Па де де

Берлин. Нет, конечно, я бывал здесь раньше — сложно ни разу не оказаться в городе, откуда летает такое количество лоукостеров, если любишь путешествовать, а денег всегда не хватает. Так что я, разумеется, добросовестно прошелся по Унтер-ден-Линден, посмотрел на Бранденбургские ворота и обогнул по периметру зоопарк, взглянул издалека на Рейхстаг и надолго завис над Бойсом в старом здании Гамбургского вокзала, мысленно беседуя с его мертвым зайцем. И все же настоящий город, я прекрасно это осознаю, я до сих пор не знал совершенно, и потому знакомство с ним приводит меня в состояние ненавязчивой, но непрерывной эйфории. Больше балета — ну или хотя бы с той же интенсивностью — я люблю только прогулки по новым местам. Подозреваю, что для нормального функционирования мне просто необходимо переставлять ноги, неважно, каким образом и в каком направлении. Я двигаюсь, следовательно, существую — примерно так выглядит моя персональная формула бессмертия. Первые несколько дней я живу у Джуффина. Это кажется странным, и чувствую я себя, мягко говоря, неловко, но с другой стороны, времени на поиск жилья мне не дали, хорошо хоть удалось забежать на четверть часа в рижскую квартиру и покидать в рюкзак хоть какие-то вещи: в момент, когда я ставлю подпись под контрактом на работу в труппе сэра Халли, мой новоявленный шеф как ни в чем не бывало сообщает: — Самолет через два часа. А в ответ на откровенно шокированное выражение моей физиономии просто выкладывает на стол билет на мое имя — в один конец. Зато бизнес-классом. Так что это именно он вообще-то виноват в том, что я оккупирую одну из его спален и регулярно занимаю маленький репетиционный зал в роскошной квартире в Штеглиц-Целендорфе. Добираться отсюда до театра не слишком удобно — теоретически. Сам я еще ни разу не бывал там, несмотря на то, что болтаюсь в городе уже неделю. Когда я интересуюсь у Джуффина, зачем нужна была такая спешка с отъездом из Риги, если он не намеревался немедленно припахать меня к работе, тот только отмахивается. — В театре от тебя сейчас толку не больше, чем от ватного молотка. Лечи ноги, ищи жилье и осознавай, что больше не в училище. И я, разумеется, подчиняюсь. Старательно берегу подживающие после пуантов ссадины, не забываю тщательно разминаться. И гуляю, гуляю, гуляю, впитывая всем собой аромат отцветающих лип, и каштанов, и табака на вечерних улицах, огни баров и непривычную уху резковатую речь, смех съезжающихся на летние фестивали студентов и разноголосье туристов. Джуффин выдает мне первый аванс — увидев сумму в контракте, я дважды переспросил, не перепутал ли он количество нулей — и я проматываю его почти мгновенно: на кофе во всех попадающихся мне по пути кофейнях (если учесть, что в этом городе их может быть и по три штуки на один дом, становятся примерно ясны истинные масштабы моих деяний), на кое-какие вещи первой необходимости (к примеру, покупаю себе наконец новое трико и гетры для разогрева). А потом наступают выходные, и я спускаю все, что у меня осталось, на многочисленных барахолках, скупая всю очень симпатичную, но совершенно ненужную ерунду у меланхоличных усатых торговцев антиквариатом. Шеф над моими сокровищами только посмеивается и советует, в какой еще район города прогуляться на разведку. Возможно, он полагает, что рано или поздно я в своих странствиях наткнусь на подходящую квартиру, но пока что этого не происходит, и я чувствую себя так, словно внезапно получил наследство от незнакомого мне пятиюродного дядюшки. Поэтому вечер воскресенья застает меня врасплох. — Завтра будем знакомить тебя с новыми коллегами, — как бы между прочим говорит Джуффин, набивая трубку, и сердце у меня екает от нетерпения и страха. — Придется тебе изменить график и отказаться от сна до полудня. — Даже не представляю, как переживу такой удар, — я не в силах заставить себя перестать улыбаться. — А кого я завтра увижу? Джуффин на удивление легкомысленно пожимает плечами. — Кто-нибудь да соберется. На следующее утро я, разумеется, чувствую себя отвратно: от волнения не проспав и двух часов, поднимаюсь я с мутной головой и не менее мутным желудком, словно последние дни только и делал, что беспробудно пил. Шеф, заметив мое состояние, втискивает мне в руки кружку кофе, а приготовленную для меня порцию завтрака предусмотрительно притягивает к себе — проглотить сейчас что-либо существенное я не в состоянии. — Я собираюсь ввести тебя в «Маленькую смерть», — говорит Джуффин, филигранно выбрав момент между двумя моими глотками. Это он правильно: от известия я чуть ли не вижу со стороны, как распахивается мой собственный рот, а глаза начинают сверкать маниакальным блеском. — В какой состав? — осторожно, чтобы не спугнуть удачу, осведомляюсь я. — В первый, разумеется. Стоило ради чего-то другого выдергивать тебя из лап Нью-Йоркской труппы. — А вы выдергивали? — удивляюсь я. — Я что-то не припомню поступавших от них предложений. — Просто я успел первым и ты согласился. Жалеешь? — Да вы что! — содрогаюсь я. — Еще большую концентрацию Баланчина в своей жизни я бы не вынес! — Возможно, зря, — очень серьезно говорит шеф. — Однажды он уже сыграл в твоей жизни ключевую роль. Не удивлюсь, если не в последний раз. — Мне больше по душе Килиан, — честно отзываюсь я и поднимаюсь из-за стола, выражая полную готовность начать как можно скорее.

***

Первое, что я вижу, открыв дверь в репетиционный зал, — это несущийся прямо на меня оранжевый смерч. Пока я в некотором ступоре соображаю, в какую сторону деться от этого стихийного бедствия, само бедствие завершает невероятно быструю серию шене и внезапно замирает так близко передо мной, что я вижу рисунок на радужке его смеющихся глаз. — Это у нас Мелифаро, — комментирует Джуффин, протискиваясь в зал из-за моей спины. — Здорово! — Мелифаро протягивает мне руку, и я с удовольствием ее пожимаю, разглядывая очень правильное, очень классическое лицо — с такими только и играть положительных персонажей с исключительно благородными помыслами. — А ты, значит, Макс? Тот самый, чья ладная фигурка в пачке и на пуантах так понравилась шефу, что он предложил тебе место в труппе? — На самом деле контракт я получил только когда все это снял, — я подмигиваю новому коллеге и наконец делаю несколько шагов вперед, оглядывая громадный двусветный зал с роялем у дальней стены и, неожиданно, письменным столом почти у самой двери. — Мое рабочее место, — поясняет Джуффин, проследив за моим взглядом. — Здесь думается лучше, чем в том тесном закутке, что считается моим кабинетом. — И столовая ближе, — подсказывает из-за рояля полноватый человек, лицо которого кажется мне смутно знакомым, но вспомнить, кто это, отчего-то не выходит. — Кофа Йох, — представляет его шеф. — Один из лучших, на мой взгляд, композиторов современности, по неведомой мне причине все еще остающийся нашим аккомпаниатором. — Это все из-за зарплаты, — заговорщическим тоном сообщает мне Кофа. — Свободному художнику, даже якобы гениальному, живется обычно куда голоднее, чем продавшемуся на хорошую работу за кругленькую сумму. — Очень вас понимаю, — улыбаюсь я в ответ. И тут же оборачиваюсь, потому что за моей спиной негромко хлопает дверь. Новоприбывший неспешно подходит к нам и в полной тишине исполняет перед Джуффином такой идеальный поклон, что даже если бы я никогда не видел фотографий этого человека, а только читал его словесные описания, мне бы немедленно стало ясно, кто передо мной. Шурф Лонли-Локли, скандинавский принц, премьер труппы. Величайший дар северных земель мировому балету со времен Эрика Бруна. «Волшебные руки» — так его прозвала пресса, — и сейчас, глядя на узкие длинные кисти, только что бывшие в движении и вдруг застывшие, словно окаменев, я осознаю, насколько в кои-то веки правы журналисты. — Шурф, я уже миллион раз говорил тебе, что поклоны необязательны, — вздыхает Джуффин. — А я на каждый раз из этого миллиона отвечал вам, что их требует субординация и мое собственное мироощущение, вам ли не знать, — невозмутимо парирует он. — Так что до тех пор, пока они просто необязательны, а не запрещены, позвольте мне... — Хорошо, хорошо! — шеф воздевает руки вверх в защитном жесте. — Смотри, сэр безупречность, не спугни новичка, — он покровительственно кладет руку мне на плечо. — Это Макс, я о нем рассказывал. Эй, Макс, отмирай, уже можно. — Лонли-Локли сломал нам новенького? — в притворном отчаянии заламывает руки Мелифаро. — Джуффин, вам придется снова куда-нибудь ехать, искать следующую жертву! Шеф крепче сжимает мое плечо, и я наконец вижу, что премьер держит передо мной протянутую для рукопожатия ладонь. Я поспешно за нее хватаюсь — пальцы у него прохладные, но меня отчего-то встряхивает, словно от ожога. Я понимаю, что шеф это тоже заметил, и отдергиваю руку, будто испугался продлить касание еще на секунду. Это тоже не ускользает — прежде всего от самого Лонли-Локли, — и он, едва заметно мне кивнув, отходит к станку. — Ну, вы знакомьтесь, — рассеянно бросает шеф, провожая премьера задумчивым взглядом, и оставляет меня среди все прибывающей труппы. Некоторых из них я знаю — видел на фотографиях или в записях: Меламори Блимм, солистку балета Парижской оперы, в свое время с громадным скандалом ушедшую в берлинскую труппу. Нумминориха Кута, сменившего чуть ли не дюжину учебных заведений, прежде чем увериться в танце как в главной страсти своей жизни. Кекки Туотли, пришедшую в балет уже во взрослом возрасте из художественной гимнастики. Остальные сливаются в моей голове в хоровод удивительно разных лиц, имен и судеб, запомнить которые с первого раза мне оказывается не под силу. И все те полчаса, пока я улыбаюсь, пожимаю руки, киваю в ответ и оглашаю свое краткое досье, по просьбе слушателей особенно подробно расписывая генеральный прогон выпускной «Серенады», Шурф Лонли-Локли размеренно и методично разминается у станка в каком-то одному ему ведомом внутреннем неспешном ритме. Он слишком высок для танцора — это сразу бросается в глаза — но, в отличие от большинства людей, и не пытается прятать свой рост. Всей длиной своего почти двухметрового тела он пользуется мастерски, заставляя работать каждую микромышцу в нужное время, и следить за этой работой внезапно оказывается не менее увлекательно, чем за пляской огня. — Макс, можешь сегодня работать вон там, — Джуффин окликает меня, и я наконец соображаю, что уже несколько минут стою посреди зала в гордом одиночестве, совершенно неприлично уставившись на премьера, в то время как все остальные отошли к станку. Я поспешно занимаю указанное место и вцепляюсь в перекладину с такой силой, словно она — мой единственный путь к спасению. Сердце бухает где-то под челюстью, и я безуспешно пытаюсь понять, с чего вдруг так разволновался. — Не дрейфь, ты быстро сориентируешься. Я поначалу тоже жутко боялась и именно от этого делала ошибки, — Меламори улыбается мне, видимо, прочитав все по моему перепуганному лицу, и я благодарно улыбаюсь ей в ответ. В самом деле, на первых порах всем приходится нелегко в новом месте, вне зависимости от квалификации. — Что ж, раз все разобрались, — Джуффин обводит взглядом затихшую труппу. — Начнем, пожалуй. Плие, Кофа, будьте добры. И аккомпаниатор, благодушно кивнув, вскидывает руки над клавишами рояля.