере. Не знаю, как так получается, но ничего не могу с собой поделать. Если начинаю болтать, то кажется, слишком много всего важного надо уж рассказать. Теперь я сижу на полу, опёршись спиной о диван, а ноги вытянув под кофейным столиком, наслаждаясь очередной порцией кукурузного торта. Доев свой кусок, Лоретто лежит на диване, праздно свесив одну ногу и покачивая ею рядом с моим плечом, чистит апельсин. Ночь тихая и гармоничная, и впервые с тех пор, как я оказался в шаманском городе, наконец начинаю верить, что за спиной у меня неустанно не маячит угроза. — …и я спёр ключи от кабинета директора, чтобы выбраться через её окно во двор, — продолжаю, бесстыдно чавкая. И почему сестра сказала, что Лоретто невозможно подловить для беседы? Всего-то и нужно иметь при себе сломанные часы и застрять в Тэйеновых апартаментах на несколько дней. — Единственный раз, когда я выиграл в эту игру. Лоретто усмехается. — Какая-то бестолковая игра, Еля. Притворяться охотниками и ловить одного шамана? Что в этом сложного? Да и каждый хотел быть шаманом, не охотником? Почему вы все не могли играть шаманов тогда? — У нас в школе настоящих шаманов и не было даже, а игра потеряет смысл, если все начнут ими притворяться. — Могли бы быть шаманами, ловящими охотника. — Тогда его поймают в первые же пять минут. Простокровный охотник, тем более в одиночку, беспомощен перед магией. — Как скажешь. Воцаряется пауза, Лоретто соглашается как-то слишком податливо, и я не знаю, что на это ответить. Краем глаза вижу, как Тэйен зевает и уже не впервой за вечер косится в сторону спальни. Уже глухая ночь, и в это время я обычно тоже чувствую себя сонным, но не сегодня. Может, дело в холодном душе и в том, что я спал три дня к ряду до этого, или в нашей беседе, которая мне нравится слишком уж сильно, хотя ни за что вслух не признаюсь. А может, в этом безумии просто весь я — порой не могу ни единого дела закончить, а порой зацикливаюсь на чём-то одном. Как те часы. Как этот вечер. Я чувствовал себя таким беспомощным в Тик’але, во враждебном месте, которому не принадлежу, а наша беседа помогла хоть временно, но удержать мысли в стороне от надуманных и реальных, но всегда бесконечных тревог. Когда Лоретто заканчивает чистить апельсин и снова косится на спальню, я осмеливаюсь задать один прямолинейный вопрос в надежде удержать внимание на себе ещё хоть немного: — До тебя доходили слухи о шаманской богине? Не впечатлённый, куратор кладёт дольку апельсина на язык: — Да, и? — Ну, говорят, что эта злая богиня была твоим учителем. — Чего только не говорят, но от этого правды не становится больше. В древности вот левшей обвиняли в поклонении дьяволу и сжигали как ведьм. Или шаманов. Моя рука — левая — сжимающая ложку, замирает на полпути ко рту. Сглатываю. — Тогда почему императрица тебя так не любит? — спрашиваю. — Если не из-за богини. — «Та вообще существует?» — Из-за испытаний. Каждый шаман в Кабракане участвует в ежегодных испытаниях, которые выявляют уровень наших навыков и магических сил, и должности при дворе распределяются согласно результатам. Чем лучше результат, тем более высокую должность получаешь. Более привилегированную. Всё просто. Марисела всегда на первом месте в рейтинге, никто никогда не смог её обойти. Её дядя Тихон на втором, а… — Ты на третьем. — Да. «Но ты в Кабракане всего год, у тебя была лишь одна попытка в испытаниях». Сердце начинает биться чуточку чаще от этой мысли — или от того, что Лоретто случайно задевает болтающейся ногой моё плечо. «А если мой куратор, скажем, победит в этом году?» Тогда чтобы заработать корону в глазах народа, Лоретто не нужна даже поддержка богини — нужно лишь побить Мариселу в её же игре, по правилам и законам, которые она сама и установила. Теперь понимаю вдруг, что Лоретто и не называет сегодня Мариселу императрицей Иш-Чель. Нет, всегда лишь по имени. Говорит о ней как о равной. И если задуматься… именно из-за гражданской войны, начатой императрицей, вся семья Лоретто некогда погибла; наименьшее, чего может желать Тэйен — отнять её корону в знак мести. «Но ведь Марисела тоже должна осознавать такую опасность, видеть силу Лоретто». — Почему тогда ты не в Императорском Совете? — уточняю. — Как Тихон и другие могущественные шаманы. — «Говорят же, держи друзей близко, а врагов ещё ближе». — Она не хочет меня там видеть. — Почему? — Почему ты не пойдёшь и сам у неё не спросишь? Отложив ложку, поднимаю глаза на куратора. Мягкий свет ламп окутывает Лоретто некой мистической тенью, прямо как ту загадочную богиню в моем воображении, разве что картину писать. «Вопрос был риторический?» — Вообще-то, я мог бы, — отвечаю. — Марисела как-то недвусмысленно пригласила меня в свою кровать. Нога Лоретто перестаёт болтаться. Жду, что губы наставника надломятся в хмуром недоверии, но вместо этого рот Лоретто вздрагивает в усмешке: — И чего тогда ты до сих пор здесь со мной, cariño? — последнее слово выходит пугающе похожим на Мариселу тоном. Томно-сахарным. Хищно-соблазнительным. Снова сглатываю, на этот раз ком в горле, и отвожу взгляд. — Не уверен, что доживу до восхода, если приму её приглашение. — Хотя если уж совсем честно, я б отказался даже, если бы не боялся. Некоторые сексу чуть ли не поклоняются, других он не интересует вообще, а я вечно нахожу себя где-то посередине, не подходя никому. Мне такое нравится — думаю — но в теории; в реальности же… всё какое-то пустое. Разочаровывающее? Будто ожидаешь слишком многого. Куда проще тогда уж прикасаться к себе самому под какую-нибудь несбыточную фантазию, чем пытаться искать подобное чувство в реальности. Да и разве его можно найти? Научиться читать мысли и желания партнёра, который так и не прочтёт твои. Где тут удовольствие? Твоя рука точно знает, чего ты хочешь; выходит куда быстрее и приятнее. А если дело заключается в любви… Что такое любовь? Я вот думал, что влюблён в школе в Рори. Пока не понял, что это не так. Пока не осознал, что всё было лишь в моей фантазии. Пока она не сказала: «Ты милый и всё такое, но болтаешь просто несусветно, и мне это уже надоело. Заткнись ненадолго, ага?» Девушка вот, что была в моей мечте, так бы не сказала. И не сказала бы ещё: «Руки у тебя очень волосатые, в курсе? Но если на них не смотреть, ты очень даже ничего». Ничего? Никогда прежде не думал, что с руками у меня что-то не так, спасибо, Рори. Глаза теперь невольно скользят вниз, проверяя, на месте ли манжеты рубашки; не хотелось бы, чтоб нос Лоретто тоже скривился. «Люди не оправдывают ожиданий». Или я своих не оправдываю. Родные могут тебя любить, а остальные, вычислив твои недостатки, от любви отказываются. Прочистив горло, снова перевожу взгляд на Тэйен: — Не вижу удивления. Тебя Марисела тоже к себе приглашала? Лоретто всё так же лениво продолжает жевать апельсин, и глаза теперь прикрыты в полудрёме. Ни толики заинтересованности. — Нет, — отвечает, — мы несовместимы. По многим причинам, но в основном потому, что она любит командовать, а мне давно надоело выполнять чужие указы. «Какой изощрённый способ сказать, что тебе тоже нравится командовать», — думаю, но вслух, осмелев, продолжаю: — Говоришь, что надоело выполнять чужие указы, однако продолжаешь делать, что требуют. Продолжаешь играть по правилам императрицы, пытаешься меня чему-то научить, хотя тебя явно не радует идея быть куратором, терпишь унизительные комментарии советников. Почему бы не последовать своим же словам — сыграть в равнодушие и отказаться? Или просто уйти из Кабракана. Лоретто перестаёт жевать. Принимает вертикальную позу, садясь так резко, что ногой снова толкает моё плечо. Сильнее на этот раз, злее. Смотрит на меня пронзительно и сердито, позабыв весь свой сон, а потом говорит: — Я действую в своих интересах, Еля. Не в интересах Мариселы, не в твоих. Не путай упрямство со смелостью, а прямолинейность с мудростью. Бывают времена, когда приходится согласиться и подыграть, чтобы добиться желаемого; времена, когда бунтарствуя в одиночку, можно покалечить других и заработать смерть себе. Тебе уже следовало это уяснить. Смерть никому не приносит пользы. — Когда Лоретто кладёт очередную дольку апельсина в рот, свет ламп вокруг нас слегка вздрагивает в тот же миг. Не уверен, должно ли это было меня впечатлить или припугнуть. — И с чего мне уходить? Кабракан — моя родина, здесь мой дом. Я не брошу дом снова. Если тебе здесь так не нравится, сам уходи. — Это и мой дом тоже, — замечаю хмуро. — Здесь жили мои предки. — А мои предки здесь жили ещё до того, как приплыли твои. «Другими словами, нам обоим идти больше некуда». — Тогда, может, нам следует научиться делиться, куратор. Куратор не отвечает. И не смотрит теперь на меня. Отталкиваясь от дивана, Лоретто поднимается на ноги, а потом ловко меняет тему: — Завтра пойдёшь со мной. До следующих испытаний, в которых ты тоже должен будешь принять участие, меньше двух месяцев, а ты продолжаешь игнорировать все мои попытки чему-либо тебя научить. — Тэйен кивает на стопку книг на столе, которые я даже не додумался подвинуть, чтобы сделать вид, будто хотя бы открывал. «Болван». — Не думай, что сегодняшняя маленькая вечеринка с тортиком меня задобрит. Завтра попробуем новый подход. Мне остаётся лишь наблюдать, как Лоретто обходит кофейный столик, отправляясь спать и оставляя меня наедине с моими суматошными мыслями, которые, кажется, уже опять начинают жужжать в голове, отвлекая одна другую. «Что, если я не прав, и Лоретто не жаждет трона? Иначе откуда столько желания сделать из меня шамана? Какая может быть другая причина, если не выслужиться перед Мариселой? И тем самым сломать жизнь… мне. Но мы же так хорошо провели сегодня время, с чего Лоретто по-прежнему хотеть ломать мне жизнь?» Понимаю вдруг, что до сих пор ничего не знаю о своём кураторе помимо того, как заставить его улыбнуться. — У тебя столько уверенности в том, что сможешь натаскать меня и я пройду испытания, — говорю, и не пойми откуда взявшаяся тоска давит на сердце. Я сегодня был буквально готов душу излить и рассказать о себе что угодно, а Лоретто так ничего и не спрашивает. Да и беседа наша, похоже, окончена. Наверное, оно к лучшему? Тоска ведь безопаснее, чем все мои секреты, которыми мне нельзя делиться с шаманом. — Но Джая и Ялинг готовились целый год, да и магию они практикуют с пелёнок. Я применил её единожды. Случайно. — «Притворился». — Можем играть по правилам Мариселы, сколько угодно, играть в учителя и ученика, но что, если у тебя не получится сделать из меня чародея, куратор? Чего мы вообще добиваемся? Вместо того чтобы ответить, Лоретто разделяет две последние дольки апельсина и без предупреждения кидает мне одну. Едва успеваю её поймать за миг до того, как та шлёпнет меня по носу. — Я не хочу. — Аллергия? — Нет, просто не люблю апельсины. — Хм. — Какая-то амбивалентная, неоднозначная мысль мелькает во взгляде Лоретто, но я не успеваю её распознать до того, как она угаснет. — Знаешь, торт, который ты уплетаешь весь вечер, приготовлен по рецепту моих предков. А вот апельсины привезли в эти земли твои короли и королевы. — Ломаю тебе стереотипы своими вкусами? — Не переживай, совсем чуть-чуть. — Лоретто разворачивается. — Спокойной ночи. — Лампы мигают ещё разок и затухают, мрак проглатывает комнату и Тэйенов силуэт. В темноте слышу, как дверь спальни затворяется, скрипнув заклинанием, как замком, и кажется, будто что-то и во мне захлопывается в этот момент, опустев. «Я по-прежнему не заслужил от Лоретто доверия». Не знаю, почему эта мысль, как пощёчина, но когда ложусь на диван и прижимаю щёку к подушке, обнаруживаю, что ткань всё ещё тёплая там, где голова Лоретто покоилась всего несколько минут назад. Подушка пахнет сладковато-терпкими дикими ягодами и свежестью леса после дождя. Может, это лосьон для тела или стиральный порошок, или магия, которая, похоже, пронизывает сам воздух всюду, куда ни ступит мой куратор, но вещи, одолженные мне для сна в первую ночь, пахла так же, и теперь этот запах кажется мне знакомым, успокаивающим. Родным. Словно Лоретто по-прежнему рядом.༄༄༄