༄༄༄
Ступив в дом, мы оказываемся в крохотном холле, с одной стороны огибающем лестницу, что идёт на второй этаж, а с другой — ведущем за угол, в кухню. На полу тут куча обуви, на крючках на стене груда плащей и курток, включая одну из моих. Всё в точности как я помню, даже половицы так же мило скрипят, приветствуя меня своей обветшалой любовью, и на душе снова становится отрадно при мысли о том, что хотя бы мой дом меня помнит и ждёт. Однако, как только входная дверь закрывается, радости мне не выразить, потому что я оказываюсь зажат между Лоретто и коробкой от торта, которая теперь в руках Кайла. Свободного пространства в коридорчике едва ли достаточно для троих, и мне невольно приходится сжаться и ссутулить плечи, отчего лёгкие сводит, будто их сдавили в когтях. Кайл, несмотря на мои явные мучения в попытке сделать новый вдох, не спешит пойти дальше и пригласить нас за стол. Нет, отнюдь. Вопреки тому, что из кухни тянется аромат маминой печёной картошки, которую, как брат знает, я очень люблю, он будто в пол врос. Может, не уверен, как объяснить домочадцам моё прибытие, ждёт, что я прошмыгну вперёд и сделаю всё сам. «А может, всё-таки подозревает в чём-то Лоретто». Потому что глаз с куратора не сводит. А вот куратор не сводит глаз с портрета. Огроменный портрет в человеческий рост, который стоит у нас под лестницей, внезапно поглощает всё Лореттово внимание. Как приворожённый, Тэйен глядит, затихнув то ли с благоговением, то ли с ужасом. Даже губы слегка размыкаются в обескураженном «о» — нечасто Лоретто позволяет себе подобную откровенность. Поначалу мне чудится, что в темноте и без того уродливый, потускневший от времени портрет вызывает банальную неприязнь, как у меня, но в следующий миг мой разум соединяет цепочку гипотез воедино. «Франсиско де Монтехо», — вот кто изображён на картине. Мой дальний предок, с которого, как мне ныне известно, и начались распри между людьми-переселенцами и местными шаманами. Холст этот неизвестно как уцелел в веках и невесть сколько провалялся у нас на чердаке, пока Кайл его не нашёл и ему не вздумалось поставить его сюда — всем на обзор. «Он ж наш кумир, — заявил брат, — однажды мы снова повесим его в Великом храме, который вновь назовём дворцом. Там всем нам, Монтехо, и место». Краски, разумеется, потрескались, цвета помутнели, однако выведенный кистью завоеватель южных земель стоит на изображении всё так же грозно и самовластно. Держа в руке острый клинок, а ногой опёршись о камень, он словно готов ринуться в бой. Смотрит пронзительно — оценивает порабощённые владения и их жителей сквозь раму как через окно. Если не приглядываться, вообще кажется, что он уставился прямо на нас. Изучает нас, ждёт, что мы будем молить о пощаде. — Нравится? — спрашивает Кайл, всё следя за Лоретто. Лоретто не нравится. Тэйен не отвечает, лишь медленно выдыхает, всё не сводя взгляда с Монтехо, а затем поджимает губы. А потом я чувствую, как Тэйенова рука тайком тянется к моей. Быстрым, но скованным, необдуманным движением Лоретто переплетает свои похолодевшие пальцы с моими, стискивая мою ладонь почти что до жгучего хруста суставов, точно я последняя спасительная соломинка в трухлявом болоте, что засасывает в свою зловонную бездну. Мне приходится прикусить кончик языка, чтобы не ахнуть и не подавиться воздухом, которому в мои сдавленные лёгкие и так не пробиться. — Это наш с Елей предок, величайший из них, — без тени смущения продолжает Кайл, определённо не сделав те же выводы, что и я. Мне стоило бы расслабиться, раз брат решил, что для Лоретто портрет не более, чем произведение искусства, но я не могу, зная, что моего куратора что-то пугает. Сам только ещё больше боюсь. А этот портрет, похоже, и призван пугать, разве нет? Раньше он меня смущал своим до жути реалистичным взором, тяжестью нагрудных доспехов, размером в полный рост… Будто рядом с тобой живой человек, с невесть насколько злым умыслом подкравшийся во тьме незаметно. Теперь же, вспоминая книги по шаманской истории, что я прочёл в Тик’але, начинаю думать, что все эти штрихи пропитаны смертью. Насквозь. Начинаю думать, что ногу Франсиско поставил не на камень, а на чей-то… сожжённый череп? И вон те тёмные пятна поблёкших фрагментов в углах холста, вероятно, вовсе не слезшая краска, как я прежде верил, а кляксы запёкшейся крови, какая была и на журнале Монтехо, который я однажды открыл. От этих клякс в моих мыслях вдруг веет гнилью, безысходностью, могильным ознобом. — Даже чем-то на нас с Елей похож, а? — добавляет Кайл, довольно усмехнувшись. Хвастаясь. И впрямь как закоренелый нарцисс. — Нос, глаза, воинственная осанка. У нас только волосы посветлей. Ну, и мы пока помоложе будем. — Это просто нарисованный старый мужик, Кайл. Ничем он на меня не похож, —ворчу я, мысленно уже раз сто чертыхнувшись. Однако что, если Лоретто тоже так показалось? «Похож ли?..» От такой идеи и от Лореттовой замёрзшей ладони в моей сердце огорчённо ухает вниз. Мы с куратором ведь открывали одни и те же страницы, читали одни и те же сцены: как этот Монтехо рубил своим клинком беззащитных людей, как крики невинной боли сопровождали его каждый шаг, как он клеймил Лореттовых предков и бросал в посеребрённые клетки. Зная всё это о моём прародителе, не те ли сцены волей-неволей выписывало сознание Лоретто изо дня в день при виде меня? Меня в доспехах? С кровью у ног? Лореттовой кровью? А сейчас тут эта картина — точно самые потаённые страхи обрели материальное воплощение, подтвердились. Может, Тэйен и за руку меня держит не потому, что я спасительная соломинка, а потому, что я потенциальный насильник, которого надо крепко схватить, пока он не напал?.. «Тогда повезло ещё, что когда я полез целоваться, меня не задушили. С таким лицом мне и дружба-то перепала чудом». Лоретто, войдя в мой дом, наверное, уже ощущает себя словно в клетке. На прикушенном языке становится горько от этих раздумий. — Ему место давно на помойке, — добавляю я, помрачнев. — Портрет под рамой уже сгнил, поди. — Это первый король наших земель. Герой! — возражает Кайл. Он возражает категорично и назидательно, используя тон, которым всегда говорил маленькому мне, что я веду себя глупо. Подсказывает, что надо бы подумать, прежде чем ляпать первую же мысль вслух, но от его безапелляционности я только чувствую себя сразу ещё глупей. Даже сейчас. Этот тон бы вряд ли сработал, услышь я его сегодня впервые, но старые чувства тут же начинают шевелиться в душе, как детский шлепок под задницу тапкой, от которой машинально уворачиваешься, помня въевшийся в кости трепет, даже когда повзрослел, и моя уверенность сдувается окончательно. — Не нарисованный старый мужик, а реальная историческая личность, наша гордость, Еля. Как и все его потомки, носившие корону, пример для подражания. — Пример для подражания, последних из которых, усевшись на трон, был обманут, отравлен, убит за свои убийства и забыт всеми, кроме тебя, — бурчу я себе под нос. — Я хочу гордиться собой, а не им. — Чего? — Ничего. Пройти, говорю, дай. И торт не урони, он нам дорого обошёлся. Отпихнув брата, сделав наконец-то глубокий, живительный вдох, я прохожу мимо. Веду Лоретто, не размыкая наших рук, в кухню.༄༄༄
Кухня — это всегда хаос. Вкусный, родной, но хаос. Наш дом, пусть и большой внешне, всегда был заставлен мебелью под завязку: новая добавлялась к старой, старая захламлялась вещами, которые выкинуть жаль. Годы шли, прадед оставил дом бабке, бабка матери… Пожалуй, это тоже своего рода история, пусть и не легендарная, какую хранят стены Тик’аля, а скромная, фамильная, без прикрас. Но не потеряться в ней сложно. Сложно и остаться собой, не поддавшись влиянию предков. И вот эта семейная кухонька, объятая хаосом дребезжащих шкафчиков и разномастной посуды, заставленная продуктами и пожелтевшими блокнотами старых рецептов, встречает нас с Лоретто и теперь. Навевает тоску и любовь одновременно. За круглым деревянным столом в центре сидят Кофи, Арьана и Ола, а их мама Рета в платке, предусмотрительно туго затягивающем её чёрные, кучерявые волосы, крутится у плиты, где всё аппетитно скворчит. Припозднившийся ужин в разгаре, и все, как обычно, не теряя времени, о чём-то задорно спорят за едой. Сейчас, на первый взгляд, Кофи и Арьана за беседой очень похожи на мать — те же смелые, крупные черты лица и громкие голоса, но мимика слегка… суховатая, спокойная. А вот восьмилетняя Ола вся пошла в покойного отца — её тонкие губы шевелятся тихо, но зато шустро и оживлённо. И она, несмотря на то, что не застала папу, точь-в-точь как Умар умудряется дружить одновременно со всеми. Болтая ногами на моём стуле, Ола сидит и поддакивает то одним, то другим — да ещё и успевает уплетать печёную картофелину с жареным куриным крылышком между фраз. При нашем появлении, однако, всё затихает враз. Голоса, чавканье, переворачиваемые на сковороде скворчащие крылышки… Гробовая тишина. Лишь швейная машинка продолжает невозмутимо, ритмично стучать из-за двери, ведущей в подвал, где у родителей мастерская, где наша с Кайлом ма ещё не разделалась со своим рабочим днём. И всё же от ритма машинки не легче. Мне становится неловко и жарко под тяжестью четырёх пар карих глаз, застывших на мне. Ожидающих… чего? Объяснений моему внезапному прибытию? Извинений? Шутку? Ища опору, я хочу было стиснуть Лореттову руку крепче, но куратор, будто предоставляя меня родным, выдёргивает свою ладонь из моей. Долгие несколько секунд плетутся со скоростью подыхающего ленивца, пока ситуацию наконец не спасает Кофи. — Еля? — он усмехается, тряхнув своими короткими дредами, лезущими в глаза. — А ты чего, уже все улицы в Тик’але отдраил? — пытается выглядит насмешливым, однако его взгляд тут же обеспокоенно устремляется к Кайлу, стоящему у меня за спиной. Если официальная версия для родителей до сих пор гласит, что я провожу время на исправительных работах, отплачиваясь за несуществующую уличную драку и отмывая шаманские храмы, то Кофи и Кайл знают правду. Знают, что единственная причина, по которой моя каторга могла окончиться раньше планового срока, заключается в том, что их собственный план восстания идёт ко дну. — Нет, я… я только на вечер ушмыгнул, — выдавливаю из себя я, силясь подыграть. Надеясь успокоить и братьев, и маму Рету, которая смотрит на меня с дрожащей губой. «Плакать собирается или ругаться?..» Тем временем Арьане плевать на правду и ложь, и фальшивую драку. Не один я здесь храню шаманские секреты от остальных. Моя названная сестра, будучи студенткой в алхимических лабораториях, прекрасно помнит, как я ещё недавно приходил к ней и Фарису и жаловался, какой у меня несносный, неприступный куратор. Поэтому Арьана теперь таращится… на Лоретто. Лоретто Тэйен, шаман, известный ей не как ценитель обветшалых портретов и пугало в мятой футболке, а как прославленный своей силой и идеальными мантиями, неподражаемый маг всея анклава — знаменитость, с которой она упрашивала меня её познакомить, — стоит прямо посреди её кухни! «Аря узнала Лоретто, Аря в шоке», — вижу это по её расширившимся, полезшим на лоб глазам. К счастью или горю, у меня всё же нет времени даже сдвинуть брови в немой мольбе, чтобы сестра меня не выдала. Потому что мама Рета в следующий миг, всхлипнув, бросается меня обнимать.༄༄༄
Моя мечта наконец сбылась — меня обняли. Пожалели даже. Потом пожурили за безалаберность, из-за которой мне угораздило пропустить все выпускные экзамены в простокровной школе и, как выразилась мама, ишачить у шаманов за подзатыльники. А потом из мастерской пришла ма с растрепавшейся за работой русой косой и в блузке даже более линялой и мятой, чем у Лоретто. Уставшая и, уже по традиции, недовольная целым миром. И ту четверть часа, что мама трепала меня за щёки и ма ещё раз отчитывала, Лоретто — Тому — пришлось тихонько стоять в стороне, притворяясь непритязательным, смущённым мальчишкой, который не знает, как вести себя среди незнакомых людей. Удивительно, но и в эту роль мой куратор вжился почти моментально, будто и прежде приходилось её примерять. А затем мы все сели за стол. Ола даже без соплей и воплей уступила мне моё место, хотя мой стул — её любимый, ведь он последний, который она не успела раскачать до противного скрипа. И вот теперь, наслаждаясь жареной курочкой и слушая, сколько новых мантий мамам надо пошить в кротчайшие сроки для шаманов, заказавших их для выступлений на грядущих испытаниях, я внезапно ловлю себя на мысли, что счастлив. Само собой, это не то счастье, где сердце трепещет, а кончики пальцев дрожат, не самозабвенное и не упоительное как в предвкушении поцелуя, а другое, простое. Счастье в знакомых с детства голосах и улыбках. Во вкусе ужина, который ел сотню раз и точно знаешь, каким теплом он растает в желудке. В уверенности, что здесь тебя знают таким, какой ты есть — со всеми изъянами и страхами, и всё равно любят не меньше. Наконец-то я вновь вспоминаю, о каком доме скучал, пока жил в Тик’але. О безопасной, сумасбродной идиллии, где я… просто есть. И этого уже достаточно, чтобы быть нужным. «А ещё теперь здесь Лоретто. Лоретто!» Для меня это по-прежнему что-то непостижимое. Шаман за простокровным столом — это как сахар с солью. Как лесной пожар, не сжигающий снег. Как прошлое и будущее… в настоящем. «Нет, я наверняка сплю», — в очередной раз бросая искоса взгляд на куратора, сидящего рядом со мной, я наблюдаю, как Лоретто нанизывает на вилку кусочки тушёной с имбирём капусты. Кладёт на язык, безропотно улыбаясь, будто та и правда такая вкусная и полезная, как расписала ма, щедро отсыпав Лоретто в тарелку до того, как я успел её остановить. Да, Тэйен улыбается. Ест и молчит. Слушает беседу, что кипит за столом. На все расспросы отвечает кротко и лаконично: «Как мы познакомились с Елей? Стирали наволочки, как ваш сын и говорил». «Что я делаю в Тик’але? Работаю на шаманов, как все». «Где живу? Где-то там, на другом конце города. В одиночестве и тишине». «Где семья? Увы, нет семьи». И снова молчание. Может, будь на месте Лоретто кто-то другой, такая немногословность показалась бы странной, однако мне определённо достался наставник, который умеет оставаться искренним, в то же время умалчивая ту искренность между слов. Растерянный кивок головой, сострадательно отведённый в сторону взгляд или заинтересованная улыбка в нужный момент, — и вот ты уже ценнее любого другого слушателя. И своим любопытным безмолвием, без толики самобичевания, стенаний и хвастовства, подразумевая то или нет, Лоретто с каждой минутой лишь сильнее подкупает моё семейство. Каждый хочет быть центром вселенной, а Тэйен, как никто другой, может одаривать бескорыстным вниманием. Возможно, это навык. Возможно, талант. Но в моих глазах — колдовство, что интригует и покоряет. Спустя полчаса уже все за столом чуть ли не наперегонки хотят поведать что-нибудь нашему прекрасному гостю, проникнувшись к нему до самой души. Даже Арьана, осмелев, пытается щегольнуть знаниями о магии и мельком, чтобы не выдать нас и себя, то и дело упоминает о шаманских учебниках. Кофи больше не язвит, Ола не чавкает. Мама выключила плиту, а ма, если и придирается, то только к тому, что локти на стол некультурно положил я. Великодушно умалчивает о локтях Лоретто. Единственный, кто меня до сих пор беспокоит, — Кайл. Он тоже молчит, но не улыбается и не слушает никого. Только задумчиво ковыряет вилкой в тарелке. Я постоянно ловлю на себе его взгляд, угрюмый и пасмурный, как зимняя гроза. Может, конечно, он всего-навсего снова поссорился с Шантой, своей невестой, с которой снова тогда помирится завтра и прояснеет. «А может, брат знает что-то, чего не знаю я…» Но пора ли тогда волноваться? Нет, раскуси Кайл Лореттов обман, он бы тут нам руки переломал. «Нет». — А как дела у Шанты? — спрашиваю я у Кайла, подловив момент паузы в разговоре. Чтобы мой вопрос прозвучал ненавязчиво, тут же сую в рот новый кусочек картошки. Внимательно посмотрев на меня, Кайл в ответ ведёт лишь плечами. — Как всегда, — говорит сухо. Опять опускает глаза на тарелку. «Как всегда», — значит, и впрямь как всегда поссорились. Мысленно выдохнув, я киваю. — А я говорила, рано тебе заводить невесту, — тут же встревает вдруг ма. Уже разделавшись с ужином, она устало потирает переносицу своего тонкого носа, будто ну, вот опять объяснять очевидное, и заводит: — Раньше тридцати нечего и думать о свадьбах и детях. Современный мир слишком сложен, а если в нём не найти для начала себя, можно и всех родных в гроб свести. И ладно ты, Кайл. Ответственный вышел. А Еля вон — весь в отца. Разгильдяй. Чувствую, как моё лицо вспыхивает. — Ма-а… — смотрю на неё, потом, не поворачивая головы, многозначительно скашиваю взгляд на Лоретто. Последнее, о чём я сегодня мечтал, это чтобы меня опозорили перед тем, в кого я, пусть, похоже, и безответно, но всё же влюблён. Ма, в отличие от Кайла, намёки понимает отлично. Только вот ей не до них — она знает лучше. На миг подняв глаза к потолку (спасибо, что не закатив), она лишь разводит руками в ответ. — А что, я не права? — говорит то ли мне, то ли Лоретто, глядя куда-то между нами. Лоретто, слава богам, молчит всё так же радушно и непостижимо. — Как ваш с Кайлом папаша, ныне шатающийся в Сент-Дактальоне и не думающий о нас, ты, Еля, и пяти минут на месте не просидишь. Как тебя угораздило застрять в Тик’але, м? С кем ты подрался? Зачем? Сколько раз тебе говорила, вести себя подобающе. «Я не дрался, я воровал ауру для твоего ответственного Кайла», — хочется съязвить мне, но тогда скандала с битьём посуды точно не избежать. Как-то я позабыл, что для ма всё, что связано с обустройством семейного очага, — больная тема. Не знаю, как они с па познакомились и жили до моего появления, но все мои воспоминания о том, как кровные родители сидят за общим столом, объяты цветом едко горящих, как магма, нервозных склок. Может, па и правда такой разгильдяй. «В конце концов, он даже не каждый год вспоминает о моём дне рождении…» А может, ма просто привыкла всё контролировать. Ей не нравится, если никто в доме не моет полы, но когда моют — тоже не нравится. Недостаточно тщательно! Если ты куда-то уходишь и в коридоре попадаешься ей на глаза, надо обязательно доложить, куда и зачем, и когда вернёшься. Зато если прошмыгнуть мимо незаметно, ма может о тебе и не вспомнить до следующей недели, а то и месяца. Потому что будет работать — шить и кроить. Потому что Кайл не умеет подбирать ткани, Кофи вечно теряет пуговицы и путает нитки, Аря начинает спорить в ответ, а я делаю всё слишком медленно, — некому делегировать дело. Как бы все ни старались, ма не пустит задачу на самотёк, будет проверять, корить и переделывать. «Очевидно, па это не понравилось. Он ушёл, чем лишь ещё раз доказал ма, что никто не способен соответствовать её принципам». Удивительно, как мама Рета вообще с ней теперь уживается. — Я же вам только добра желаю, — продолжает ма, глядя теперь аккурат на меня своими строгими чертами лица и зелёными, как тропическая лесная куща, глазами. Не считая формы лица, мы с ней и правда почти непохожи. Наши с Кайлом кудри и голубые глаза пошли в отца. — Я ведь помню каково это, когда тебе двадцать. Когда не хочется ни о чём думать и только наслаждаться собой. — Мне восемнадцать. — Тем более! — цокнув языком, затем, кажется, передумав, вздохнув, она качает головой, отодвигая тарелку. Выражение её лица немного смягчается. — Я помню, что тебе восемнадцать, Еля. Помню, что Кайлу двадцать пять. Я округлила, а ты не слышишь сути. Если бы сама я вышла замуж чуть позже, сначала научившись понимать саму себя, то быть может, мне не пришлось бы маяться с двумя детьми и безответственным мужем. Я бы не работала сейчас без выходных, чтобы покрыть долги. Не бросила бы тебя в детстве на воспитание брату. И сейчас у меня было бы время проведать тебя хоть разочек в Тик’але. В молодости дети на шее — это кошмар, и… — Ма? — на этот раз не выдерживает Кайл. Уж не знаю, намекает ли она на его беременную невесту или на кошмар, каким были в детстве мы с ним, но брату моему этот разговор теперь тоже не нравится. Прочистив горло, он встаёт из-за стола и идёт резать торт. Мама Рета, увильнув от спора, идёт ему помогать и наливать всем чай. Кофи с Арьаной с застывшими на губах усмешками ждут развития событий. Мелкая Ола преспокойно доедает салат. Лоретто всё так же молчит. — Еля, обещай мне, — помолчав, опять начинает ма, — что прежде всего будешь думать головой, а не бегать за глупыми сказками. Все эти малолетние чувства, возникающие на пустом месте от скуки, не стоят и… — Да ладно тебе, Далила, — мягко вклинивается в разговор мама Рета, возвращаясь к столу с чашками и чайничком. — Дай детям простор для мечты, они молоды. В молодости мир сияет яркими красками, каждая эмоция — океан, каждый страх — конец света, а влюблённость — седьмое небо. Когда им ещё позволить себе делать глупости, если не сейчас? — Она умолкает на секунду, ставя чашку передо Лоретто. — И может… это мы разучились радоваться простым вещам, а? Ма цинично фыркает. — Ничего мы не разучились, Рета. Мы научились жить. Выживать. — Тем паче. Дай и им шанс. Если не полюбить жизнь в юности, до старости и не захочется доживать. И разве ты сама не совершала ошибки, которые тогда казались прекрасными, в свои восемнадцать? — Да, я залетела и вышла замуж за идиота. Воцаряется пауза. Я жду, что ма снова дальше начнёт браниться, но, обменявшись каким-то непостижимым, долгим и таинственным взглядом с мамой, она внезапно начинает… смеяться. Натянуто поначалу, но потом всё легче и спокойнее, покачивая снисходительно головой, точно отпуская свои обиды. На глазах её настроение преображается. Поразительно, как наши мамы вечно находят общий язык. Никогда этого не пойму. «Виной тому общее прошлое? Общие синяки, или что?..» Посмеиваясь в унисон, наливая Лоретто чай, мама Рета кивает. — Я тоже встретила своего Умара, — говорит. — И не жалею, хоть его смерть и разлучила нас слишком рано. К тому же, в ином случае я бы не познакомилась с тобой. Разве мы стали подругами не по ошибке? — Нет, мы по ошибке встретились, когда мой муж напился, а твой галантно приволок его в дом, — возражает ма. — А подружились мы очень даже умышленно. В этот самый момент, налив Лоретто полную чашку горячего чая, мама Рета отправляется по кругу разливать содержимое чайника остальным. Кайл приносит торт, раскладывая нарезанные куски по тарелкам, а ма продолжает говорить что-то о том, что любовь с первого взгляда — шаманская чушь, в то время как истинные чувства не слепы, а трезвы и скучны… Уже по наитию скашивая глаза на Лоретто, я наблюдаю, как Тэйен благодарно кивает, получив свою порцию чая, берёт было кружку в руки, чтобы сделать глоток, но похоже, приходит к выводу, что кипяток недостаточно обжигающий. «Лоретто приемлет лишь обжигающие кофе и чай». И теперь, то ли забывшись, то ли решив, что всё внимание всё равно сконцентрировано на других, Тэйен поднимает руку, чтобы нагреть кружку магией. Мельчайшие искорки чернильной ауры начинают зарождаться на подушечках Лореттовых пальцев мелькающими тенями… Паника окатывает меня колючей волной. «Нельзя, нельзя! Только не здесь!» Не задумываясь, я дёргаюсь, чтобы схватить куратора за руку, как сделал недавно у дверей закрытой пекарни. Собираюсь утянуть эту самую руку под стол, где ауру не увидят, однако Лоретто, опомнившись без меня, резко убирает ладонь самостоятельно долей секунды раньше. Я промахиваюсь. Не рассчитав уже приложенную силу, я упускаю Лореттовы пальцы и, отхватив кулаком воздух, теряю равновесие. Чуть было не сваливаюсь со своего стула, но опору моя рука всё же находит. Бедро. «Лореттово бедро». Тэйен застывает. Новая волна окатывает меня. Но на этот раз смесью из стыда, раскаяния и томно-подавленного, дикого, как огонь, желания. Неожиданно. Страшно и… до неприличия приятно. Чувствую, как мышца на внутренней стороне Лореттова бедра напрягается. Как воздух в моих лёгких вспыхивает. Лоретто ничего не говорит, но я явственно вижу, как растерянная тревога мечется в глазах куратора, будто отзываясь на моё прикосновение внутренним охом. Мне становится ещё хуже от осознания того, что я опять приношу Лоретто такой дискомфорт. Но извиняться вслух при всех я не могу. Тэйен же продолжает смотреть на свою кружку, сглатывая, тоже не подавая вида, потому что любой упрёк или возмущение станет достоянием сплетен всего моего семейства, но и дальше непринуждённо улыбаться как прежде, куратор уже не в состоянии. Выражение Лореттова лица превращается в напускную маску отстранённого удивления, будто силясь изобразить банальную задумчивость, но выходит плохо. «Интересно, Тэйен у себя в душе меня сейчас проклинает или надо мной смеётся? — проскальзывает в мыслях. — Или ждёт не дождётся, когда наконец представится возможность сбежать от меня обратно в Тик’аль, запереть дверь своих покоев и никогда больше мне не открывать. Потому что сегодня я точно выгляжу как похотливая скотина, которая сначала полезла обмениваться слюнями, а не добившись своего, взялась лапать у всех на глазах». Однако узнать Лореттовы размышления мне не дано. Я замечаю лишь, как уголки губ куратора едва заметно вздрагивают в оторопи, а может, в подавленном негодовании, а потом ощущаю, как Тэйен заставляет своё бедро вновь расслабиться под моим прикосновением. Лоретто снова натягивает на лицо улыбку, в очередной раз прощая меня, и начинает пить невкусный, остывший чай, усилием воли проталкивая каждый глоток в горло. — …и лучше сразу забудь, Еля, если тоже вдруг решишь провести остаток жизни с одним человеком, — всё продолжает о чём-то ма, разламывая ложечкой свой кусочек молочного торта. — Иначе когда узнаешь, что тот, кого ты любил, раз за разом лгал, сидя бок о бок с тобой, будет уже не до мечтаний, глубиной в океан. — Аг-га, — отвечаю я машинально, не слушая. А сам сгораю от смущения и беспокойства. Мысли начинают бегать в поисках новой темы для разговора, чтобы занять разум беседой, а не жаром в паху, но как назло, мозг горит вместе с телом. Благо, что хоть тело не реагирует так же откровенно, как ночью под простынёй, ведь публичный стыд затмевает всю похоть. Я медленно убираю руку с Лореттова бедра, оглядываю сидящих за столом, но кажется, никто ничего не заметил. Родные, очевидно, и мысли не допускают, что такой шалопай, как я, мог найти объект для сладострастных мечтаний да ещё и уговорить его в дом прийти, раз даже сомневаются, что я умею банальных друзей заводить. «А Лоретто сегодня благодаря своему неуловимому обаянию вообще сидит с ореолом непоколебимой чистосердечности». Даже если куратор заскочит на стол и начнёт, крича грязным матом, пинать тарелки, все, видимо, останутся довольны. Спишут это на лихую шутку или скажут, что жареные крылья всё равно слишком жирные вышли, так что и правильно, выбрось, вредно такое есть. Только Арьана смотрит на меня как-то загадочно. «Но она весь вечер так смотрит». Лоретто тем временем, освободившись от моей горячей хватки на своём бедре, продолжает ещё несколько долгих секунд почти что с судорожной спешкой захлёбывать чай. То ли пытается в нём утопиться, то ли потушить меня через себя, а потом находит способ перевести беседу в новое русло раньше меня. Спрашивает: — А от чего умер ваш муж? — с сочувствием и любопытством Тэйен глядит на маму Рету, как раз вновь севшую в это момент за стол напротив нас, и этим вопросом словно стирает всё только что приключившееся между нами. — Убили? Мама качает головой. — Нет, что ты, — отвечает, помедлив. Тоска проскальзывает в её чертах лица. —Видишь ли, мой Умар работал в шахте по добыче аурных алмазов. В шахтах образуется тяжёлая пыль и глубинные породы выделяют порой различные токсичные для вдыхания газы. Многие шахтёры страдают от болезней из-за этого, вот и Умар не стал исключением. Он слёг с раком лёгких. — Слёг, потому что шаманы отказались его лечить, — вставляет Кайл, сердито пережёвывая корж. Его глаза тут же вспыхивают, поймав свой воинственный азарт. — Отказ помочь умирающему равносилен убийству, так что Том прав, его убили. Умар всю жизнь добывал камни для их ауры, а эти лицемерные аурокровки даже не соизволили проявить уважение к его труду. Прямой пример шаманской гнилой натуры. — Разве рак в наши дни научились лечить? — уточняет Лоретто. — Не будь так наивен, Том, — хмыкает Кайл. — Шаманы умеют лечить всё. На то они и шаманы. Магия может всё. — Или магия не может всё. Возможно, те шаманы, к которым вы обратились, просто побоялись вам в этом признаться и тем самым пасть с пьедестала своего величия в ваших глазах. Вновь за столом повисает идеальная тишина. Однако на этот раз не просто растерянность или удивление, а искренний шок запечатлеется на лицах моих родных. Все глядят на Лоретто, будто увидев впервые, перестав жевать, говорить и двигаться. Даже Арьана, которую ни один шаман давно не застаёт врасплох, притихает. «Никому из них подобная мысль никогда не приходила в голову», — понимаю я. Да и сам я нахожу себя внезапно замешкавшимся. Тэйеновы слова должны были быть для меня очевидны, но всю сознательную жизнь я без сомнений верил, что Умара погубила шаманская алчность, но… никак не шаманских страх. Страх признаться в своём невсесилии. Оказаться равными в наших глазах. Потерять власть. Но разве не страхом ли тоже движима Марисела каждый раз, когда пытается помешать Лоретто её обыграть? Кто она без своего трона? Ещё один правитель из прошлого? Очередной забытый под лестницей портрет? И кто шаманы без своей окутанного тайнами магического престижа? «Обычные люди. Такие же уязвимые, как и мы. Подверженные боли и — смерти». Вижу, что Кайл собирается было начать спорить с Лоретто, гнев и недоверие собирается в уголках глаз моего брата. Глаз внезапно холодных, как… арктический лёд? Никогда даже снег вживую не видел, но мне кажется, вечные ледники должны жалить именно так. Жестоко и бескомпромиссно. Однако всё это видит и наша ма. А ещё она видит всё ту же тоску на лице мамы Реты, блеснувшую в зрачках, кажется, зарождающимися слезами от нахлынувших чувств из прошлого. Нельзя сейчас затевать спор, иначе слёз и воспоминаний об утратах будет не избежать. — Еля, а почему бы вам с Томом не переночевать дома? — спрашивает ма, пресекая все разногласия. Ма дотошно следит за порядком в доме, и сейчас её тяга к незыблемой субординации оказывается как нельзя кстати. Она зыркает на Кайла, тем самым его затыкая заранее, успокаивающе кладёт руку поверх руки Реты, легонько, но нежно стискивая её, а сама смотрит на меня и Лоретто. Ни капли упрямства теперь в чертах ма. Лишь опять проснувшаяся, как по щелчку пальцев, материнская забота, когда она добавляет: — А утром пораньше встанете и вернётесь в Тик’аль до начала рабочего дня, м? Твою ночную отлучку и не заметят. И вы наверняка оба вымотались, пока добирались сюда. К чему ещё тратить силы да и ауру, чтобы телепортировать тебе обратно до тик’альских ворот, а Тому домой на другой конец города? Отдашь гостю свою кровать, Еля, а тебе я вытащу запасной матрас из подвала, постелешь на полу рядом. Всё лучше, чем спать у шаманов в прачечной. Предложение неожиданное, я запинаюсь с ответом. Переглядываюсь с Лоретто, но отказа в глазах куратора не нахожу. Вижу лишь новую незатейливую полуулыбку, с которой Лоретто сегодня живёт в своём амплуа несведущего юнца. И даже недовольной искры в глазах нет. Похоже, несмотря на все мои сегодняшние пусть и незапланированные, но приставания, Тэйен всё ещё не видит причин опасаться возможности остаться со мной наедине. Не знаю, наивная ли это вера в мою безгрешность или недюжинное самообладание, таящее под собой на деле хорошо обузданную рассерженность на оголтелого ученика. Однако в любом случае, выбор места ночёвки за мной. — Ну, если есть запасной матрас… — Шанс переночевать дома и правда греет душу. Да и я до сих пор не нашёл подходящего момента, чтобы обсудить с Кайлом то, ради чего пришёл. Помедлив, я киваю.༄༄༄