༄༄༄
Лоретто оказывается проворнее, чем выглядит в своих несуразных джинсах. А может, просто видит в темноте лучше, чем я. Какова бы ни была причина, по разрушенным коридорчикам мы пробираемся без происшествий и — без помощи магии. После более чем двухмесячного перерыва, за который я ни разу не воровал ауру и не ходил по густой мгле этих осыпавшихся залов, я на удивление хорошо помню каждый поворот. Хоть и волнуюсь, воодушевлённое дежавю всё же щекочет разум, пока я, осторожно прощупывая носком каждый следующий камень, крадусь по расколотым ступенькам. Лоретто идёт за мной по пятам, буквально дышит мне в спину. Ответственно повторяет каждый мой шаг и молчит. Не поучает, как бывает обычно, не ставит мои решения и шаги под сомнение. «Будто и правда какой-то простокровный друг, не учитель». Это льстит и смущает одновременно. Только когда мы добираемся до нужной пробоины во внешней стене, а за ней уже простирается Кабракан, и приходит время спускаться по откосу холма, на котором весь Тик’аль возвышается над остальными землями нашего анклава, Тэйен что-то невнятно и недовольно бормочет. Запинается о корявые, как частокол, корни деревьев и негромко, раздражённо шипит. Однако эти деревья скрывают наш потайной лаз от города, а это важно. Выглянув на дорогу, быстро осмотрев тянущиеся вдоль кривой улочки домики и убедившись, что на ней никого, я наконец расслабляюсь. Делаю глубокий вдох, вкушая полузабытую свободу родных мест и… понимаю, что пахнет не свободой, а пылью. «Никогда раньше этого не замечал», — мой задор снова вянет. Всегда знал, разумеется, что в Тик’але чище, что там, где в Кабракане захолустье и тоска, на шаманских холмах — праздность и райские кущи. «И всё же не думал, что так быстро отвыкну от родины». Оглядев улицу ещё раз, лишь удручаюсь сильнее, замечая переполненные протухшим мусором урны, разбитую брусчатку и обшарпанные, покрытые сырой плесенью по углам стены домов. Всё такое обветшалое, грязное, неприятное… Мне вдруг хочется брезгливо поморщиться, и я не делаю этого лишь потому, что понимаю, что именно так — с надменной брезгливостью — всегда ходили по нашим улицам по своим редким делам шаманы. «Неужели я стал одним из них? Тщеславным снобом? Привередой? Может, сегодня и мне, не Лоретто, придётся играть в простокровку». И как же мне тогда примирить всех, столь разных, в нашем анклаве, если я даже части себя примирить не могу? Если вечно что-то да ненавижу? «Джая была права, на это уйдут годы». Ещё больше печалит то, что, принюхавшись, я осознаю, что сквозь сор и разруху всё же умудряется просочиться запах знакомой выпечки. Как лучик молочного света в пелене тьмы. Этот аромат — ванили и сливок — тянется от стоящего чуть на отшибе от остальных, двухэтажного здания, которое щедро и щепетильно выкрашено красной краской точно засохший пряничный домик глазурью. Пекарня-кондитерская «Трес Лечес» уже закрыта, но её владелец явно только-только испёк свежие коржики, которые будут пропитываться сгущённым молоком всю ночь, чтобы с самого утра завлекать посетителей. Рот невольно наполняется слюной. «Что ж, хотя бы запах любимых пирожных всё так же приятен, как запечатлён в мыслях». Выпечка в этой пекарне, без сомнений, единственная во всём Кабракане способна посоревноваться с шаманскими деликатесами. Её нежный, воздушный, таящий на языке, как сладкое облачко, бисквит… В животе, вспомнившем недавнее злостно-кислое манго, с досадой начинает урчать. Чтобы не бередить нервы ещё больше и не сокрушаться о том, чего мне сегодня не перепадёт, я оборачиваюсь было на Лоретто. Ну, или на то место за своей спиной, где я думал, находится Лоретто, чтобы попросить поспешить уйти с улицы. И непроизвольно ойкаю. Лоретто за моей спиной нет. Лоретто, ягуары тебя подери, уже стоит на крыльце пекарни! И с любопытством заглядывает, приставив ладошку ко лбу, чтобы сонм звёзд не отсвечивал, в тёмное окно «Трес Лечес». Даже не гнушается, как я, при виде грязи под ногами. — Лоретто, мы же торопимся, — шепчу я, сердито, быстро подскакивая. Благоухание сливок и бисквита бьёт в ноздри сильнее, живот урчит громче. — Куда? — отзывается Лоретто невозмутимо. Даже не глядит на меня, продолжая что-то высматривать в окне. — Нас разве кто-то где-то ждёт? Дома не знают, что я собрался наведаться, так что тут не поспоришь. Спорить ни о чём не собирается и Лоретто, ведь, высмотрев что бы там ни было внутри, молча кивает себе же, подходит к двери и вскидывает руку, на кончиках пальцев которой тут же начинают формироваться иссиня-чёрные искорки ауры. Не задумываясь, я хватаю Лоретто за руку. Искры угасают. Лоретто поднимает на меня недоумевающий взор. — Простокровки в джинсах не пользуются магией без амулетов, а мы сегодня здесь вроде инкогнито, — напоминаю я. Неужели не очевидно? Мне что, правда сегодня в опеку играть? Куратор решил поиграть и разгулявшись по полной, раз уж в простолюдина вырядиться пришлось? Я озираюсь по сторонам, но вокруг по-прежнему никого, и единственный тусклый свет маячит лишь из дома на дальнем от нас конце улицы. Однако это не значит, что нас никто не может увидеть и уличить в содеянном. Раскусить. Обвинить во всех шаманских и Монтеховских грехах разом. — И зачем тебе вообще внутрь? — Я не могу заявиться к тебе в дом впервые с пустыми руками, — парирует Тэйен. Смотрит на мою ладонь, всё держащую запястье, на долю секунды больше, чем требует обычное удивление, и снова поднимает глаза на меня. — Не хочешь видеть, как я колдую, колдуй сам. Нам нужен гостинец. Я сглатываю. Отчасти от всё воспаляющего воображение и язык сладкого аромата, отчасти от взволнованно трепыхнувшегося где-то под глоткой сердцебиения. Я действительно схватил куратора за руку, как-то этот шаг совсем не обдумав, и вышло по-панибратски, фамильярно. Развязно. Будто сам себе позволил переступить и без того в последнее время зыбкую черту дозволенного. «Будто Лоретто и есть тот желанный молочный тортик, обласканный сливочным кремом по самую шею, которую хочется бессовестно лизнуть», — при мысли об этом мой пульс учащается. Смелеет и робеет одновременно. Жар приливает к щекам. И пространство между нами — меньше шага, о-ох, — вспыхивает опасным, будоражащим фантазию жаром возможностей. Лоретто игнорирует моё панибратство. Пространство тоже. — Ты же вор, — говорит, кивнув на закрытую дверь. — Воруй. — С магией или нет, я не умею вскрывать замки, — возражаю я, опять сглатывая. Нехотя отпускаю Лореттову так легко отдавшуюся мне руку. — И даже если б умел, хозяин пекарни в ней и живёт. Услышит нас, поднимет шумиху. — Хозяин спит наверху, не услышит. И не нужен тебе замок. Мы теперь за пределами Тик’аля, а значит, можно телепортировать. Просто пройди сквозь дверь. Такая мысль мне в голову не приходила. Сквозь… дверь? А я в ней не застряну? Щепки в лёгкие не воткнутся? Хотя я ни разу не слышал даже о неопытных шаманах с щепками в лёгких, да и верно — с гостинцем в руках в Лоретто точно шамана в моём доме не признают. Шаманы берут, что хотят, — не приносят. Переминаясь с ноги на ногу ещё пару минут в раздумьях, снова обшаривая взглядом улицу, которая до сих пор никому не нужна и нужна не будет, пока самое вкусное место на ней не работает, я всё-таки поворачиваюсь к двери. По идее, это даже забавно, потому что воруем мы для того, чтобы не воровать. Потому что шаманы считаются сливками общества, потомками небожителей, мудрецами чистейших помыслов — официально. Потому что ни один простокровный замок и закон Кабракана по умолчанию не защитит от колдуна, если тот захочет войти. Потому что за каплю магии готовы работать лишь простокровные, а у шаманов магии хоть отбавляй. Какая глупость платить тем, чего у тебя и без того выше крыши, так? Всё равно что воздух взамен предлагать. Да и негоже требовать от небожителя воздух. Небожитель сам его тебе преподнесёт, коль ты заслужишь. Оттого многие простолюдины и боятся сталкиваться в работе с аурокровками, боятся больше, чем когтей дикого зверя у глотки или увязших в болоте собственных ног. Ведь скорее всего трудиться в поте лица придётся бесплатно. Некоторые, однако, наоборот, только к шаманам и льнут — обычно люди с харизмой и… с отбитым чувством самосохранения, полагаю. Моя бабка несомненно такая, раз ей сбрендило заняться шитьём не только обычных платков, но и шаманских мантий, и открыть магазин-ателье, который потом достался моим родителям по наследству. «Хотя, может, она таким образом хотела помочь деду разведать больше о наших врагах, ускорить ход революции?» — размышляю я, силясь сам призвать ауру. Выходит хреново. Лоретто не отходит и смотрит на меня в упор, то ли собираясь включить свой режим куратора и опять начать давать наставления, то ли просто глазея. И мысли теперь про бабку в голову лезут, сбивая. Её любимая чудная фиолетовая, как сама фиалка, помада встаёт перед глазами. И я не видел её лет пять. Она вообще… жива? «Так, стоп». Выдохнув, я делаю очередную попытку нащупать умиротворённое, мятное пламя ауры в сердце. Огонёк среди ледников. Покой среди мотка оголённых нервов. Не получается. «Ну и всё-таки! — вновь начинают роиться, как пчёлы, в голове мысли. Надо додумать, чтоб потом идея не изводила. — Если подобрать ключик к шаману-работодателю, разузнать, как того ублажить и облобызать, не заискивая, можно ж нехило разбогатеть». По этой причине в Тик’але так престижно работать прислугой. И у бабки моей получилось неплохо, ведь пусть мои мамы нынче и не назначают за сшитые мантии цену, всё же получают в благодарность немало аурок. «Интересно, значит ли это, что мне удалось облобызать Лоретто настолько, что мне достался джекпот? Я не то что разбогател, а сам стал заклинателем ауры, — проскальзывает где-то на задворках сознания следом. — Определённо, некоторые так и решат…» Однако в любом случае, что бы там ни было, мысли эти ведут к одному выводу: заявись мы с Лоретто и в эту пекарню в шаманских нарядах, владельцу бы пришлось отдать нам всё бесплатно. Всё. Торт — не мантия, по фигуре не подгоняют, а значит, и отдавать нужно больше заказанного. Неприлично ж вручать небожителю всего один пирожок, верно? Нужно предложить много. Альтруистично, безропотно отдать целый поднос. И пусть шаманы в своих тик’альских стенах скромно едят по кусочку, от подарков всё равно никогда не отказываются. «Отнесём в дар богам», — говорят. Наверное, поэтому пекарня и стоит в самом безрадостном и невзрачном уголке Кабракана — чтобы как можно меньше шаманов, даже случайно, сюда могло забрести. Да и разве нам самим нужно это божественное внимание величиной с целый поднос? Лоретто в таком случае, конечно, с размахом отблагодарит, призвав ауры, поди, на освещение целого дома на месяц, но вот другие покупатели нам спасибо не скажут, если мы волей-неволей оставим их давиться, как я сегодня, одной слюной. «Стало быть, мы своруем в ночи незаметную чуточку, чтобы не отнимать гору при свете дня». Чудодейственно-невероятным образом в какой-то момент мои мысли, разглагольствующие о магии и воровстве, уносятся за облака так далеко, что я сам не замечаю, как аура мне откликается. Едва осязаемое покалывание, как прикосновение к наэлектризованному пледу во тьме, дразнит кончики пальцев. Аура чернеющим свежим дуновением разливается по ладони, наполняя и всё моё тело азартом и силой. Я уже готов начертить нужную на двери руну, позволяющую ауре преобразовывать пространство — мысленно приказать преграде расступиться в дымку тумана и позволить мне беззвучно пройти внутрь, как Лоретто на этот раз хватает за руку меня. Собравшись было возмутиться — или восторженно полезть обниматься? — я поворачиваюсь к Лоретто, но вдруг слышу шорохи за спиной. Шаги. Нас кто-то засёк.༄༄༄