༄༄༄
Оказавшись в своей старой комнате, я медленно выдыхаю. Не включая свет, в сумраке закрываю распахнутое окно, сквозь которое сквозняк и начавший накрапывать дождик решили залить письменный стол, стоящий напротив, и — замечаю Тэйеновы джинсы с футболкой, оставленные на стуле рядом. Вещи сложены точно такой же дотошной, аккуратной стопочкой, какой куратор складывал и мою фуфайку на балконе. «Интересно». Тик’але у Ло такой привычки не было. Это нервное? Или виной всему тоска по своему дому? «Хотя, может, Ло просто хотелось поддержать порядок». Судя по чистоте в комнате, мама тут за время моего отсутствия всё перешерстила. Хорошо ещё, что я не прячу в комоде презервативы, как Кофи. «Или плохо? Они мне сегодня нужны?..» Пока я, вслушиваясь в шорохи в коридоре, жду, тело моё вроде бы остывает, приходя в норму. Уже было хочу выйти обратно, озаботившись, что куратору вздумается отправиться к Оле и читать ей до утра сказки, но Ло наконец появляется. Заходит, вертя трофейную шоколадку в руках, и немо наблюдает, как я тут же закрываю дверь, подпирая её стулом. — Чтобы никто не вошёл, — говорю, поймав на себе вопросительный взгляд. — Замка на двери нет. Ло хмурится. — Комната же твоя. Кто-то может войти без спроса? — Теперь нет. Ло протягивает мне шоколадку, я качаю головой. Не нужна мне она, мне нужен куратор. Однако этот куратор опять не спешит ко мне подходить, а сам я не уверен, как действовать. — Не стоило говорить Оле, что браслет тот шаманский, — добавляю я, медля. — Она теперь всем растреплет. А шаманов любят далеко не все в нашем окружении. — В том-то и фокус. — Бросив тогда шоколад на стол, Ло вновь поворачивается ко мне. Вглядывается в моё лицо во мраке. — Никто не поверит, что на плюшевой кошке настоящий колдовской артефакт, если всем об этом известно. Так, ребячливая выдумка. Хвастовство. — Он правда исполняет желания? — Конечно. Разве не исполнил твои? «Надеюсь, ты смотришь на меня не только благодаря побрякушке в оправе». Когда я так ничего и не отвечаю, Ло делает шаг ко мне, но — всё равно останавливается на расстоянии полувытянутой руки. Глядит на мои голые плечи, ловит мой взгляд, снова смотрит на плечи… Будто бы сомневается. И я сам вдруг тоже понятия не имею, как поступить. Подойти и поцеловать? В губы или, может, в шею? Погладить по щеке? Неторопливо или смело? Нежно? Или чересчур нежно не так уж и приятно. Не чувственно. «Как холодом по холоду — никаких ощущений». Тогда, наверное, стоит сразу затянуть Ло в свои объятия и повалиться вдвоём на кровать? Нет, слишком рано. Я столько, столько раз прокручивал подобную ночь в голове, но в моём воображении-то она всегда была идеальной. Без начала и конца, неуклюжих моментов и растерянных переглядок. В своих мыслях я точно знал, чего хочется Ло, а чего хочется мне… Однако на деле не знаю, и теперь не уверен, как спрашивать. Обсуждать очевидное же глупо. Нелепо. Не соблазнительно. Делаю шаг навстречу. Ло ждёт. Поколебавшись, берусь расстёгивать три оставшиеся нетронутыми мной пуговицы на рубашке Лореттовой пижамы. Руки дрожат. Слышу, как Ло приглушённо во тьме дышит. Оставляет прикосновения горячего воздуха на моей щеке, но по-прежнему не действует в ответ. «Но почему?» В тапочках, без своих любимых тяжеленных ботинок, куратор не настолько уж и выше меня. Мне даже не придётся вставать на цыпочки, а Ло нагибаться, чтобы достать до губ друг друга — мне достаточно будет шею вытянуть, а Лоретто лишь чуть склонить голову. Всё же Тэйен мешкает. Колеблется. Словно тот драгоценный момент, что утопил нас в наваждении на балконе четверть часа назад, куда-то пропал, и теперь между нами опять пропасть. Мы оба жаждем её преодолеть, только… не видим переправы. Словно Ло боится позволить себе что-то чувствовать. Я же боюсь, что Ло опять застынет и перестанет чувствовать вовсе. Пугает, что и сам я могу струхнуть, если эмоции захлестнут с небывалой мощью; пугает, что мне не понравится — как уже было с Рори; пугает, что понравится так сильно, что я не смогу больше думать ни о чём другом ни завтра, ни послезавтра… ни вообще жить без Ло. А как мне тогда жить и — соответствовать стандартам и ожиданиям двухвекового шамана? «Один, два… три». Пуговицы выскальзывают из петелек. Я осторожно стягиваю рубашку с острых плеч, и Ло расслабляет руки, давая той слететь вниз. Рубаха беззвучно падает и так и остаётся валяться на полу у наших ног без всякой дотошной уборки. Мы с Лоретто равноправно остаёмся каждый по пояс обнажены. Сердце вновь учащается, отправляя пульс жаром вниз живота, но я заставляю себя не напирать. Смакую момент, изучаю. Ло не произносит ни звука, лишь следит за мной, и я позволяю себе потратить минуту-другую, чтобы полюбоваться формами куратора так, как никогда прежде. Не как учителем, а как другом. Как вожделенной красотой, которая создана этой ночью для восхищений. В детстве я боготворил шаманов, как сошедших с небес. Таких сказочных, нереальных, прекрасных… И сейчас вдруг ловлю себя на том же чувстве, только куда более ярком. До безумия завораживающем. Сказка ли или дурные эндорфины, но внезапно уверен, что нет в мире ничего обаятельнее Лореттовых пышных, угольно-чёрных ресниц, окаймляющих мудрый взгляд, и чуть вздёрнутых внешних уголков глаз. Лореттовых выточенных ночными тенями высоких скул, губ, кадыка и шеи, которая переходит в ложбинки ключиц… «Нет, такого со мной точно никогда ещё не бывало». Кто бы мог подумать, что чтобы влюбиться в чьё-то тело, мне придётся сначала полюбить душу? Я провожу ладонями по Лореттову животу и напряжённой груди, по рукам, ощущая, как по ним начинают бежать мурашки… «Наконец-то, реакция, с которой не поспоришь». До сих пор, кажется, лишь мой организм откликался на каждый вздох. Куратор же рассудительно и трезво разрешал себе ровно столько вожделения, сколько можно в любой момент отключить. Стоял на берегу, пока я барахтался на волнах влечения. Даже когда Ола нас подловила, один я оробел. В то время как на лице Ло появилась маска с повседневной улыбкой в мгновение ока. Хочется верить, что это просто годы муштры и шаманской выдержки, инстинктивная привычка, вылившаяся в безупречный контроль над разумом и духом, а не целенаправленное желание оставаться на берегу… «…и терпеть меня из прагматичной вежливости». Изгибы мышц на Лореттовых плечах безупречно ложатся мне в ладони. А потом — мои пальцы находят шрам. Тот, что под правой ключицей, оставшийся от моей неудачной попытки залечить рану, нанесённую клинком Мариселы. Уязвимая кожа на шраме даже нежнее, чем вокруг. «Но такая же горячая». Уже собираясь наклониться и поцеловать этот шрам, я мимоходом поправляю прядь Лореттовых волос. И… на миг зависаю. Ни разу не прикасался к Тэйеновым волосам так осознанно, а теперь понимаю, что они и правда на ощупь такие же мягкие, как и на вид. Как дорогущие шёлковые нити, струящийся водопад, лучи солнца, из каких ткут свои мелодии нимфы… с чем там ещё сравнивают в библиотечных книжках? «Мягкие, тонкие-тонкие, но такие крепкие», — не терпится собрать копну чёрных волос и намотать всей длиной на кулак. Чтобы лишь ощутить их силу. — Дёрнешь меня за волосы или попытаешься поставить перед собой на колени, — говорит вдруг Ло, — врежу тебе по яйцам, и на этом закончим. У меня сводит челюсти. Так и застыв с несколькими локонами, запутавшимися в моих пальцах, я сглатываю. Перевожу опешивший взгляд на Ло — Ло глядит на меня, не мигая, в ответ. — Я… и в мыслях не было. Лоретто моргает. Похоже, сначала удивившись, потом растерявшись, а потом пристыдившись, отводит глаза. Издаёт странный звук, похожий на оборванный стон и смех одновременно. — Забудь, — говорит. А потом Тэйен наконец подходит. Не дав мне возможности спросить, чем навеяна столь точная формулировка, Ло кладёт мои ладони себе на бёдра. Прислоняется ко мне с толику слишком уж нарочитой дерзостью, голая грудь к груди, а следом мой пах и Лореттов встречаются. Но даже сквозь ткань штанов это заводит. Забыв обо всём, я невольно охаю, и Ло ловит мой выдох, припадая своими губами к моим. Поцелуй выходит не самый обольстительный, томный, но сдержанный, вкрадчивый. Такой ненавязчиво тихий, как бриз, гонясь за которым, не знаешь, то ли тебя ждёт в следующую секунду порыв, сбивающий с ног, то ли всё стихнет. Ло целует меня не в полную силу, расчётливо, будто всё ещё думая о своём, и лишь отвлекает языком, пока бёдра с медленным, тёплым ритмом трутся о мои, заставляя мою кровь снова разбегаться огнём по венам. А затем ритм нарушается, разбушевавшийся жар на миг ослабевает, и я понимаю, что Лоретто использует этот миг, чтобы сунуть руку между нами и двинуться ею вниз. Ниже моего солнечного сплетения и пупка, под резинку штанов и трусов, будоражит кожу ловкими шаманскими пальцами, устремляющимися всё ниже… Мой пульс стучит где-то там же, отзываясь, мысли путаются, и мне чудится, я вот-вот разучусь не то что думать, а говорить. Буду лишь охать. — Я занимался этим всего раз, — выпаливаю, пока ещё осталась воля признаться. Крепче впиваюсь пальцами Ло в ягодицы, встревожившись, что они передумают, потому что Лореттова рука уже остановилась, так не обхватив меня под резинкой. Разочаровавшись? Испугавшись? Открыв глаза, понимаю, что Ло до сих пор на меня не смотрит. Губы приоткрыты, щёки даже во тьме горят, но глаза опущены, и я не могу увидеть в них мысли, не говоря уж о чувствах. Если я, нервничая, дрожу как листок, Лоретто наоборот — стекленеет. И ничего непонятно. — Всего раз и… с человеком, на тебя не похожим, — добавляю, смущаясь сам. Но ведь всё равно ничего не получается изыскано и изумительно, как во моих снах, так уж лучше пусть никто не возлагает больших ожиданий. Тем более, если судить по сказанным до этого Ло словам… я теперь пуще прежнего боюсь ненароком сделать что-то неприятное. «И, очевидно, Первокровная не выбирает себе в подмастерья девственников, как все судачат». А я ненамного опытнее такого. — Не уверен, что умею доставлять удовольствие. Лоретто затяжно молчит. Очень затяжно. Опять думает. Боги, ну как можно в такой момент вообще думать? «Мой разум бьётся в истерике». — Что значит с человеком, на меня не похожим? — спрашивает наконец Ло. Рука выскальзывает из моих штанов, оставив всё в них раздосадованным и холодным. Теперь жалею, что признался. — Значит с девушкой. — «Просто мне не хочется, чтобы тебе думалось, что я сравниваю». Неужели «не похожим» прозвучало как «с правильным, с простокровным, в отличие от тебя»? Повисшее секунду назад непонимание испаряется, и я слышу, как Ло фыркает в темноте. Мои ладони со своих ягодиц не убирает. — Ну, а у меня этого не было уже… — Складка морщинки вдруг пролегает у Ло между бровей. Лоретто явно пытается сосчитает. Не может. — Уже давно, Еля. Меня не привлекают люди, которым я не доверяю, а доверие я не раздаю. Но это же не сложнее, чем магия, верно? А с ней мы оба разобрались. Прильнув своей щекой к моей, точно успокаивая и меня и себя, Ло делает глубокий вдох, выдох, вороша мои кудри и точно запоминая мой запах. — И не надо доставлять мне удовольствие, — шепчет мне на ухо как секрет, щекоча дыханием мочку. — Ублажать меня — последнее, о чём я попрошу, Еля. Просто будь собой. Наслаждайся собой. Я хочу тебя настоящего. В следующее мгновение Лоретто юркает прочь из моих объятий. Я не успеваю за Тэйеновым проворством и остаюсь с пустыми руками; груди сразу становится зябко, бёдрам одиноко. Не робею я в ту же секунду лишь потому, что вижу, как Лореттова фигура, очерченная отблесками грома, отражающимися в окне, идёт не к выходу, а к столу у того окна. Ло быстро перебирает сложенные на стуле у стола свои вещи, портя безупречную стопку одежды, вытаскивает что-то из кармана джинсов и снова поворачивается ко мне. — Насколько мне удалось разглядеть у горячих источников, это твой размер, — говорит Тэйен. Сжав опустевшие руки в кулаки, я в растерянности покачиваюсь с носков на пятки. Смотрю на Ло, потом на маленькую коробочку с таким же маленьким пузырьком, что демонстрируют мне Лореттовы пальцы. Разжимаю кулаки. «Что-то не сходится». Откуда у Ло в кармане… презервативы со смазкой? — У тебя всё это спланировано? Ло пожимает плечами. — Нет, — говорит. — Но не вини меня за то, что готовлюсь к любому исходу заранее. Когда я так и остаюсь неопределённо, неподвижно безмолвствовать, куратор сам подходит обратно ко мне. Вертит свои припасы в руках, задумчиво на них глядя, кусая губы. — Если я… если позволю тебе сделать со мной сегодня всё, что угодно, Еля… обещаешь не причинять мне боль? — спрашивает вдруг Ло. Тихо-тихо, едва слышно, будто это что-то опасное. — Всё, только не дёргай за волосы и не ставь перед собой на колени. Если можно. «Если можно?» Уже даже так? Поражаюсь. Насколько нужно мне доверять, чтобы сказать подобное? Чтобы, будучи в моём доме, в моей одежде, со мною наедине за запертой дверью, быть готовым ещё и добровольно отдать мне всю без остатка власть над собой? При мысли обо всём этом у меня сердце плавится. С одной стороны, где-то в глубине души мне льстит, что чем ближе я узнаю Ло, тем больше вижу обычного человека со своими страхами, сомнениями и изъянами сродни моим, а не флегматичного шамана без малейшей слабости. Не бездушную силу, которой чужды мирские беды, а сердце, что трепетно чувствует всё в груди. Но с другой… «…куратор никогда не рассказывал мне не только о своей семье, но и о личной жизни. Но даже у отшельника история-другая за двести лет жизни не может не найтись, ведь так?» Такие, как озвученная сегодня, просьбы не появляются из ниоткуда. А значит, в памяти у Ло есть что-то — кто-то, кто причинил боль, которая сквозь годы жжёт непобеждённой паникой изнутри. «Как же, должно быть, страшно». Иначе почему Тэйен не пасует перед вооружённым врагом, но немеет, когда кто-то подкрадывается во время сна на диване? Почему может дать сардонический отпор любым словесным нападкам, но не чужим губам напротив своих? — Обещаю, — говорю таким же шёпотом в ответ. Слышу, как Ло выдыхает. На этот раз спокойно, бесхитростно, без наигранной гордости. Будто наконец всецело расслабившись, отчего осанка перестаёт напоминать натянутую струну, а руки прекращают безустанно вертеть реквизит. Лоретто позволяет себе отдаться эмоциям без остатка, не думать без устали, шагает мне навстречу и — впивается мне в губы, попутно вкладывая мне в руку презервативы, пока оттесняет к кровати. Меня снова окатывает лавиной возбуждения. Даже не от новых прикосновений, а скорее от мысли о том, что я единственный, кому Ло себя отдаёт. Увлёкшись поцелуем, который теперь получается пылким, голодным, почти что яростным, мы запинаемся о ноги друг друга. Перешагиваем матрас на полу. Падаем на кровать. Оказываемся лицом к лицу, телом к телу, путаясь среди одеяла и простыни, и я ощущаю, как Лоретто впервые за всё это время твердеет против меня. Обидно, что в моей комнате нет роскошной двуспальной кровати, какие стоят в Великом храме. Мы едва помещаемся на этой вдвоём, и подушка глухо сваливается с края, когда кто-то из нас задевает её локтем. Лежать теперь неудобно. «Но к чёрту». Я не отпущу Лоретто, чтобы её достать. Ло вновь лезет рукой ко мне в штаны, стягивая их без церемониальных зазрений совести, успев в какой-то момент на ходу вскрыть пузырёк со смазкой и начиная прерванное со скользкой размеренностью. У меня мысли взрываются белыми всполохами, когда Тэйен проходится пальцами по моей возбуждённой длине. Вообще перестаю соображать, что к чему. «Я. Схожу. С ума». Схожу… Не представлял, что всё во мне там умеет с истомой пульсировать. На одном лишь интуитивном знании я продолжаю исследовать губами Лореттовы очертания. Раз за разом целую ключицы, нахожу губами справа маленький шрам. Прохожусь языком по бархатной, лишённой растительности коже под челюстью. Снова целую губы и кончик носа, и трепещущие ресницы… Хочу обнять за шею, чтоб было удобнее, но Ло вновь категорично перекладывает мои руки себе на талию, и я понимаю, что делаю, только когда Тэйеновы ягодицы уже остаются в моих руках без штанов. Это плохо. Это катастрофа, мать вашу! Потому что меня и без того качает на каких-то волнах из вспышек на солнце и аурного пожара, прошивая по всему позвоночнику искрами. А когда Ло обхватывает мой член со своим одновременно, начиная потирать друг о друга… — Переста-ань, — жалобно вырывается из пересохшего в сбившемся дыхании горла. Лореттовы пальца прерывают ласкающий ритм. Но не отпускают. — Не хочешь? — спрашивает Ло. Я не открываю глаза, которые опять успел в какой-то момент зажмурить. Стискиваю Лореттовы ляжки в отместку сильнее, вонзаюсь пальцами в кожу — не больно, разве что грубо, — но это не помогает умерить мой пыл. Кровать слишком узкая, Тэйен слишком близко, и я не могу думать, ведь моё тело превратилось в моток оголённых нервов. Я только чувствую, чувствую, чувствую… жар. Мне плохо. И очень хорошо… — Не надо так, а то я… Слишком рано… Тогда… — Кончишь мне в ладошку до того, как успеешь в меня войти? Будто чашкой ледяного чая мне в лицо плеснули, меня это трезвит. Эйфория перестаёт опутывать руки и ноги, возвращая мне моё тело, но спокойнее не становится, когда я слышу, как Ло вслух задаёт вопрос, который самого меня заставляет алеть, если лишь в мыслях его повторяю. Меня тут же топит странная смесь из вожделения, страха и ненависти в ответ. Ну зачем, зачем было произносить это вслух, Ло? «В моей высокопарной мечте подобного не было!» А по другому сценарию я вообще играть не умею. — Не говори пошлости, тебе не идёт, — бурчу, не размыкая зубов. То ли чтоб отомстить, задев, то ли просто спасти свою ёкнувшую браваду. — А как тогда мы друг друга поймём, если оба будем молчать? Когда я ничего не отвечаю, Ло наконец отпускает мой член и, путаясь в одеяле, которое вообще непонятно зачем ещё здесь, снова кладёт руки мне на щёки. Не обижаясь, не злясь, тихо обнимает моё лицо и шепчет мне в губы: — Пошлость — это секс, купленный в переулке за деньги, Еля. А мы с тобой занимаемся любовью. Правда? Последнее слово звучит негромко, почти неуверенно. И я теперь сожалею, что вспылил. — Любовь — это красиво, — продолжает Ло, заставляя меня заново млеть от своего голоса. — Это очень, очень красиво. Прямо как ты сейчас передо мной. Я машинально тянусь губами к Лореттову лицу, когда то оказывается рядом. От Лоретто пахнет зубной пастой и моим гелем для душа, таким терпким, знакомым, ненавязчиво хвойным запахом, который усыпляет все опасения. И, конечно, от Лоретто пахнет Лоретто. Не знаю, как это, — запах власти и ранимости. Солнца и луны. Ло не даёт себя поцеловать. Чувствую, как Тэйен вместо этого перекатывается, забираясь на меня верхом. Длинные волосы рассыпаются шатром вокруг. — Еля? Еля, посмотри на меня, — всё нашёптывает Ло, требовательнее, пробуждая во мне жгучий спазм, когда зажимает коленями мои бока и пришпиливает к кровати всем своим весом. — Посмотри на меня, пожалуйста. Ты такой красивый, я хочу видеть твои глаза. «Красивый? Представляю себя неуклюжим, полыхающим бревном, запутавшимся в одеяле и тебя с собою запутавшим». Поглаживая Лореттовы бёдра, чтобы успокоиться, ощущая, как тесно и сладко в них напрягаются мышцы, пока Ло меня ими держит, я всё же осмеливаюсь приподнять веки. Побаиваюсь, что опять зардею как первоклашка, но в первый миг во мраке не видно ничего, а потом… Потом с удивлением понимаю, что Лореттов взор, что устремлён на меня, какой-то совсем уже больше не трезвый. Не уравновешенный и не вдумчивый, каким был всегда, а… экспансивный и воодушевлённый, лихорадочно-пьяный. Блестит развеселённым зноем. Сияет. Ло улыбается, держит мой взгляд долю секунды, точно купаясь в моей душе. — Тебе придётся помочь моему телу расслабиться, Еля. — А… — Пальцами. Сначала пальцами. Обещаю не трогать тебя пока что, если это тебя торопит. Только сейчас догадываюсь, что Лореттовы руки до сих пор перемазаны в смазке, и та оставила следы на моих щеках, на которых эти руки лежали. Ну и пусть. В этом есть своего рода шарм, в этом неправильном хаосе. Искать пузырёк среди простыней мне не хватит выдержки. Так что я быстро стираю собственными пальцами порцию смазки с щеки и тянусь во тьме к Ло между бёдер… Ло замирает, когда я нахожу заветное место. Мой палец начинает входить неуверенно, неумело, но проскальзывает легко. Находит ласковое тепло внутри и… меня опять кроет. Приходится прикусить себе щёку, чтобы не сдаться. Внутри Ло нежнее, чем в лепестках у цветка; горячее, чем полдень. Всегда думал, что подобные описания привирают, а тут… «Я могу наслаждаться им вечно». Не знаю, как Лоретто сдерживается, не вздрагивает, как я, когда я ввожу палец глубже, а лишь снова меня целует, обнимая за плечи. Второй палец входит смелее. Но становится уже туго, и я пытаюсь разгладить тепло изнутри, чувствуя, как Лореттово тело мне отзывается, медленно, очень медленно расслабляясь. «Но ведь я брат повстанца», — мелькает на задворках сознания. Шаман должен со мной сражаться, не расслабляться при мне! «Я брат повстанца». Мне полагается калечить и причинять шаманам боль. Тэйен — шаман; колдун и ведьма в одном лице. Потомок той силы, что отняла у моей семьи трон, — мне нельзя любить эту силу! Мы враги. Заклятые враги. «Мы друзья». Мы любовники… Жарко… Третий палец. Лореттова спина выгибается в первый миг, а потом Ло сдавленно стонет. Сильнее хватает меня за плечи, роняет голову, утыкаясь мне в шею. По какому-то полу-здравому, полу-туманному наитию я начинаю что-то шептать, переполошившись, что Лореттов голос услышат в доме, умоляю быть тише, но Ло, кажется, находит в этом просьбу потерпеть. И… терпит. Рвано дышит мне в шею. Дрожит. Дышит. — Прости, — я чмокаю Лоретто в висок. Ло в ответ лишь отрывисто выдыхает. А потом кольцо мышц привыкает, пропускает, обнимает меня, и Ло вдруг начинает двигаться моим пальцам навстречу. Совсем чуть-чуть. Нерешительно. Дышит ровнее. И словно тоже, как я, постепенно теряя контроль над собой, Ло падает на меня. Тэйенов обмякший было в момент стона член снова твердеет, упираясь мне в живот, и моё сердце реагирует на него новым огненным импульсом. Лоретто Тэйен, один из сильнейших шаманов Кабракана, а может, и всего мира. Половина анклава пресмыкается при виде Лореттова колкого взора, половина — не смеет мечтать и о слове, брошенном в свою честь. Остерегаются и благоговеют. Смотрят, но не подходят. Уважают, но робеют. Это загадка, несокрушимая мощь, которой никто не годится в пару. Никто не может к ней прикоснуться; никто не рискует с ней заговорить; не знает, что скрыто за фасадом небесно-голубых мантий. И никто не догадывается, как Ло умеет таять в чужих руках. В моих руках. Эти стройные ноги, зацелованное лицо, шёлк волос и доброта души. В моём доме, в моей постели. Мои. Злой шаман, деликатная личность. Лоретто выбирает меня, хочет меня, любит сегодня меня. Я — вор, господин и бог, которому принадлежат этой ночью все тайны. Когда мне кажется, что пальцы уже сделали своё дело, что можно уже не кусать себя за щеку и не терпеть, Лоретто, уловив мою попытку посадить себя прямо, решает вдруг встрепенуться. — Нет-нет-нет, — шепчет, засуетившись. — Нет, ты должен меня обнимать, Еля. И прежде, чем я успеваю смекнуть что да как, Ло переворачивается, укладываясь на правый бок и утягивая меня с собой рядом. Лореттова спина оказывается прижата к моей груди, Лореттовы ягодицы — к моему паху. В такой позе на кровати нам для манёвра с трудом хватает пространства, но… О боги и духи, когда Ло льнёт всем телом ко мне так развязно и рьяно, будто электрический ток пробегает по мне, опаляя до самых пяток. Опять приходится кусать щёку. И искать в темноте презервативы, завалившиеся невесть куда, пока Тэйен собирает спутавшиеся, растрепавшиеся по нам свои волосы и перекидывает себе за плечо, чтобы те не мешали. «Надо научиться заплетать куратору косу», — отмечаю про себя я, силясь разобраться с резинкой. Все скользит из-за смазки, а от эмоций руки не слушаются. Когда же я, наконец пристроившись, начинаю входить, Лоретто перестаёт суетиться. Сначала было пытается вести себя грациозно, сгибает ноги в коленях, чтобы нам было удобнее… А потом я обвиваю Ло за талию сзади, прижимаю к себе, делаю первый толчок, от которого сам хмелею и тону в ласке, и слышу, как Ло хватает ртом воздух. Грация пропадает бесследно. Тремор прокатывается по Лореттову телу волной, и Ло содрогается как от лихорадки. Горячей, упоительной, порочной лихорадки. — Только не спеши, — шепчет Ло. Слова едва различимы, смешиваясь с приглушёнными стонами. — Не спеши, Еля… Медленно… Глубоко… Потом быстрее и жёстче. Я не понимаю смысла этих слов. Понимаю лишь, что кровь стучит в моих жилах. Я проваливаюсь на дно океана и парю в небесах. Понимаю, что уже не остановлюсь. Не смогу… Не стану. Да и зачем? У меня здесь Лоретто. Лоретто, человек, который прятался в моих объятиях, когда мучали ночные кошмары. Улыбался, когда я таскал из кафетерия апельсины и слойки. Отмывал мои пальцы от крови, когда погиб Валто, и слушал изо дня в день те бредни, что я рассказывал о себе и своей родне. Защищал меня от Мариселы, учил колдовать… Лоретто разделяет со мной свои книги, каффы и секреты. Искренне верит, что я достоин куда большего, чем быть всю жизнь третьим лишним. И — теперь так нежно раскрывается предо мной и так жадно, будто я молодильный эликсир, меня в себя принимает… Лоретто доверяет мне своё тело. Тело — последнее убежище в этой жизни, когда не остаётся ничего. Можно потерять дом, родину, семью, но тело — твоё до последнего вздоха. Это храм, тайник, сейф для потаённых закоулков души. Можно посадить человека в клетку, связать, ранить… Но пока у тебя есть живое тело и разум, пока есть выбор, о чём думать и что чувствовать, — ты свободен. Когда мир становится безжалостен и прискорбен, спрятаться можно лишь в своём теле. Раствориться в мыслях, рассеяться в тепле груди. И Лоретто доверяет мне своё тепло. Добровольно отдаёт мне свои мысли и чувства. Свою свободу, свой выбор. Меня сносит какой-то маниакальный, дикий восторг, когда я вижу, как Лореттова спина выгибается, когда я вхожу ещё глубже. Голова Ло запрокидывается, руки себя ласкают. Приглушённые стоны не перестают сыпаться с губ, и Тэйен начинает двигаться мне навстречу, дыша со мной в унисон. Даже не знаю, что влюбляет меня сейчас сильнее: то, что Ло наслаждается мной или собой. Столь самоотверженно и бесстрашно забывается в созданном мной моменте, лишается всех своих оборонительных стен, отдаёт себя мне на милость, отчего я ощущаю себя только сильнее. Хочу целовать, вдыхать, сгорать… Хочу стать с этой силой единым целым. Лоретто — это аромат густого леса после дождя. Это горькие лесные ягоды и сахарная пудра, таящая на кончике языка с уклончивой нежностью. Оставляющая за собой таинственное, тоскливое послевкусие с ноткой упрямой надежды. Это шелест старинных фолиантов и звон драгоценного серебра. Блеск чёрных глаз и излом лукавых улыбок. Это власть. Покровительство. Месть. Беспощадная и сострадательная. Бездна, в которую не страшно кануть бесследно. Объятия, глубокие и смелые. Поцелуи, страстные и робкие, лёгкие и дурманящие… Лоретто — это мудрость и покой. Вызов правилам и устоям. Забытая традиция, риск и искусство. Скромность и вожделение. Похоть и целомудрие. Небо — и земля. Это прикосновения длинных пальцев, ловко и гордо украшающие мою кожу благодатью мелких мурашек. Это холодные руки. Горячие губы. Это шёпот, резонирующий рассветом в моей груди. Раскат грома и прыжок веры. Божество, по сладострастной ошибке оказавшееся в моих сетях. — Еля… — Ло судорожно сглатывает, поворачивая голову. Ресницы полуприкрытых век всё трепещут, искусанные губы дрожат. — Я… ты… — Мысль теряется в новом стоне. Заводя левую руку назад, Ло тянет ладонь к моей щеке, но в мраке или порыве пылкой неразберихи цепляется за мою шею. Стискивает её сзади, пальцы вязнут в моих вспотевших кудрях. С каждым новым толчком Лореттовы бедра, чувствую, горят всё сильнее, одновременно напрягаясь и млея против моих. Потерявшись среди вихря эмоций, тело ластится к моему, подстраиваясь под мой темп. Всё продолжая что-то шептать, Ло глядит на меня через плечо, чтобы что-то сказать, но я, будучи давно не в состоянии слушать и соображать, приподнимаюсь на локте и просто накрываю Лореттовы губы своими. Тэйенов голос глохнет у меня в глотке, обжигая меня изнутри. Мурашки разбегаются по всему телу, я вхожу снова и снова, быстрее, быстрее… Ло ахает мне в губы. Выпустив мои волосы, опускает руку, пробегает ладошкой по моему боку и хватает за бедро как свою давнюю собственность, пока второй рукой всё помогает себе. В огне этих прикосновений невозможно рационально судить, но мне кажется, я теперь понимаю, почему люди воспевают любовь в серенадах. Понимаю, что такое слышать, а не слушать. Жить, а не выживать. Потому что я не представляю, как дожил до этого момента. Вся прежняя жизнь — серое небо по сравнению с радужным переливом блаженства в этом моменте. Плевать, если это взбалмошность, глупость, гормоны. Ради чего ещё жить, если не всего этого? Это счастье. Это любовь. Смысл. Суть. Мы с Ло две галактики, столкнувшиеся со вспышкой. Мы созданы друг для друга. Куратор мой. Душой и телом. «Навсегда». Лоретто продолжает мять моё бедро, то царапая кожу, то сжимая. Мешая мне двигаться, то отталкивая, то прижимая к своим ягодицам крепче. Требует от меня невесть чего. Я не могу больше поддаваться, не сбив свой настрой, поэтому хватаю Ло за руку, чтоб не встревала. Выходит высокомернее, чем стоило бы. Тэйен вздрагивает, совсем невпопад, когда рука оказывается поймана и обездвижена. В ловушке, в тисках. То ли возмутившись, то ли испугавшись, куратор тогда тянет ко мне правую руку, которой всё это время ласкал себя. Пытается приподняться или перевернуться, но я не готов уступить, и в итоге мы лишь теряем равновесие и падаем снова. Лоретто остаётся на животе подо мной. Одеяло беззвучно скатывается на пол, кровать предательски скрипит, баламутя ночь. А я с трудом уже понимаю, где чьё тело. Не знаю, где я и что вокруг, не слышу, не вижу… Всё неважно. Пожар. Перед глазами фейерверк из экстаза. В порыве страсти ловлю и второе Лореттово запястье своими руками, вжимая их в кровать. Вжимая Ло в кровать. Тэйен охает, пытается было вырваться, а потом, точно вспомнив, что рядом лишь я, вдруг резко сдаётся. Ловит воздух ртом, терзает кулаками простыню. Раскидывает ноги шире, выпятив ягодицы мне навстречу, и — тем самым позволяет мне войти резко и жёстко. И совсем глубоко. Хриплый стон срывается с Лореттовых губ, утопая в простыне. Чувствую, как Ло извивается, млеет, плавится, теряясь в первом моменте оргазма. Мышцы во всем Лореттовом теле натягиваются и содрогаются, заходят рябью и затихают. Как отныне и навсегда этот момент принадлежит нам. И я ни о чём не жалею.༄༄༄
Разгорячённые и вспотевшие, мы лежим во тьме на мятой простыне, потеряв счёт времени. За окном стучит завистливый дождь; лунный свет, просачиваясь в комнату сквозь тучи и шторы, резвится на нашей разбросанной по полу одежде. Идеальный хаос. Лоретто лежит теперь на спине, глаза всё так же полуприкрыты, но уже в полудрёме, однако крепкий сон ещё явно не одержал верх, потому что Лореттов палец снова и снова вычерчивает свой знак бесконечности на моей руке, обнимающей за талию. Моя кровать не годится даже для банального сна на двоих, так что мне остаётся место лишь на то, чтобы устроиться на всё том же боку, на краю рядом. Закинув ногу на Лореттово бедро, чтобы не свалиться, и уткнувшись носом в Лореттово плечо, я балдею, горжусь моментом… Не знаю, почему не спит Ло. Но сам я изо всех сил держу себя на зыбкой границе бодрости. Перевозбуждённой, уставшей волей стараюсь растянуть этот безупречный миг, насытиться им сполна. Всё тело ноет от приятного изнеможения, разморённая кожа, как после бани, грезит оставаться среди нежности простыней. «Я в раю». Когда Ло начинает возиться во тьме моего рая, я крепче обхватываю талию куратора. Ло замерев, вздыхает. Я улыбаюсь. После сотни таких объятий они, очевидно же, должны были давно надоесть, но выходит иронично, наоборот — кружат голову только больше. Становятся роднее. Я прижимаю Ло к себе, как наивные облака звёзды. «Если такова первая любовь, я хочу, чтобы она стала последней. Была вечной». — Еля, мне надо в душ, — укоризненно говорит моя звезда, когда не удаётся выпутаться из моих объятий молча. И добавляет совсем не так поэтично, как поют мои мысли: — Мы оба липкие от пота и смазки, которая к тому же засыхает у меня между ног, премерзко стягивая кожу. И презерватив надо выкинуть. Пол, куда ты его бросил, неподходящее место. — Но нам же уютно. Ещё пять минут? — Пять минут, и я вернусь. — Но ты уже не будешь мной пахнуть. — Я здесь, чтобы пахнуть? Фыркнув в ленивом протесте, я зарываюсь в Лореттовы локоны, рассыпавшиеся опять вокруг нас по подушке, которую мы-таки подняли с пола. Не отпускаю. — Если ты мне сейчас не дашь хотя бы расчесаться, — не сдаётся Ло, — то с утра тебе придётся распутывать в моих волосах колтуны. — С радостью. — Засранец ты, Еля. — Я влюблён. Ло вновь вздыхает. Но не уходит и даже больше не спорит. Мы проводим в тишине ещё пять минут, а может, и двадцать. К счастью, ночь сегодня какая-то бесконечная — я ей благодарен. Когда моё сознание всё-таки не выдерживает, проваливаясь в мир снов, сквозь тяжелеющие веки я улавливаю, как Ло поворачивает ко мне голову. Задумчиво, долго глядит на меня. Улыбается. Опять вычерчивает свой знак бесконечности, но теперь на моей щеке, касаясь краешка губ. Шепчет что-то тихо-претихо, как запретную колыбельную, а потом тоже закрывает глаза. — …если бы ты только не был Монтехо, — доносятся до меня слова то ли Ло, то ли уже моих бессмысленных сновидений. — Прости, Елисей.༄༄༄