༄༄༄
Луна куда-то скрылась, и в коридоре теперь до зябкости темно, но это не беспокоит ни Кайла, ни Кофи, когда они отправляются на третий этаж, а там — к узенькой железной выдвижной лестнице, ведущей на чердак. Чердак в нашем доме всегда был складом ненужных вещей. Причём ненужных настолько, что они валяются тут в буквальном смысле веками — с тех пор, как некоторую рухлядь принёс и забыл ещё наш с Кайлом прадед. «Например, как один прогнивший под рамой портрет». Поэтому мамы нынче даже не пытаются что-то тут разобрать и не суются сюда, давно плюнув на этот тайник, сотканный из паутин, ржавых сундуков и провонявшего дряхлостью забвения. И поэтому-то именно здесь мы всегда прятали серебряные кинжалы, чертежи храмов, ауру, что воровали из тик’альских фонтанов… «Но ведь всё это не годится в качестве оружия, против которого ни один шаман не устоит, — думаю я, карабкаясь во тьму чердака. — Что тогда могли иметь в виду братья?» Во рту оседает привычный здесь вкус горькой пыли. А следом в ноздри мне бьёт чудной запах. Одновременно холодный и горячий, как обжигающий тёплые руки иней. Металлический, мятный, как аура, когда я её призываю, но ещё и колючий, как хлещущий в грозу лицо град. Уже забравшись наверх, я замираю. Ауру поблизости, даже призванную не мной, а наворованную нами с Кофи, я бы не ощущал так враждебно — я бы вообще, наверное, её не ощутил, ведь раньше не чувствовал, а сейчас, как шамана, она должна меня помнить и оттого мне откликаться, потому что большую её часть я пузырёк за пузырьком собирал собственными руками. «Ну, или перчатками». Чужая аура, другого шамана? Вздор, откуда на нашем чердаке взяться другому шаману? В этот дом, кроме меня, ступало лишь две шаманские ноги — Лореттовы. «Лореттовы?..» На кратный оборвавшемуся на губах дыханию миг мне становится дурно от мысли: а что, если их тайное оружие — мой пленённый куратор? Что, если братьям моим всё известно? Они узнали в Томе Лоретто, но не подали вида, разыгрывая и отвлекая меня глупым спором про секс и пряники, пока кто-то из друзей Кайла прокрался в дом, в ванну, и поймал Лоретто в момент уязвимости? Поэтому Кайл постоянно ходил и прислушивался к шорохам за дверью? Следил? У меня пересыхает во рту. «А сейчас Кофи зажжёт на чердаке свет. И я увижу Лоретто, любовь всей моей жизни, связанной и побеждённой среди паутин. С мокрыми волосами, вырванными из-под душа и злым страхом в глазах. С перевязанными серебряными жгутами глоткой, руками и ногами… Мою любовь, безоружной и беззащитной, отчаянно пытающейся вырваться и призвавшей на помощь ауру, которую я сейчас и ощущаю грозно витающей в воздухе». Братья будут Лоретто пытать. Тыкать иголками в попытках углядеть в крови моего куратора ауру. Угрожать расправой, пока Тэйен не сдастся и не выдаст им все секретные ходы Великого храма и все слабости, позволяющие поработить и низвергнуть шаманов… — Кайл! — А? Чего, Еля? Под потолком зажигается лампочка. Моё сердце уходит в пятки, но я не успеваю броситься в бой или ляпнуть лишнего, потому что чего бы мои глаза не ожидали найти, они этого не находят. На чердаке пусто. Точнее, не пусто, конечно — пыль и хлам в наличии, — но Лоретто здесь нет. Нет и других шаманов или людей помимо нас с братьями. Я озираюсь по сторонам, сбитый с толку, но сердце медленно утихает. Непривычное ощущение всё ещё есть, но его источника я не вижу и своей шаманской силой не определяю. — Чего не так, Еля? — повторяет Кайл, оглянувшись на меня с беспокойством. — Я… ничего. Паук по ноге, кажется, пробежал. Уполз уже. Кофи корчит брезгливую, сострадательную гримасу, когда закрывает рядом люк, ведущий из чердака обратно вниз, в коридор. И мы втроём оказываемся заперты в месте, где прежде я обожал часами прятаться от суеты и разглядывать чернильные пузырьки с аурой, мечтая, как однажды все шаманы её лишатся. «Как наивно я тогда рассуждал». Шаманов ведь ауры насовсем не лишить. Можно утратить восприимчивость к ней, как зрение глазами, но лишить? Аура везде: в воздухе, в озёрах и реках, и в звёздах над головой, в наших телах… Весь мир — её душа. Получается, я, сам того не понимая, мечтал отнять у шаманов мир? Не теряя времени, Кайл уже подходит к одному из старых сундуков в углу. Предусмотрительно не смахивая с него толстый слой пыли, чтобы выглядел он таким же заброшенным и забытым, как прежде, Кайл сдвигает тяжеленный бронзовый ящик в сторону, затем снимает одну из рассохшихся досок пола и, довольно ухмыльнувшись, вытаскивает из тайника какой-то неприметный тряпичный мешочек. — Вот, — говорит, протягивая мешочек мне. Взяв тот в руки, я хмурюсь. — Как эта тряпка поможет вам победить шаманов? — Однако под тряпкой, внутри кулька из грубой, грязно-песочного цвета ткани, нащупав, не развязывая мешка, я нахожу какие-то бусины. Не идеально круглые, а кривые и шероховатые, каким бывает натуральный жемчуг. И холодные, как шарики льда. «Вот, откуда исходит ощущение инея». — Это серебро, — подсказывает, стоя за моим плечом, Кофи. Мои любопытные пальцы, всё исследующие содержимое мешочка, застывают. «Серебр… Твою мать». То самое, которое меня теперь ужалит, если я прикоснусь к нему голыми руками. Да и не просто ужалит, а ошпарит, как чай из кислоты, ведь там явно металла больше, чем в каффе на моём ухе, подаренном куратором! При мысли об этом мои дрогнувшие от испуга руки сводит. Я чуть не роняю мешок, но каким-то чудом выходит лишь вцепиться в него ещё крепче. Братья, похоже, воспринимают мою реакцию как восхищение. Переглядываются. Улыбаются. — Мы всё гадали, что не так с прадедовым рецептом эссенции, отнимающем у колдунов власть, — говорит Кайл, закрывая тайник в полу. — Но когда тебя поймали, Еля, гадать времени не осталось, пришлось торопиться, чтоб тебя вызволить. Так вот мой друг Пабло… помнишь Пабло? Который вечно шутит, что повесит у себя дома скелет настоящего шамана. «Как же не помнить, — думаю, таращась на злосчастный кулёк. Благо, мешковина толстая, и мои пальцы не ощущают даже жжения, только противоестественно резкий холод. — Этот Пабло, даже не появившись ни разу, умудрился заключить сделку с советником императрицы, чтобы тебя подсидеть. Только и успеваю, что слышать его имя, проскальзывающее тут и там словно тень. Вот, кто настоящий неуловимый мятежник, не ты, Кайл». — Пабло через знакомых среди патрульных вышел на одного тик’альского стражника, — преспокойно продолжает Кайл, задвигая сундук на место, — который знает тик’альского повара, который неплохо ладит с одним императорским советником, и тот в свою очередь знает толк в алхимии. В общем, этого идиота мы развели нам помочь подкорректировать рецепт, и вот! Сработало. Мы добавили к ауре заговорённую им крысиную кровь, сушёные цветы акации и парочку изумрудов. Выварили всё хорошенько, как и было сказано, в полнолуние на открытом воздухе, а потом залили вином — для вкуса. — Оказывается, яд для шаманов выглядит не что иное, как серебро, — заканчивает за Кайла Кофи, стоящий у меня за спиной. — Но не простое, а жидкое. Внутри каждой гранулы, что ты держись, Еля, жидкое серебро. Прикинь, а? Для человека безвредно, но попади оно в организм шамана… лишит его сил начисто. Мы уже проверили. Перестав пересчитывать жемчужины через ткань, я оборачиваюсь на Кофи. Тот, тощая фигура в полумраке чердака, опять ковыряющая свой заусенец, совершенно серьёзно смотрит вдохновлённым блеском глаз на меня в ответ. Ни капли насмешки теперь во взоре. — Проверили как? — уточняю. — На ком? — Ну, знаешь. Есть тут один шаман, который живёт далеко от Тик’аля. Я сглатываю. Знаю лишь одного шамана, живущего далеко от Тик’аля. «Дедушку Джаи». И разве она не говорила, когда мы в последний раз столкнулись в кафетерии, что её дедушка заболел? Что ей придётся за ним ухаживать и из-за этого пропустить учёбу перед Испытаниями? Вспомнив насквозь прожигающий негодованием взгляд Джаи тогда, я чувствую, как у меня сводит желудок. Даже не знаю, чувство ли это вины перед человеком, который однажды искренне пожелал быть со мной друзьями, или страх от леденящих, без толики иронии в непоколебимом голосе, обещаний не то что не дружить, а уничтожить мою жизнь, если я помешаю её карьере в Тик’але. И я уничтожил. Теперь Джая, — которая как-то встала на мою сторону, когда я подрался с Валто, которая самоотверженно предупреждала меня, что Лоретто, пусть и не взаправду, но собирается от меня избавиться по приказу императрицы, которая клялась мне, что сделает всё, чтобы распри между шаманами и простокровками прекратились! — пострадала по моей вине? Уже? «Война по сути ещё даже не началась, а у нас уже есть пострадавшие». И я, сам того не подозревая, позволил этому произойти. Я, брат повстанца, которому вздумалось спасти меня, не сказав мне как, а я и не подумал спрашивать. Получается, на чьей бы стороне я ни сражался, это всё равно сражение. «Всё равно потери». — Но вы же не сможете накормить всех шаманов серебром, — возражаю. Нет, Кайл не сможет всё испортить, когда мир только-только начал налаживаться! Не сможет помешать Лоретто победить. «Не позволю». — Даже если засыпать эти гранулы с серебром в тик’альскую канализацию, как мы планировали, и они там растворятся, не факт, что каждый шаман пьёт из-под крана воду и… — Не факт, — соглашается Кайл. — Да и на всю канализацию наших запасов не хватит. Поэтому их придётся добавить в еду. Насколько мне известно, все аурокровки едят в одном кафетерии, верно? — И? — И тут-то и наступает твой звёздный час, мелюзга. Ты вернёшься утром в Тик’аль, проберёшься на кухню и приправишь нашей отравой пару кипящих кастрюль. Этого будет достаточно, чтобы пары́ серебра распространились по всему кафетерию и пропитали остальную еду и напитки. Крысиного запаха никто не ощутит, ведь мы добавили вина. Считай, будет аромат терпкого винограда. Никто тебя не поймает. — А если поймают, Кайл? — Сердце опять учащается. Ненавижу Кайлов назидательный тон. У ма такой выходит убедительно, а у него унизительно. — Если у меня найдут серебро, меня сварят в той же кастрюле! Вы с Кофи затеяли всё это, чтобы меня спасти? Или всё же убить? Кайл втягивает щёки, улыбка исчезает с его лица. Понимая, что я не собираюсь бросаться к нему на шею, восхваляя его гениальный план, он опять мрачнеет. Переглядывается с таким же кислым Кофи, скрещивает на груди руки и вновь глядит на меня. — Мы два последних месяца работаем по ночам, чтобы спасти тебя, Еля, — говорит Кайл. — План революции, который отрабатывали годами, мы уместили в два месяца, чтобы успеть вызволить тебя до Испытаний, в которых все раскроют в тебе простокровку. Мы трудимся ради тебя! Потому что мы семья! И несмотря на то, что ты имел дурость попасться аурокровкам на глаза. И ты ещё недоволен? О, прости, что от тебя теперь тоже требуют приложить немного усилий. На последней фразе голос Кайла повышается, разносясь угрожающим, рванным звоном в тёмных углах между металлических сундуков. Однако не пугает меня. Наоборот. Нет, гнев, что так крепко спал в моей душе последнее время, пробуждается ярче, опаляя как полуденное солнце глаза проснувшегося. До тупой боли в висках. Мне не хотелось быть вспыльчивым с Лоретто, но с Кайлом… это как ступать по раскалённым углям. Неприятно, но чертовски хочется проверить, сколько ты выдержишь. — Засунь ты свои усилия, знаешь, куда? — Швырнув мешок с серебром в тёмный угол, я тоже скрещиваю на груди руки. — Вы бросили меня у шаманов почти на три месяца. Меня могли убить в любой день, Кайл! Любой час! И ладно, хорошо, я понимаю, приходить было бы опасно и подозрительно. Но никто из вас даже письма мне ни разу не отправил. Не поинтересовался, хочу ли я вообще, чтоб меня спасали, холодно ли мне, одиноко ли, страшно ли! Не узнал, не повесился ли я от горя, пока ждал. — Не утрируй, Еля, — цыкает сзади Кофи, заставляя меня вздрогнуть. — У нас есть знакомые в Тик’але. Несколько стражников, которым мы доверяем. Они приглядывали за тобой. Сбеги ты от аурокровок, подозрения бы навлеклись на всех нас, но если б всё обернулось прям очень плохо, мы бы тебя, конечно, вытащили в тот же момент. — Когда другого студента убили в моей кровати, это было не тот момент? — шиплю я, обернувшись. — А что другой студент делал в твоей кровати? — начинает было он, опять ехидно причмокивая. — Умирал с перерезанной кем-то глоткой, Кофи! Сводный брат замолкает. Помолчав, Кайл говорит: — Согласен, там не самое удачное стечение обстоятельств, — признаётся. Нехотя. Не извиняется. — Но мы об этом узнали, только когда за тебя уже вступился твой куратор. Какой-то двухсотлетний шаман, которого тебе приписали, а? Который даже не заметил, что ты человек, не аурокровка. — Смеётся. — Старички всегда при виде тебя умилялись, Еля. Особенно, когда ты строишь щенячий взгляд. «Я никогда не строю щенячий взгляд! Даже не умею его строить. Это страх в моих глазах, ты видишь, а не щенков!» — не терпится заорать в ответ. Сплясать на углях и растоптать их в труху, швыряясь золой и плюясь пеплом, даже если это сожжёт меня заживо, как фонтан серебра. Но я не успеваю и рта раскрыть, потому что новая мысль тушит старую. «Им рассказали о кураторе? О Лоретто?» С замиранием пульса я вглядываюсь в лицо Кайла под грязной лампочкой, затем ещё раз оборачиваюсь на Кофи, но не нахожу до сих пор ничего, кроме их незыблемой категоричности. «Нет, им рассказали о двухсотлетнем старичке». Да и сколько шаманов мои братья видели своими глазами на расстоянии вытянутой руки? Одного? Двух? Деда Джаи? Но тот и впрямь наверняка выглядит как старичок; у него деменция, как говорила Джая, и ещё, поди, куча психологических травм после участия в предыдущей гражданской войне. «Пережившие подобное в осознанном возрасте не остаются навеки молоды и прекрасны, если уж выживают». А у Лоретто ничего общего со старичками, каких воображает моя семья. Лоретто — Том, который предстал перед всеми сегодня в джинсах, с неприхотливой улыбкой, давящийся маминой капустой, — это не мой куратор. Это мой друг. Однако этот мой друг оказался единственным, похоже, кто пёкся о моей жизни на протяжении последних двух месяцев искренне — и лично, — а не слушал сплетни увидевших меня издалека третьих лиц, обещая меня спасти когда-нибудь потом, когда звёзды сойдутся, эссенция сварится, подвернётся момент… Что бы Кайл ни говорил сейчас, он бросил меня на произвол судьбы, занявшись планированием отравлений и кровопролитий. Готовый рискнуть мной ради своей революции, о которой мечтал десять лет. И самое печальное здесь то, что, боюсь, Кайл и впрямь всем нутром верит, что другого выхода не было. Что таким образом он меня оберегает — втаптывает в самую глубокую яму, чтобы потом оттуда поднять покрытого коркой засохшей, защитной земли. Так для него устроен мир, очевидно. Кайл привык не спрашивать у других, что они чувствуют, а предугадывать; не поощрять уравновешенные, светские беседы, как расточительные, неспешные в своих жизнях шаманы, а подстрекать на резкие, прямолинейные драки, ожидая, чтобы другие, как и он, выходили победителями с гордыми синяками. Или не выходили совсем. Втягивая носом горькую пыль чердака, раздумывая, я вдруг наталкиваюсь на мысль о том, что и руки я в детстве ломал, и выговоры от школьных учителей получал за свои неэтичные подвиги в виде воровства директорских ключей и прогулов — как раз-таки после того, как на эти подвиги меня вдохновлял Кайл. Учил меня? «Закалял». А теперь я отказываюсь выполнять очередной подвиг. И Кайл этого не понимает. Воспринимает как трусость и ребячливое упрямство. — Погоди, — я гляжу на брата, все ожидающего от меня своим немигающим взглядом покладистости. — За мной присматривали? — «То есть далеко не все те следившие, как я ссу в кустах, были пешками Мариселы? Йен был прав, у Кайла есть шпионы и тайны, которые он не доверяет мне?» Но как тогда можно затевать войну без доверия даже самым близким? И кому тогда остаётся доверять мне? — А почему я не в курсе? — Еля, политика — дело мудрёное, — возражает Кайл, похлопав меня по плечу. Говорит теперь с тягучей, снисходительной интонацией, какой щенков учат не гадить посреди комнаты. — Ни один человек не должен знать всего, когда дело касается стратегий и тактик. А если поймают? Тебя же поймали. Понимаю, ты стойкий, будешь все отрицать, но ты и ненароком сболтнуть лишнего можешь. Лучше всего не знать. «Да, как лучше не знать, например, того, что вы отравили ни в чём не повинного деда Джаи. Интересно, он вообще выживет?..» Эта мысль угнетает. Ощущая себя всё более неуютно, стоя между братьями, которые, намеренно или нет, зажали меня опять между собой, будто я третий лишний — блудный лис в чужой стае, которого вот-вот загрызут, — я аккуратно делаю шаг в сторону. Притворяясь, что просто хочу размяться, начинаю расхаживать по чердаку. Пытаюсь шагами усмирить тревожные мысли. Старые, рассохшиеся доски хрустят под ногами. — Нет, Кайл, правда, у нас же ничего не готово, — начинаю через пару минут ещё раз. Тянет ногти от нервов грызть. Пытаюсь говорить невозмутимым тоном, каким всегда убеждал во всем меня мой куратор, но в горле что-то дрожит. — Там ведь, помимо магии, у шаманов стража, замки на воротах, ягуары… Да и я здесь, меня не убили за всё это время и уже явно не убьют завтра, верно? Нельзя штурмовать Великий храм с кучкой друзей, императрица от нас этого только и ждёт. Братья молчат. Моя речь на них не действует. Но я не сдаюсь. — Думаете, вы тут трудились, я отдыхал? — напираю. — Уж если я пробыл в Тик’але так долго, то тоже что-то да разузнал, так? Неужели вы верите какому-то Пабло, не мне? Пабло растрепал о ваших планах всем, кому мог! Даже рядовые солдаты, одного из которых я просил достать мне аурное кольцо взамен моего конфискованного, знает все ваши стратегии. А советник — его звали Бадар, если что, — который вам помогал с эссенцией, был на следующий день тихо убит. Пабло развёл не его, а вас, договорившись с Бадаром вас подставить после всего этого, за что императрица его без промедлений казнила. По-прежнему нетленная тишина. — Кайл, ты нас всех погубишь. Пожалуйста! Иш-Чель правит анклавом больше двухсот лет. У неё все работает лучше, чем часы, ей даже следить не приходится — разве что отмашки давать. Для неё размазать нас по улицам Тик’аля проще, чем варенье по блину! Она уже, поди, и местечко для наших могил у себя под окнами подыскала. Встретившись с родным братом взглядом, я выразительно замолкаю. Жду, что хоть один из моих доводов заставит его задуматься и что-нибудь уточнить. Но Кайл всё молчит. Не сурово и не цинично, просто… просто. Равнодушно. Без тревоги, без злости, без смеха в глазах. С таким пустым взглядом, пожалуй, стоят в очередях. Когда ни о чём не надо задумываться, нет повода напрягаться. Просто стой. Прозябай. — Нам достаточно лишь учинить неожиданный хаос, и трон наш, Еля, — наконец говорит Кайл, поняв, что я взаправду жду реакции. — Шаманы сильны, но не неуязвимы, особенно, если у нас серебро. А ещё они давно обленились и потеряли бдительность, раз императрицы в анклаве даже и нет. Она в мире духов живёт. — Она есть, Кайл. Есть! Мир духов — сказка для создания её ореола непревзойдённости. Она живёт в храме, выглядит на двадцать и глумится над такими, как мы. Я познакомился и с её главным советником Тихоном, и с ней. Она его племянница. Её зовут Марисела, она знает, что мы с тобой потомки Монтехо, знает, где живёт наш отец и какие мантии шьют наши мамы. Она предлагала моему куратору должность убитого советника, а мне личное обучение и место при своём дворе, пытаясь помешать мне вернуться к вам и всё это рассказать. Даже… приглашала меня провести с ней ночь. На этот раз после моих слов не успевает воцариться и мига молчания. Кайл с Кофи начинают хохотать тут же. — Личное… Провести ночь? С тобой? Ха, Еля, а я-то почти поверил. — Зубоскаля, Кофи пытается шлёпнуть меня по плечу, но я, всё нарезая круги по чердаку, как ураган в банке, увёртываюсь. — А ты, смотрю, чувство юмора развил, пока жил среди аурокровок. Молодец, так держать. Злоба новой, ледяной стрелой пронзает меня до костей при виде их сверкающих в улыбках зубов. Они не воспринимают меня всерьёз. Ни на секунду! Никогда не воспринимали. В их глазах я младший брат, синоним катастрофе, запасной игрок, но никак не мнение, к которому стоит прислушаться. «Зачем я тогда распинаюсь?» Топнув ногой, я останавливаюсь. — Я не буду травить шаманов, — говорю. «Потому что не хочу никого убивать, потому что Испытания должны состояться, а Лоретто — в них победить». — Потому что ничего у нас не выйдет, нас раскусят. Кайл перестаёт смеяться. Кофи так и остаётся стоять на месте, но Кайл делает шаг ко мне, отчего мне приходится перестать топтаться по кругу, ведь места для манёвра на заставленном рухлядью чердаке не остаётся. — Еля, тебе шаманы чего-то наговорили? — спрашивает Кайл. Я замираю, когда он подходит. В противовес мне, в самые ответственные моменты Кайл не ёрзает и не топчется, а встаёт как вкопанный. И это его непредсказуемое спокойствие отчего-то даже больше пугает. Его широкоплечая фигура теперь почти что зажимает меня в углу. Так всегда начинается драка. — Н-нет, Кайл. Просто… — Я понимаю, тебе страшно рисковать, но без этого никуда, — обрывает меня он. Смотрит в упор сверху вниз, пришпиливая и взглядом к стене. Клаустрофобное чувство. — Или что, ты хочешь, чтобы мы и дальше жили под гнётом шаманов? Чтобы наши родители до смерти работали день и ночь, подрывая здоровье за хлеб, пока аурокровки веками беспробудно пируют? Хочешь состариться в провонявшем гнилой крышей доме, пока твоё законное место в тик’альском дворце занимают спесивые извращенцы? — Я… — Ты хочешь просыпаться под новости о том, как твои школьные друзья исчезают посреди ночи или становятся жертвами якобы улизнувших преступников, хотя все знают, что это плата за честность? За попытку выразить недовольство которым патрульные забивают одних неугодных палками посреди улиц, а других, как тебя, уводить в шаманские храмы и приносить в жертву никому не нужным богам? Не всем повезёт притвориться учеником старикашек, как тебе. — Нет, Кайл, всё не так, я… — Замолчав, прикусываю язык, когда стальной взгляд брата пробегает по моему лицу. Мысленно поёжившись, я с тревогой, пробежавшей гусиной кожей по рукам, пока всё вжимаюсь в стену и паутины, вспоминаю, что в отличие от своего куратора, — предусмотрительно снявшего все каффы и кольца прежде, чем выйти в Кабракан, — сам я притащился домой с безделушкой на ухе. Мои кудри за последнее время отросли и теперь прикрывают уши, но если Кайл присмотрится, точно увидит кафф. Отполированный кафф не похож на неприглядный кожаный браслет на руке, определяющий мой обязательный статус студента; подаренная Лоретто серёжка изящна и гармонична. Украшает, не обязывает. Вряд ли Кайл узнает в каффе в этом мраке сплав с серебром и подумает, его младший брат такой дерзкий бунтарь, — нет, решит, что я, тот, кому всегда было плевать на свою внешность и уж тем более цацки, напялил какую-то блестящую дребедень, какую любят носить аурокровки, потому что эти самые аурокровки мне что-то наговорили. «Переманили на свою сторону? Подкупили? Одурманили?» Тогда точно ударит. Я слишком часто был свидетелем того, как этот Кайлов охладевший, придирчивый взгляд становится предвестником его разбитых костяшек и чужих сломанных носов. — Но если ты даже вдруг и прав, и Иш-Чель известно что-то о наших планах, Еля, — добавляет Кайл, кафф не заметив и опять уставившись мне прямо в глаза, — то может, сейчас наш единственный шанс попробовать нанести ей удар, пока она нас и так не казнила. Неужели ты предпочтёшь умереть, не сражаясь? Не попытавшись отомстить за наших прародителей? За отца Кофи? За своё свободное будущее? Ты с нами, Еля, или ты против нас? Я сглатываю ещё раз, но пересохшее горло отказывается смачиваться. И сердце в груди уже будто и не стучит даже, а наоборот — стынет. «Ты с нами или ты против нас?» «Тебя побили шаманы или тебя избить нам?» Я не знаю. Я колдун без волшебного рода, простокровка без цели, щенок, загнанный в гнилой угол… не знаю! «Отказ играть по его правилам работает куда лучше… заставляет задиру чувствовать себя бесполезным», — вдруг вспоминаю слова Лоретто. Только вот как мне отказаться от правил? Если бы только я не был частью анклава, который делит всех с рождения на своих и чужих, добрых и злых, умных и глупых, правильных и неправильных… Если бы мог, как Первокровная, иметь возможность наблюдать из-за сцены, никому не мешая и не помогая одним лишь своим существованием. — Я… Я наблюдаю, как за спиной Кайла Кофи поднимает брошенный мной в угол мешочек с серебряными жемчужинами, подходит и вновь протягивает мне. Смотрит на меня так же неумолимо и угрюмо, как кровный брат. Единственное, что в этой жизни Кофи воспринимает всерьёз, без пошлых шуток и лени, так это шаманов. Тех самых, которые отказались лечить его отца. Тех самых, которым он поклялся отомстить и быть Кайловой верной, свирепой тенью, пока своего не добьётся. «И Кайлу это нравится», — понимаю внезапно. Ему нравится сама идея того, что с нашими предками однажды поступили несправедливо. Потому что раз некогда мы проиграли, то ныне пришёл черёд победить, так? Мы теперь заслуживаем нечто большего, великого, лучшего. Это-то и наделяет Кайла краеугольным смыслом жизни. Запальчивостью. Властью. Даёт ему право верить, что он пишет историю, по праву является частью мироустройства — не потому, что он избранный Вселенной герой, нет, а потому что он жертва. «В моих страданиях виноваты они, а я, праведный мученик, душой чист!» Если же всё это окажется ложью, жертва напрасной, боль надуманной… мы будем овцами, заблудившимися без стада в тёмном лесу. Не войдём, как Иш-Чель в историю, сгинем в забвении, будто нас и не было вовсе. «Я зря сегодня пришёл домой». Мне нечего сказать братьям, у них всё давно решено, и моё мнение, моя жизнь, в масштабах их войны не имеет тут никакого значения. Могу переубеждать, кричать, плакать… но уже поздно что-то менять на ходу. Если уж тонешь, оттолкнуться, чтобы всплыть на поверхность, сможешь лишь ото дна. Только вот, правда, можем ли мы вообще обвинять шаманов в наших невзгодах? Обвинять друг друга в мирских бедах? Марисела отравила короля Монтехо, а Монтеховские предки взяли в рабство родителей Мариселы до этого. И вряд ли ведь поработители приплыли в эти земли потому, что были счастливы в своих, так? Может, их тоже изгнали из дома, угрожали расправой… Тогда, листая страницы истории назад и назад, ища первого виноватого, не окажемся ли мы вдруг в какой-нибудь первобытной пещере, где один кроманьонец случайно схватил палку-копалку другого, получив за это по голове и решив отомстить? А потом, — ещё веселее, — окажется, например, что тот, стукнувший по голове, и был предком всех ныне живущих? Что тогда? Мы все виноваты? Все невиновны? Тогда не глупо ли было изначально делиться на своих и чужих, добрых и злых?.. Ведь принцип явно бракованный. Никто же не делит людей по цвету любимых трусов или палок. Абсурдно! Но не всё ли это абсурдно? Может, в другом мире людям бы и не пришлось одеваться и притворяться, и носить каффы и маски врагов, чтобы выживать. Можно было бы просто… жить. Как семья. Вместе. На душе становится заунывно и одиноко. «Как, мать вашу, я могу объяснить всё это братьям, помирить весь мир, бьющийся насмерть веками, один?» Как уместить историю человечества, идеи о равенстве, которые Лоретто пришлось вдалбливать в меня аж два месяца, за одну секунду, ту, до которой уже сжавшийся в недовольстве Кайлов кулак разобьёт мне лицо? Нет, я так ничего не добьюсь. Остаётся лишь покачать головой. Опускаться на дно. — Ладно. — «Сам не зная, во что ввязался, я уже начал эту игру много лет назад, и теперь, чтобы её завершить, придётся идти до конца». — Да. — Я принимаю из рук Кофи смертоносный мешочек с серебряными жемчужинами. — Конечно, я с вами, а не против вас. Мы же семья. Братья одобрительно ухмыляются. — Молодец, — говорит Кайл, потрепав меня по щеке. — Хороший мальчик. Только вот ничего хорошего не зарождается в моём сердце в этот момент.༄༄༄