Па де де

— Томбе — па-де-бурре — глиссад — па-де-ша, шоссе, шоссе, двойной тур — и смена ноги. Ясно? Отлично, поехали. Пять-шесть-семь-восемь... Макс, тур андеор, внимательнее! Выше, выше па-де-ша, твоя задача — не пролететь как можно дальше, а зависнуть в воздухе. Стоп! Макс, э-ле-ва-ци-я, слышал о такой? Я молча киваю, переводя дух. — Так изобрази мне ее, будь добр. Давай-ка обычное пике. Шеф некоторое время наблюдает, как я стараюсь подпрыгивать как можно выше, зависая в верхней точке, и качает головой. — Хватит. Шурф, мастер-класс, пожалуйста. Лонли-Локли, не сделав будто бы никаких усилий, даже не присев в плие ради толчка, вдруг взмывает вверх и — я готов поклясться! — парит над полом секунды две прежде, чем гравитация спохватывается и притягивает его обратно. И вновь застывает недвижимой статуей, которую будто бы не в силах поколебать ничего в мире. — Спасибо. Увидел, Макс? Вот тебе задача: довести прыжки до сходного уровня. Иначе, сам подумай, как вы будете смотреться рядом в «Маленькой смерти»? — Хреново будем, — без особого энтузиазма соглашаюсь я, освобождая партер для следующих жертв директора. Только вот от согласия моего мало что зависит: я просто не представляю, как заставить собственные мышцы работать еще лучше. Причем, судя по всему, не я один — глядя на то, что один за другим исполняют другие, я прихожу к мысли, что Джуффин отчего-то решил требовать от меня невозможного: до уровня прыжков Лонли-Локли не дотягивает никто, но их почему-то не отчитывают. — Макс, — меня негромко окликают сзади, и я поворачиваюсь, чтобы увидеть бесстрастное лицо Шурфа и его взгляд, направленный словно бы не совсем на меня. — Если хотите, можем позаниматься вместе во время для индивидуальных репетиций. Я колеблюсь буквально долю секунды, но вижу, как то, что я до сих пор принимал за бесстрастную маску, окончательно каменеет, и поспешно хватаю Лонли-Локли за руку, удерживая, чтобы он не сумел сбежать. — Конечно хочу, Шурф, очень! Спасибо, — я несмело улыбаюсь ему и он, помедлив несколько мгновений, словно решая, можно ли мне верить, кивает в ответ. — В таком случае жду вас в три. И в следующий миг он уже пристально следит за работой остальных, а мне остается лишь гадать, на что такое я умудрился только что почти невольно подписаться. — Слушай, — спрашиваю я Мелифаро в раздевалке после занятия. — А репетировать с Лонли-Локли — это как? — А то ты сегодня не понял, — фыркает он. — Примерно так и есть: он — совершенство, и Джуффин нам всячески об этом напоминает. Нет, он, конечно, и правда охрененно крут, да и вообще первый ученик, честь и гордость, но зачем же каждый раз-то? — Нет, — я мотаю головой. — Я не об общих репетициях, а об индивидуальных занятиях. — Понятия не имею, — Мелифаро пожимает плечами, потом замирает, успев влезть всего в один рукав толстовки и глядя на меня во все глаза. — Постой, ты что, будешь репетировать с ним один на один? — Он предложил, — я смущенно пожимаю плечами. Мелифаро длинно присвистывает. — Ну ничего себе дела творятся, — он все же оживает и натягивает толстовку целиком. — Насколько я знаю, ты первый, кому он предложил. Даже не соображу так сразу, завидовать тебе или сочувствовать. — Вроде бы Джуффин рассказывал, что просил его позаниматься с тобой, — я хмурюсь, припоминая разговор недельной давности. — Когда-то в самом начале. — Ну так то было по его указке и вообще, откровенно говоря, не лучшей идеей. Наш сэр совершенство не слишком-то меня любит, и это, поверь мне, взаимно. Поэтому занятия слегка не задались. Мы и попробовали-то всего пару раз, но знаешь, ненавижу вот это дурацкое ощущение, что тебя терпят, причем исключительно по воле шефа. Короче говоря, ты у нас все-таки уникум, парень, поздравляю. Мне остается только вздохнуть в ответ. Что-то отзыв очевидца не слишком вдохновляет.

***

— Вы слышали о школе Бурнонвиля? — Конечно. Кто ж о ней не слышал. В нашем училище дня не проходило без дискуссии, какая балетная школа лучше — датская Бурнонвиля или американская неоклассическая. Победить не мог никто, потому что сами мы учились по любимой преподавателями русской и представление об остальных имели весьма смутное. — Меня начинали учить именно по его методике, и базу — прежде всего прыжковую — я почерпнул именно оттуда. — Мне кажется, в них немалую роль играет ваш природный талант. — Он ровным счетом ничего не дал бы, если бы не правильно развивающие его занятия. Я покажу вам приемы, которыми пользуюсь сам, а включить их в свою программу репетиций или нет — дело ваше. Я киваю и становлюсь у станка ровнее. Зачем нам вообще понадобился станок, если речь шла о прыжках, неизвестно, но задавать вопросы я пока побаиваюсь, да и интересно, что может показать скандинавский принц. — Как вы понимаете, в прыжках, да и балете в целом, решающее значение имеет сила ног. Не только мгновенный рывок, то есть момент, когда вы отрываетесь от земли, но весь толчок от первой мысли и до касания пола, ведь неудачное приземление способно смазать общую великолепную картину, а в худшем случае вполне может закончиться травмой. Мда, то, что обстоятельности этому парню не занимать, я уже понял. — Разумеется, Шурф, это ясно, но для чего вы мне все это рассказываете? — Чтобы доказать вам, что для развития прыгучести и достижения той самой элевации, которой столь настойчиво требует от вас сэр Халли, прежде всего необходимо улучшить базовое состояние мышц и научить их работать в нужной... — он на секунду задумывается, словно подыскивая самое подходящее слово. — ... проекции. Классические упражнения у станка подходят для этого как нельзя лучше. Я наблюдал за вами на занятии... — Да? — Само собой. Так вот я сделал вывод, что вы — скорее спринтер, чем марафонец, а для солиста балета, на место которого вас несомненно прочит директор, этого недостаточно. Лирическая часть упражнений вам дается с трудом, так что начнем с адажио, пожалуй. Батман девелопе-пассе, крестом. — А может, с чего-нибудь более гуманного? — малодушно интересуюсь я. — Скажем, фондю? — Вам же нужен результат? Я вздыхаю. — Нужен. Ладно, я готов. — Прекрасно. В таком случае адажио. Под его мерный счет — в два раза медленнее, чем считал бы я сам — я поднимаю ногу вперед, стараясь достичь канонических ста тридцати пяти градусов, и держу ее, представляя себя, к примеру, оригинальным раскидистым деревом. На «четыре» пытаюсь было опустить, чтобы тут же перевести ее в сторону, но Шурф отрицательно качает головой и знаком показывает мне оставаться в прежнем положении. Когда счет доходит до двенадцати, я делаю страдальческое лицо, и мне наконец позволяют сменить позу. И снова начинается то же самое. Вперед — в сторону — назад — в сторону. Я чувствую уже близкое освобождение, но Шурф безжалостно командует: — Еще раз. Почти успешно подавив мученический вздох, я начинаю заново. И после третьего круга, ощущая себя выжатым настолько, словно отпрыгал не меньше получаса, удостаиваюсь наконец команды «с другой ноги». — Шурф, а вы сами... тоже так занимаетесь? — Если бы я не испробовал этот метод на себе, то вряд ли стал предлагать его вам. — И что, тоже по три круга на двенадцать счетов? — На шестьдесят шесть, — коротко отвечает он. И я, проглотив следующую жалобу, в благоговейном шоке продолжаю упражнение.