༄༄༄
Когда я возвращаюсь на лоджию, от моей былой окрылённости уже ни следа, словно и её и не было вовсе. Закат окрасился в грязно-фиолетовый, низкие тучи затянули всё небо, и дождь начинает накрапывать, стуча каплями по крышам шаманского города заунывно и недружелюбно. Поднимаю оставленный на полу у балюстрады учебник, пока он не успел намокнуть, и усаживаюсь теперь подальше от края крыши, рядом с дверью Лореттовых покоев, прижав спину к холодной стене. «Джая думает, что мне следует уйти». Сбежать, спрятаться, отречься от всего, о чём я грезил и чем жил с самого детства. Отказаться от короны. Справедливости. Равенства. «Потому что только сбежав и скрывшись, и дав народу время, мы можем добиться, как она считает, желаемого. Перемен». Не сбегаю. Может, глупо, недальновидно или заносчиво, но ощущается как-то неверно. Я ведь тоже кое-чего здесь добился! За последние несколько недель я узнал о шаманах больше, чем за всю жизнь, и завёл настоящего друга — надеюсь. «И это не Джая». Может, я тоже смогу изменить мир изнутри? В конечном итоге, разве я не ходячее доказательство того, что простокровный может сойти за шамана, и никто не заметит разницы? По крайней мере, какое-то время? До сих пор же мне удалось. «И я не оставлю Лоретто». Если Джая действительно права в том, что Лоретто, силой или клятвой, но принуждают служить Мариселе, та же накажет куратора за побег его студента, когда меня впоследствии поймают — а меня точно поймают, ведь куда бежать, неизвестно. Не могу я так предать нашу дружбу, не могу оставить друга в беде одного… «И сватать Йену не стану. Обойдётся». Уже почти полночь, когда знакомый силуэт в приталенной идеально по фигуре мантии входит на лоджию, и звук шагов выдёргивает меня из полудрёмы. Увидев меня сидящим у двери своих апартаментов, Лоретто на кратный удару сердца миг замирает, смутившись, но затем быстро пересекает оставшееся между нами расстояние, рывком распахивает дверь и захлопывает обратно прямо перед моим носом. Не вымолвив ни слова и не дав мне возможности войти следом. Шмыгнув этим самым носом, растирая сонные глаза и поднимаясь на ноги, я пытаюсь сообразить, что к чему, но мысли спросонья будто варёные. «Лоретто не в настроении? Значит, Марисела и впрямь сегодня бесилась и на всех срывалась?» Но пока я размышляю, зайти ли внутрь и поинтересоваться или дать Лоретто пару минут, чтоб остыть, дверь открывается снова. Молния пронзает небо в тот же момент, заставляя вздрогнуть от неожиданности, пробуждая меня окончательно. Лоретто останавливается на пороге, глядя на меня с абсолютно нечитаемым в пасмурной ночи выражением лица, но я всё же вижу, как мысли кружат вихрем в зрачках куратора. Точно как всегда происходит, когда Лоретто нужно принять сложное решение. Однако нет в этих глазах ни следа от задорной, беззаботной лёгкости, которая царила на душе у Лоретто, когда мы стояли так же лицом к лицу в прошлый раз, ни намёка на любопытство или доверие, никакого разгорячённого воздуха между нами. Тревога колючими шипами с новой силой разрастается у меня в груди. — Что случилось? — спрашиваю. «Джая права? Марисела хочет меня убить?» Лоретто поворачивается в сторону лестницы: — Пошли. — Куда? — «Зачем?» — Ты обещал, что будешь выполнять, что скажу, если я гарантирую нам обоим безопасность. Этим мы и занимаемся теперь, Елисей. Ты выполняешь, я гарантирую безопасность. Никаких вопросов. Сердце предательски щемит. «Почему я опять Елисей, не Еля?» Что, боги её побери, случилось на встрече с императрицей? Но я действительно обещал Лоретто слушаться беспрекословно, и искренне хочу, чтобы мы оба были целы и невредимы. Так что, потирая озябшие плечи, дрожа в тонкой рубахе, когда ветер и дождь бьют в лицо, я спешу за куратором. В безвестность ночи.༄༄༄
Мы минуем сады и храмы, выступающие грозными тенями сквозь сумрачный час, и я понимаю, что Лоретто ведёт меня туда, куда я ни в коем случае не сунулся бы ныне сам. К разбитой башне. К той единственной постройке в Тик’але, которая стоит в руинах со времён гражданской войны, через которую мы с Кофи тайком пробирались в шаманский город воровать ауру. «Лоретто знает о потайном ходе?» Однако вместо того чтобы скользнуть в щель разбитой стены, которая ведёт наружу в основной город, Лоретто отправляется к треснувшей закручивающейся лестнице и начинает подниматься наверх, на крышу, где однажды, наверное, была смотровая площадка. Затаив дыхание, я наблюдаю за твёрдыми шагами куратора, отлично понимая, как хрупка эта конструкция. Но похоже, Лоретто знает, что делает, и немного поколебавшись, я иду следом, осторожно следя за тем, чтобы наступать точно на те же камни, чтобы ничего не осыпалось и не погребло меня заживо. Башня огромная, и к тому моменту, когда мы добираемся до верхнего этажа, оба уже промокли насквозь под зарядившим ливнем. Внутри мало что сохранилось, но каким-то чудом осталось нечто похожее на балкон с островком крыши, подпёртым двумя толстенными колоннами. Ночь здесь ещё гуще, ветер суровее, но хотя бы дождю до нас тут не добраться. Полагаю, если в Тик’але и есть место, где нас точно не подслушают, то именно здесь. — Что произошло у Мариселы? — спрашиваю, силясь унять дрожь, охватившую меня под противно липнущей к телу, холодной, мокрой рубахой. Отсюда вижу Кабракан, его потрёпанные домики вдоль кривых улочек. Кое-где за пеленой дождя маячит свет в окнах, но большинство людей уже спят, и всё выглядит неподвижным. Жутко тоскую по дому, но отсюда его не разглядеть, так что успокаивает хотя бы, что его недосягаемый вид не может навеять больше уныния. Лоретто не отвечает. Обернувшись, понимаю, что Лоретто стоит неподвижно, внимательно глядит на меня. Опять думает. И даже не вздрагивает от холода — магия или злоба, но что-то да согревает куратора. После целой минуты непостижимого молчания, Тэйен, похоже, какое-то решение принимает. — Дай руки. — А? — Тебе же сказано, никаких вопросов! — преодолев пространство между нами в два широких шага, Лоретто хватает меня за запястье и срывает студенческий браслет. Застёжка из оникса разлетается без сопротивлений, хотя сам я не мог её открыть, сколько бы ни старался. Оторопев, я смотрю, как Лоретто затем снимает ленту со своей шеи. Наблюдать за этим непривычно и немного гипнотизирующе, потому что я ни разу не видел, как это делается. Лента чёрная, в тон волос, и повязана так, что концы её скрыты, ни банта, ни узла. Я бы даже, пожалуй, поверил, что это часть тела, если бы не видел Лоретто без неё утром. Размотав шёлк, Тэйен затем берёт вторую мою руку и завязывает ленту вокруг обоих моих запястий так туго, что аж кожа белеет. — Что за херня, Лоретто?! — пытаюсь вывернуться, но когда наконец прихожу в себя и понимаю, что происходит, уже слишком поздно. Лента затянута намертво, держа почти так же крепко, как наручники в день моего прибытия. Паника скручивает живот. — Я думал, мы пришли сюда поговорить! Не собирался сбегать. Очередная молния рассекает небо, когда Лоретто толкает меня к одной из колонн. — О, мы поговорим, — говорит куратор, выражение лица словно камень, нещадно врезавшийся мне в позвоночник. — Ты расскажешь мне, с какой стати Марисела внезапно захотела узнать о твоём прогрессе в учёбе, хм? Что ты натворил? — Ничего. — И это правда. «На удивление». Губы Лоретто сардонически искривляются. — До сих пор ей на твой прогресс было чихать. Неделями ты прокрастинировал, жрал и спал, нежась на тик’альском солнышке, и никто в твою сторону не смотрел, Монтехо. Даже когда Валто нашли убитым в твоей кровати, Мариселе не было дела до твоего времяпрепровождения, пока я соглашаюсь с тобою нянькаться. А теперь, нежданно-негаданно, ей интересно узнать, чему мне удалось тебя научить? Потому что, представляешь? Ничему не удалось, и она это знает! — Лореттовы ноздри рассерженно раздуваются, когда мой куратор глядит на меня в упор. — Тебе было ясно сказано держать язык за зубами и ни слова, ни о чём никому. С кем ты трепался? «Неужели я опять сделал что-то не так?» — мысли начинают нестись бураном, ища ответ. Я мог сболтнуть лишнего Йену, но он же на Лоретто глаз положил, не станет он нас предавать. «Хотя он болтает не меньше меня, могло тоже с языка слететь что-то». Ялинг или Джая? Джая только-только догадалась, что я не маг, когда Марисела уже вызвала Лоретто к себе, но до этого мы общались в кафетерии, где Ялинг рассказала о серебряном кольце, найденном на шаманской территории. И обе девушки должны были заметить, как пугливо я отреагировал — на новости о кольце, но не о пугающем любого шамана серебре. «Фарис?» Во время беседы с ним и Арьаной в лабораториях я точно наговорил лишнего. А потом увидел, как Фарис секретничает с советником… «Твою мать, то есть я трепался со всеми?» Мотаю головой: — Ни с кем. — Ложь! Молчу. Лоретто продолжает сверлить меня взглядом какое-то время, но когда я так ничего и не говорю, выругавшись, отворачивается. Стряхивает капли дождя с рукавов и начинает расхаживать передо мной по развалинам. — Неужели ты не понимаешь, чего твоё враньё нам стоит? — говорит Тэйен, шагая туда-сюда. — Теперь Марисела требует со мной аудиенции, чтобы спросить, видит ли покорный учитель хоть какой-то потенциал в своём ученике. Спросить, какова вероятность того, что ты простокровка, укравшая ауру и притворившаяся шаманом, чтобы избежать казни. Какова вероятность того, что ты вообще владеть магией не способен! Если Марисела в ближайшее время не увидит доказательств твоих способностей, то ещё до испытаний может решить, что ты ей не нужен, Елисей. И тогда Совет внезапно найдёт отпечаток пальца или потерянную пуговицу, которая повесит убийство Валто на тебя. А меня обвинят в том, что я всё это время тебя покрываю. Ком встаёт поперёк горла, но мысли, наоборот, замирают. «Получается, вот и всё, да? Каким-то образом Мариселе удалось выяснить правду». А теперь и Лоретто её знает, причём узнав совсем не так, как хотелось бы мне. И всё, что я здесь построил, рухнуло как карточный домик. Вот, чего стоит моё враньё — всего, не только для моего будущего, но и для будущего Лоретто. — Прости. — Не нужно мне твоё «прости», оно никого не спасёт. Наши голоса растворяются в шуме дождя, барабанящего снаружи, и исчезают бесследно. Лоретто продолжает ходить кругами передо мной, безустанно, бесцельно, погрузившись в свои мысли. Тем или иным образом, я уверен, выход найдётся — у Лоретто всегда находится, только… «Зачем было связывать мне руки?» Нервничая, переминаюсь с ноги на ногу и гляжу вниз, вертя запястьями, но мало что можно сделать, чтобы высвободиться. Лента крепкая как верёвка, и теперь на ней есть узел, который выглядит оплавившимся — магия? — по краям, запечатывая мои руки. Так что единственным выходом будет разрезать шёлк или порвать, но и то и другое невозможно сделать самостоятельно. — Что нам теперь делать? — уточняю неуверенно. Лоретто перестаёт нарезать круги. — Нам? — когда куратор снова ко мне поворачивается, меня охватывает какое-то плохое в своей неуловимости предчувствие, крадясь по коже неприятным покалыванием, потому что во взгляде Лоретто теперь есть что-то ему нехарактерное. Какая-то несочетающаяся с мягкими чертами лица грубость. Неотёсанная и горькая, будто Лоретто нечасто использует эту эмоцию, так что выходит она неказисто. «Но очень пугающе». — Нам делать нечего. Всё будешь делать ты, Елисей. Расхлёбывать то, что заварил, и нагонять по учёбе прямо здесь и сейчас. «Что ты имеешь в виду?» — собираюсь было опять открыть рот, но вдруг до меня доходит. «Лоретто хочет, чтобы я использовал магию». По какой-то безумной причине, мой куратор не верит — или не хочет верить — что Марисела права, и я не аурокровный, а хочет, чтобы я воспользовался магией прямо здесь и сейчас, чтобы высвободить руки. Не могу не согласиться, что это и впрямь наипростейший способ гарантировать нам обоим безопасность: дать императрице желаемое — шамана Монтехо. Гадко признавать, но я бы даже согласился на это, и к чёрту всех моих предков, которые жили и умирали во имя борьбы с колдовством, к чёрту моё собственное прошлое, потраченное в погоне за тем же самым, если всё, что я прочёл в журнале Монтехо об ошейниках и рабстве, правда, но… — Я не могу, — выходит едва громче, чем шёпот. Бито. — Я не могу воспользоваться магий, Лоретто. Не могу контролировать ауру. — Конечно можешь. Просто не хочешь. — Нет, не могу. Марисела права, я украл тот пузырёк с аурой и наврал, чтобы избежать наказания. Следовало признаться тебе, что ты зря тратишь на меня время, но я не осмелился. Сначала боялся тебя, а потом тебя разочаровать. Повисает пауза. Лоретто озадаченно смотрит на меня сквозь мрак: — То есть поэтому ты пренебрегал моими книгами и уроками всё это время? Кивнув, понуро опускаю глаза, чувствуя себя виноватым за то, что даже не могу в себе изменить. Какой же я, наверное, жалкий. — Прости. Опять тишина. Стараюсь изо всех сил не смотреть, не поднимать голову, не встречать взгляд куратора, чтобы не видеть разочарования во мне. Однако когда Лоретто продолжает молчать и тень мантии больше не двигается на периферии моего зрения, мной снова завладевает тревога. «Может, это не просто разочарование, — шепчет рассудок. — Может, Лоретто впервые в жизни в отчаянии». И всё из-за меня. Ведь как вообще теперь дожить до испытаний? Как Лоретто может хотя бы попытаться победить Мариселу, занять трон и освободиться от её гнёта, если она убьёт нас до того, как на всё это представится возможность? Нужно что-то сказать. Это же не конец света, верно? Бывало и хуже, и мы выжили. И сейчас сможем. Найдём выход. Однако когда я поднимаю глаза, тут же забываю все доводы, что заготовил, потому внезапно нахожу на губах у Лоретто улыбку. Улыбка больше не сардоническая, да и не истеричная, не обречённая; нет, прямо-таки наоборот — Лоретто улыбается тепло и непринуждённо, и может, даже немного снисходительно, будто я только что пошутил неудачно. Под грозой, однако, выглядит жутко. С оттенком безумия. — Тогда ты и правда дурак, — говорит Лоретто, когда наши взгляды пересекаются. — Ты прожил среди шаманов больше месяца и по-прежнему веришь, что чем-то от нас отличаешься? Ешь нашу еду, спишь в нашем храме, читаешь наши книги и до сих пор думаешь, что ауру тебе, как нам, не взять под контроль? Да ты утром только так сделал, когда вытащил меня из бездны, и мне пришлось её закрывать, держа тебя за руку. Нам пришлось. — Я ничего не делал. И не обожгла она меня лишь потому, что твои силы меня защитили. — Да неужели? Считаешь, я не отличаю, когда трачу время и силы на то, чтобы кого-то защищать? Будучи в шаге от бескрайней тьмы и смерти, защита твоей нежной кожицы заботила меня в последнюю очередь. — Тогда дело в чём-то ещё, не знаю! Нет в моей семье ни капли шаманской крови. Это невозможно. — Поднимаю связанные руки, отчасти сдаваясь, отчасти надеясь, что Лоретто наконец разрежет ленту и отпустит меня. — Посмотри, если не веришь. У меня между пальцами на правой руке ожог от ауры до конца до сих пор не зажил. Я ошпарился, когда пузырёк тот разбился. С сомнением, но Лоретто всё же подходит ко мне. Медленно тянется к моим запястьям, и я почти что уже выдыхаю с облегчением. Однако вместо того, чтобы взглянуть на мои пальцы или освободить, Тэйен внезапно хватает, дёргая ленту вниз и держа так, что я не могу теперь даже снова поднять опущенные мне силой руки. Улыбка на губах Лоретто застывает в гримасу, как лёд. — Так вот, значит, какую правду ты выбрал? Ну, конечно, слабым же быть куда проще, — говорит мой куратор голосом, полным презрения. — Кричать: «Я не рождён побеждать! Это шаманы всегда сильны, а мне остаётся лишь ныть и звать на помощь. В моих страданиях виноваты они, а я, праведный мученик, душой чист!» В любой другой ситуации я с удовольствием могу подождать, пока тебе надоест играть в жертву, Елисей, но к сожалению, как ты мог заметить, сейчас у нас времени нет. — Пытаюсь вырваться, но это, похоже, лишь раззадоривает Лореттово негодование. Тэйен опять меня толкает, и пойманный врасплох, я оступаюсь и падаю на усеянный каменными осколками пол. — Я твой куратор, и если я говорю, что сегодня ты станешь шаманом, то ты им станешь! Ахаю, когда боль пронзает плечо, на которое я упал, перед глазами на миг всё темнеет. — Ты совсем, что ли? Говорю тебе, я не могу! — Не переживай. Как заботливый учитель, я тебе помогу. Только методы мои могут тебе не понравиться. До того как я вскарабкаюсь обратно на ноги, Лоретто подлетает ко мне, промелькнув как тень среди теней, лишь глаза блестят. Присев, склоняется надо мной, и длинные пальцы смыкаются на моём горле. Не давя, не причиняя вреда, но холодное прикосновение покрывает мою кожу мурашками, оставляя влажные следы капель дождя на шее. Вновь снаружи бьёт молния, вдогонку рокоча раскатами грома, и мне на ум вдруг приходит жуткая мысль: «А случайно ли эта гроза вообще разразилась так вовремя?» Может, виной всему не погода, а дурное настроение и разгневанная магия Лоретто, и следующий разряд молнии, намеренно или нет, но ударит меня. Паника сдавливает грудь. — Ты расслабился на мой счёт, — продолжает Лоретто, глядя на меня сверху вниз, точно хищник. — Разумеется, это моё упущение, раз я позволяю тебе верить, что опасности от меня ждать не стоит, но кто я, по-твоему, а? Твой местный ангел-хранитель, оберегающий от шаманских демонов? Тогда у меня для тебя плохие новости: мне давно опротивели все религии. Не верю я ни в ангелов, ни в демонов, но даже если б пришлось, думаю, ангелы тоже способны обнажать зубы, когда их подопечные не слушаются. — Рука сжимается на моём горле. — У меня зубы, Монтехо. — Прекрати! — от Лореттовой хватки до сих пор не больно, но это начинает пугать, и сердце стучит в висках громче. Мы что, теперь драться будем? — Ты расстраиваешься, что я соврал. Я понимаю. Но… Мимо проносится порыв ветра, и та же сила, которая однажды пришпилила меня к двери покоев невидимым чугуном, заковывает мне всё тело, будто саркофаг. С ужасом понимаю, что не смогу теперь даже пошевелиться. «Не будем мы драться, я уже проиграл». Сегодня Тэйен не в настроении сражаться на равных. — Я не расстраиваюсь. Я в ярости! — восклицает Лоретто, вдавливая меня в ледяной пол. — Тебе выбирать, видеть ли в своих проблемах причину поплакать или возможность стать сильней и умней, и ты выбираешь плакать! Вечно такой доблестный герой на словах, разглагольствуешь о справедливости и необходимости наказывать зло, а когда дело доходит до активных действий, скулишь как потерявший свой хвост щенок. Только вот, представляешь, нельзя играть героя и жертву одновременно. Угадаешь почему? Потому что герои не жалуются, а жертвы не побеждают! Роль злодея сегодня точно моя, так что выбирай свою, Монтехо. Живо! — Зачем? — Забыл, что ли, собственные слова? Я коварный шаман, наделённый безграничной силой. Никто не может меня усмирить, так что я творю, что хочу. А хочу я убить тебя — вот зачем! Единственный способ меня остановить — использовать моё же оружие против меня. Так давай, храбрый Монтехо, используй ауру. Накажи меня! Иначе сдохнешь, как отщепенец! Втягиваю — уже с трудом — воздух, пока пальцы Лоретто постепенно продолжают всё крепче сжиматься на моей глотке. Теперь уже по-настоящему больно, и моя первая волна паники трансформируется в неподдельный страх, хотя я всё ещё как-то умудряюсь ему не поддаваться. — Нет, ты меня не убьёшь, — выходит хрипло, и чувствую, как мой пульс горячо колотится под кончиками пальцев Лоретто. — Зови меня Монтехо сколько угодно, но мы оба знаем, что нет у тебя ко мне ненависти. Оба знаем, что кем бы ни были мои предки, я не такой. И ты тоже не коварный шаман, Лоретто! И… д-даже если б я хотел владеть магией голыми руками, если б п-попробовал, невзирая на ожоги, которые она мне оставит, простокровка, как я, сойдёт с ума после первых же попыток. Это не просто пьянящее чувство власти и силы, а… что-то другое. У меня это в генах! У моего прадеда, чьи часы я тебе показывал, был брат, знаешь? Он пытался контролировать магию и… покончил с собой после этого. Я не буду. Пальцы Лоретто резко перестают сдавливать моё горло. Никогда не думал, что мой прадедушка и его брат, которых я никогда и не видел, спасут мне жизнь. Будто панацея какая-то, будто чужие горе и смерть были призваны преобразиться сквозь годы и даровать мне вторую жизнь. Лоретто с недоверием прищуривается, точно чувствуя, что я говорю правду. А может, действительно чувствует — в конце концов, говорят же, что куратор мой талантлив во всех магических призваниях, а эмпатия является одним из них. Жду, что выражение Лореттова лица в следующий миг смягчится, жду, что плечи расслабятся, а рука моё горло отпустит, ведь даже когда мы расстраиваемся, наш гнев рано или поздно стихает, верно? Особенно когда другие не заслуживают разрушений, что в себе этот гнев несёт. Однако Лоретто не отпускает. — Мы только что перешли от «не могу» к «не буду»? — глаза куратора вспыхивают, как два лезвия, с азартом поймавшие свет в ночи. Пальцы вновь стискивают глотку. «Не панацея. Боль». — Ну, вот видишь? Отлично! Мы уже добились успеха. А что до того, чтоб сойти с ума… ты до сих пор думаешь, меня волнует твой ум? Марисела всё равно обвинит меня в твоей дефективности, если ты не можешь сделать то единственное, чего от тебя ожидают. Полагаю, мне и вовсе тогда будет проще бросить тебя гнить тут и сказать всем, что, например, ты сбежал? Оставив мне свой браслетик в качестве прощального подарка. Никто тебя здесь не найдёт, Монтехо, и никто не станет даже искать. Никто не сможет проверить, был ли ты шаманом или нет, если проверять некого! Если ты не способен владеть магией, то для меня ты бесполезен, не понимаешь разве? Ты как сломанная игрушка, место которой на помойке. Смотрю на Лоретто, и внутри всё немеет, как затёкшее и снаружи тело. «Игрушка?» Вот, значит, как я выгляжу в чужих глазах? Неужели мой куратор хочет, чтобы я призвал ауру, даже если это лишит меня рассудка? Даже если это последнее, что я сделаю в своей жизни? «Игрушка…» Это всё, чего Лоретто когда-либо от меня было нужно — полезное развлечение? И всё, что до этого было, что нас объединяло, являлось ложью, созданной, чтобы этого добиться? — Нет, я не верю. — Да? Ну, тогда поверь вот чему: мне стоило немалых усилий дожить до сегодняшнего дня, и я не позволю теперь Мариселе убить меня из-за отпрыска бывших поработителей моего народа. Ты, среди всех? Не стану я за тебя биться! «Я не верю». Но сдавленное, горящее горло твердит об обратном. Как и сердце, обезумевшее под рёбрами. Как и лицо Лоретто, приобрётшее выражение хладнокровного отвращения, ни намёка на того шамана, которого я привык называть в мыслях другом. И мой куратор явно потратил немало времени на то, чтобы всё обдумать; невозможно, чтобы все эти аргументы и оскорбления пришли в голову наобум, из желания меня разозлить, так? Страх пронзает сердце, не могу больше его сдержать. «Меня и правда хотят убить этой ночью». Качаю головой — пытаюсь качать — за секунду до того, как пальцы Лоретто впиваются в мягкие ткани на шее глубже, да так, что теперь и дышать почти не могу. Мышцы на горле сводит конвульсией, и стон срывается с губ. Но я даже сделать ничего не могу. — Нет. Нет, в моём браслете есть маячок. Все узнают, что я был здесь, Тэйен. Тебе от меня не избавиться! — «Моя жизнь не может так оборваться». Лоретто жалостливо смеётся. — Маячок? Отслеживать людей без их согласия неэтично в понимании шаманов, Монтехо. К тому же, зачем за тобой следить? Чтобы подставить? Но ты и сам постоянно встреваешь в умопомрачительные неприятности. Воздуха нет. Отчаяние просачивается в лёгкие вместо него. Боль. Чёрная, отчаянная боль. «Меня и правда хотят убить этой ночью». Но ещё час назад, я мог спастись. «Никаких маячков». Ещё час назад, я мог выйти из Тик’аля, когда пожелаю. Мог ускользнуть и раздобыть себе аурное кольцо сам, спрятать в кармане и тайком использовать магию по чуть-чуть; сошёл бы за слабого, бездарного шамана, но всё равно шамана — по крайней мере ещё на пару-тройку недель, пока мою уловку бы не раскрыли. Или я мог пойти к Кайлу с Кофи и выяснить, какого рожна они меня бросили тут так надолго, мог рассказать им столько всего о шаманских книгах, рунах, историях, секретных тропах и скрытых ходах, что обнаружил, блуждая по шаманскому городу, — я ведь не только прокрастинировал, жрал и спал, я, прикрываясь всем этим, ещё немало выведал! Или я мог найти тут какого-нибудь наивного мага-алхимика и убедить его помочь моим людям до конца вывести формулу эссенции, лишающей колдунов силы — помочь с восстанием… Тогда был бы шанс, что к сегодняшнему дню Марисела вообще б уже не сидела на троне. Ну или в конце концов, я мог тихо, скромно уйти и впрямь, как и желала Джая, всему позволить идти своим чередом, дать шаманам и простокровным шанс учиться понимать друг друга медленно и монументально. Не высовываясь. Столько вариантов… Вместо этого я поверил, что лёгкого способа не существует. «Маячок». Теперь сама мысль кажется смехотворной. Я никогда даже не слышал о маячках в драгоценных камнях; шаманы могут отследить энергию, использованную для открытия порталов, но не месторасположение самих камней. Слова Лоретто о том, что я выбрал роль жертвы, вдруг приобретают новый, необратимо гибельный смысл. «Ещё час назад…» А теперь мои руки связаны, мышцы парализованы, я посреди тьмы и холода и во власти шамана, которому я больше не нужен. Я не могу дышать. Меня хотят убить. Как же темно… «И винить некого, кроме себя», — точно последний вогнанный в крышку гроба гвоздь, эта мысль забивает моё отчаяние в самую душу. А я, недоумок, всё гадал, почему Тэйен никогда и не перечит императрице… Но зачем же перечить, если всё это затеяно не ради долгосрочной игры, не ради справедливости или мести, а ради лишь спасения собственной шкуры? Нет тут загадки кроме той, которую придумал я сам. «Реальность всегда проста и банальна, я лишь не хотел её замечать». Джая была права, Лоретто, как и все здесь, лишь делает, что прикажут: чинит библиотеку, не лезет в дела Совета, когда не просят, и откармливает очередного попавшего в колдовские сети Монтехо, чтобы потом отдать на убой. Наша дружба была лишь спектаклем, сыгранным вековым шаманом для доверчивого, малолетнего простокровки. И если сейчас я откажусь использовать магию, чтобы не впасть в объятия безумия завтра, то окажусь мёртв сегодня, задушен рукой того, кто, как я по глупости думал, видит во мне себе равного. Видит друга. «Не рождён я быть другом». Почему так темно… Холодно. Больно… — Прекрати-и! — кричу — вою — в истошной последней попытке, когда в мыслях всё путается и затягивает туманом, воздуха в лёгких недостаточно, чтобы поддерживать меня и дальше в сознании. — Не хочу прекращать! — орёт во всю глотку Лоретто в ответ. — Заставь меня. Буря, должно быть, всё ещё пирует снаружи, но я её больше не слышу. Не вижу. Вижу только глаза Лоретто, наблюдающие за мной не мигая. «Не рождён я быть другом…» Странная искра мерцает в Лореттовом взгляде, что-то сродни беспокойству, хотя сомневаюсь, что сейчас ни с того ни с сего для этого нашлось время. Видимо, мои потерявшие фокус глаза выдумывают. В конце концов, что ещё остаётся, когда умираешь — выдумывать то, чему сбыться в будущем, которое уже никогда не настанет, не суждено. — Пожалуйста, Лоретто… Мне… б-больно. Воздух врывается в лёгкие в следующий миг. Закашлявшись, содрогаюсь, и горло жжёт от глубокого вдоха, когда рука Лоретто от меня отстраняется. Невидимая сила, что сдерживала мне руки и ноги, тоже исчезает, и по онемевшему телу бежит колючая судорога. «Какое блаженство, оказывается, просто дышать». Растирая шею всё ещё связанными руками, поднимаю глаза и вижу, как Лоретто делает шаг назад. Надежда вспыхивает в душе. Однако во взгляде Лоретто ни капли беспокойства теперь, когда мысли прояснились и зрение вновь обрело чёткость. Принятых решений не поменяли. Так почему же тогда мой куратор позволил мне жить? — Ты что, оставишь меня здесь? Ни один мускул не вздрагивает на лице, когда Лоретто кивает. «О…» Надежда погибает. «Следовало догадаться». Потребовалось немало усилий, чтобы подняться сюда по разбитым ступеням даже будучи свободным, так что со связанными руками живым мне вниз не спуститься уж точно. Какая жестокая шутка — выбора-то мне не осталось всё равно, не так ли? Задушат или нет, а умру в любом случае. «Потому что Лоретто я больше не нужен». Потому ко мне уже повернулись спиной и отправились прочь, вниз по лестнице. Потому что я был частью плана, который не сработал и от которого пора отказаться. Монтехо. Мои предки натворили чудовищных дел, а я за это расплачиваюсь. Обида обжигает глаза. Но право, зачем Лоретто утруждаться и марать о меня руки, зачем спасать от мук никчёмно медленной смерти? Тэйен не ошибается, никто не увидит и не услышит меня среди этих руин, никто не придёт искать. Незачем меня убивать, ибо время сделает всё само и красиво. Я буду засыхать от жажды и голода, чахнуть и гнить, в полном забвении здесь, а семья моя даже никогда не узнает, что со мной приключилось. Как многие люди, попытавшиеся противостоять магии и проигравшие, я сгину бесследно. Обращусь в пыль, развеянную по ветру. Меня забудут. Вот для чего я рождён. — По крайней мере твоя шаманская жизнь позволяет тебе жить достаточно долго для нас обоих, — говорю, глядя, как Лоретто уходит. В сердце пустота. — Будешь помнить меня. Воспоминания тоже считаются, верно? Даже не оборачиваясь на меня, Лоретто бросает через плечо: — Мне и так приходится помнить слишком много всего. Ты не стоишь того, Елисей. И силуэт в идеально приталенной мантии исчезает во тьме навсегда.༄༄༄