Дипломник (AU!сборник)

Пар валит изо рта. Ветер холодит тело через тонкую рубашку и незастёгнутое пальто. Тело подрагивает вместе с краснеющими пальцами рук, но мужчина упорно двигается к воротам территории общежития. Гул из шепота и негромких восклицаний комбинируется в неясный оглушающий шум. Бён ничего из этого не ощущает. Возможно, именно в этот момент он теряет нить реальности, прощаясь с эмоциями на долгие годы… Ближе к ленточкам, — горит в сознании. Он пробирается сквозь толпу студентов и буквально врезается в полицейского.       — Вам туда нельзя! — говорит парень в форме. — Гражданским лицам запрещено… — Бэкхён его не слышит. Опускает взгляд на двигающиеся губы и не может распознать ни слова, медленно поднимая взгляд обратно к чужим глазам.       — Я… он… это мой… — еле выговаривает он, испугано пытаясь удержать своими ладонями чужие плечи. Или это чужие руки пытаются удержать его?.. — Я несу ответственность за него. Позвольте пройти.       — Я не имею права. Сейчас приедет скорая…       — Отойдите от меня, — шипит Бён, переводя взгляд на тело. — Я преподаватель! Я его руководитель! Я вхожу в состав коллегии по делам молодёжи… Добивается. Отпустившие руки словно лишают его сил идти и вообще стоять ровно. Бэкхёну нужно пересечь примерно двести метров, но каждый шаг словно вбивает в его тело гвозди. Возможно, это даже что-то более острое и разъедающее плоть. Например, бессилие или горечь… Заведующая сидит рядом с ребёнком, удерживая его за запястье, при этом глядя чётко на часы. Мужчина едва доходит до него, спотыкаясь через каждый шаг, чувствуя, как подгибаются ноги. Чем ближе он подходит, тем быстрее силы оставляют его. И это ощущается в острой тахикардии и ужасающе тяжелых вдохах с круговоротом бесконечных «ох». Ноги Минхо не просто сломаны, они буквально вывернуты. Кофе из автомата мгновенно подбирается к горлу. Приходится зажать ладонью рот, но не из-за тошноты — из-за ужаса. Пальцы госпожи Пак дрожат так сильно, что это не похоже даже на обострившийся тремор. Бэкхён сгибается от пробившего его шока. Кончики пальцев касаются асфальта, и только потом колени бессильно опускают его наземь.       — О-о-о! — обессилено протягивает Бён, проводя ладонями по воздуху, где лежит вывернутая рука. — О-о! — в ужасе тянет Бэк, даже не понимая, что эти звуки вырываются из его глотки. — Минхо? — в страхе. С удивлением. С ужасом зовёт парня, но не дозывается. — Минхо! Это нечто невероятное. Нечто бьющее прямо в сердце. В грудь. В сознание. Во всё, чего у Бёна нет и никогда не было. Бэк задыхается, не в силах нормализовать своё дыхание. И уже кружится голова! И расплывается всё перед глазами, но Минхо не отзывается, и Бэкхён дышит чаще, ощущая подступающую истерику.       — Он жив, господин Бён. Он ещё жив. Ещё. Сердце бьётся будто за двоих. Оно стучит где-то в глотке, и Бэкхён не знает, как заставить себя проглотить его и выговорить хоть слово. Желудок сжался ещё сильнее. Бэкхён приложил ладонь к щеке и выжал из себя мычание, заметив контраст между бледностью чужой кожи и краснотой своих пальцев.       — … на записи. Это случилось в 13:07.       — Не понимаю, почему никто не сделал это раньше нас! Этот улыбчивый мальчик… Этот ребёнок… «Боже мой, — думает он, боясь моргнуть и упустить момент вдоха. — Боже мой… Боже мой, Боже мой, Боже мой… Боже…».       — Скорая едет, — Бэкхён не знает, сколько раз ей пришлось позвать его, чтобы добиться хотя бы доли внимательности. — Вы должны поехать вместе с ним, господин Бён. Скажите медикам, что с момента падения прошло не меньше десяти минут. Никто не вызвал скорую вовремя. Вам нужно побыть там какое-то время до приезда соответствующих… Звуки пропадают вместе с шумом отъехавшей двери микроавтобуса. На периферии сознания слышится грохот опущенной тележки. Он отходит сам. Находит в себе силы оторваться от парня и становится прямо около «скорой». Его медленно перетягивают на бескаркасные носилки и аккуратно приподнимают, чтобы опустить на тележку. Звуков вокруг всё ещё нет, но Бён дополняет их сознанием, наблюдая за тем, как ножки тележки выдвигаются на самый высокий уровень. Госпожа Пак уже что-то говорит фельдшеру и подталкивает его залезать внутрь. Доезжают быстро. Бэк не может отвести взгляд от манипуляций специалистов, которые оперативно оценивают состояние парня и заполняют нужные бумаги. Всё, что удаётся выдавить из себя Бёну, это:       — Ли Минхо, мой студент, двадцать один год. Больница успокаивает Бёна. После вколотого успокоительного его не клонит в сон, но ужас отступает. Отступает с мыслью, что сердце не колотится в глотке, а Минхо находится в руках врачей. «Операция пройдёт хорошо, — думает он, скрепляя пальцы в замок, — всё будет в порядке». Эти мысли тоже, увы, отступают. Методист сухо докладывает о том, что семья Ли позавчера разбилась в аварии, а потом интересуется, не хочет ли он воспользоваться ситуацией и выбрать иную тему для диплома, потому что «помните, мы говорили с Вами об этом? Заседание состоится со дня на день, Вы ведь понимаете, я не могу удерживать документ дольше нужного, и мне нужно понять, хотите ли Вы сменить…».       — Оставляйте, — бездумно говорит Бён, даже не понимая, о чём она говорит. — Мы напишем диплом по старой теме. До свидания. Разумом Бэкхён понимает, что ему очень больно, но душевно… Что-то внутри него есть. Какое-то межпространственное место, заполняющееся медленно, по капле, неспешно. Мужчина откидывается на спинку стула и утыкается затылком в стену, прикрывая глаза. Чернота преображается с каждым шагом, сделанным в сознании. В руки попадают страдания: они стремительно обвивают его запястья лозами, выпуская шипы. Бэкхён терпит, но идёт дальше, с каждым шагом настигая осознание случившегося. Причины действия студента очевидны — Бён проходит дальше, заполняя себя горечью и жалостью, увязая в чувствах, как в болоте. Где-то на фоне слышатся разговоры медсестёр, а его затягивает в трясину, и он тянет руку в пустоту, понемногу ощущая, как заливают уши эмоции. Вот теперь всё — яд проник в его тело и не даёт ему услышать ничего, кроме поглотившей его боли. Руки жжёт от царапин шипов. Хочется умереть. Бэкхён открывает глаза и выравнивается, поднимаясь на ноги. Он стоит. Хорошо. Тело отравлено болью: у него начинает болеть голова и что-то невидимое сдавливает грудь так, что становится тяжело вдохнуть. Скорбь опускается на его плечи тяжелыми валунами, и он едва заставляет себя сделать шаг вперед. Сейчас направо, в конец коридора — пока что так. Пока что этого достаточно. Он заставляет себя сделать шаг, затем ещё один, ещё и ещё… Бэкхён понимает, что тонет не он — тонет пацан, и чтобы не отворачиваться от чужой беды и делать больно обоим, он протягивает руку и себе, и парню… Бён строит план. Ноги на вытяжке выглядят… нормально. «По крайней мере, они ровные», — решает Бэкхён, осматривая конечности. Минхо смотрит в потолок. Не обращает на него внимание, да и сам бы Бэк, наверное, не обратил бы. Он буквально чувствует, как ребёнок съедает себя заживо, глядя в никуда. «Это никуда не годится», — думает Бэк, обходя парня со стороны сломанной руки. Он присаживается на стул, поправляет полы халата и кладёт ладонь на постель. Хочет поддержать, но не знает как. Желает помочь, но не уверен, что стоит прямо сейчас. Он смотрит на Ли и осознаёт, что ещё слишком рано для разговоров, слишком рано для движения вперёд. Минхо замер, и Бэкхён замер вместе с ним. Всё время, что мужчина сидит рядом с ним, Минхо плачет. Влага скатывается из уголков глаз по вискам, прячется где-то между отросшими волосами. Бёну так тяжело на это смотреть, что в какой-то момент понимает, что забывает дышать. Обмершее безэмоциональное лицо с невидящими открытыми глазами снится Бэкхёну ночью. Он встаёт покурить в начале четвёртого ночи и не замечает, как встречает рассвет. Что тогда в палате, что сейчас на кухне он уходит из дома, не найдя слов, чтобы хоть что-нибудь сказать. Хотя бы себе. Цветочный мальчик больше не цветёт. Бэкхён смотрит на увядающее тело практически каждый день, и каждый — как последний. По крайней мере, именно такие ассоциативные мысли крутятся в голове мужчины. Врач говорит, что состояние не критичное, что всё срастётся, что потребуется реабилитация, мануальный терапевт, консультации ревматолога и хирурга, анализы, рентген, УЗИ, осмотры… Бэкхён говорит ему:       — Он сирота. Врач отвечает:       — Мы попробуем провести его по государственной программе. Если получится, добьёмся психотерапевта. Ему не помешает. Психолог не помешает и Бёну. Возможно, стоило бы получить консультацию хотя бы раз, но Бэкхён идёт в бар, а из бара еле добирается до дома. Вот тебе и консультация, вот тебе и терапия — бутылка терпкого коньяка и никаких эмоций, разве что после сигарет вкус во рту оставляет желать лучшего. Минхо начинает замечать его через две недели молчаливых встреч. Бэкхёну, наконец, удаётся разобраться с делами парня, оплатить ему общежитие, закупить нужные лекарства и убедить кафедру не тревожить парня своим бессмысленным желанием упечь его в академический отпуск. Ли в ужасном состоянии, но он моргает и поворачивает голову. Слёзы из его глаз пока не текут, но Бён подозревает, что совсем скоро это случится. Парень не заговаривает, так что не говорит и он. Минхо долго его рассматривает, позволяя рассмотреть и себя, а потом на глаза наворачиваются слёзы, и они снова скатываются к волосам. Стабильность. Хоть где-то она есть в этом мире. В больнице всё иначе, совсем не так, как снаружи. Как другая реальность: как будто пытаешься надеть на голову терновый венец, который, ко всему прочему, оказывается мал. Минхо разглядывает его, плачет и замыкается в себе каждый раз, когда он приходит. Не приходить Бэк не может. Почему — не знает. «Это мой дипломник», — всё, что трубит в голове. Конец истории. Конец связи, которой здесь даже и нет. Спустя месяц после прыжка Ли заговаривает с ним. То небольшое предложение ставит его в тупик, потому что Бэк знает: парень пошёл на контакт с психологом и та усиленно пытается вернуть его в адекватное состояние. Однако…       — Как там? Снаружи, — уточняет он. Бён понимает, что ему нечего сказать. Он находит ответы на самые трудные вопросы, но найти на этот ему не под силу. Мужчина чуть хмурится, опуская взгляд на острый локоть мальчишеской руки, но… ничего. Минхо вдруг тихо усмехается, и Бёну чертовски сильно хочется заорать на других посетителей в шестиместной палате. Хочется, чтобы они заткнулись, чтобы он смог услышать этот смешок досконально. Так, как он только что прозвучал. Бэкхён думает, что так звучит награда.       — Вы можете найти ответ на все вопросы, но не на этот? — вопрошает парень. Мужчина не отвечает, продолжая сидеть статуей. Пацан умный, пацан понимает всё сразу и отворачивается. Бэк выходит из больницы опустошенный, потому что мысли скрутились не просто в спираль, они скомкались, некоторые изорвались, и внутри — в груди — всё так тяжело, тягуче, ноюще, хотя его кости в порядке и срастаться там нечему. А болит. Как болит-то… Чёрт. Вне больницы мир такой, как и прежде: Бэкхён покупает машину, напивается, работает, ужинает с другом, разгребает дела, напивается, начинает принимать седативные, ругается со студентами, напивается, проверяет домашние работы, скулит, забывает перезванивать товарищам, ходит в бар, напивается, трахается, много курит, застревает на отделе канцелярии, опаздывает на работу, напивается, опаздывает на консультацию с врачом, унывает, напивается, трахается, напивается, заводит очередные отношения, забывается и снова напивается, но возвращается к больнице. Минхо идёт на поправку очень тяжело. Морально — да, физически — вполне успешно, словно организм не обращает внимание на психическое состояние хозяина. Бэкхён держит его за ладонь, выслушивая чужой захлёбывающийся рёв, и это всё, что он может ему дать.       — Моя сестра! Моя девочка… Боже, ей восемь лет. Боже! Боже!.. Бэкхён не плачет только потому, что слёз не осталось. Он удерживает каменную маску на лице и держит подрагивающую руку до тех пор, пока она не слабнет в захвате. Ли засыпает, а Бён нет — не получается, не может. Сон уже как месяц ушёл, и дело даже не в выкрученных ногах и бледном лице, а в завале на работе. Это один из его первых дипломников, и ему приходится бороться за пацана, в прямом смысле слова бороться. Так, как можется, как получается, как удаётся. Он ругается на кафедре с заведующим, подлившим масла в огонь, затем ругается с врачом, настаивающим на второй операции, а потом возвращается в палату и обмирает. Минхо спит. Он устал, ничего не делая. Бэкхён злится на жизнь, потому что она несправедлива к этому ребёнку. Потому что рядом с кроватью пацана должна сидеть мать, а не препод из универа с перегаром. Несправедливо всё: начиная «от» и «до». И Бэкхён не знает, как исправить эту несправедливость.       — Мне отменили вторую операцию, — говорит Ли.       — Очень больно лежать, — делится парень.       — Как Вы думаете, где их похоронили? — спрашивает он. — Смогу ли я найти их, когда выйду отсюда? Бэкхён по-прежнему практически с ним не разговаривает, но Минхо в этом и не нуждается. Удивительный мальчик, который даже не задаётся вопросом о том, какого чёрта его научный руководитель здесь регулярно околачивается, несмотря на загруженную сессию. Новый год справляют по отдельности в одиночестве. Минхо вьёт из него верёвки. Бён расстаётся со своим парнем спустя два месяца. Бессмысленные разговоры заканчиваются, когда мужчина понимает, к чему всё идёт.       — Я твой дипломный руководитель, Минхо. Не твой отец, не твой друг, не твой парень. Я помогаю тебе столько, сколько у меня есть сил, потому что чувствую ответственность за тебя. Глаза у Ли красивые до безумия. Карий цвет разбивается как хрусталь, когда влага заполняет их. Минхо бросает ему в спину яблоки и воет, ударяя кулаками по кровати, затем по горящим от боли бёдрам. Бэкхён в этот момент держится как сталь, попросив медсестру оказать помощь мальчику из десятой палаты. Пацана выписывают. Бэкхён договаривается о переселении на первый этаж и уходит, оставляя его одного. В следующий раз они встречаются через неделю, потому что больше просить о помощи некого, потому что «пожалуйста, господин Бён, больше никто не может позаботиться обо мне». Бэк знает, что такое быть круглым сиротой при живых родителях и родственниках, но случайно думает, что и не хочет узнать, каково быть таким на самом деле. Пацан чуть живее передвигается на костылях, у него зубная паста в уголке губ, мятая одежда и немытые волосы. Он выглядит уставшим, болезненным и… виноватым.       — Я думал, Вы не согласитесь, — говорит он с заднего сидения. Бён молча выкручивает руль и разворачивает машину на двух сплошных. Чтобы съездить в больницу, ему пришлось перестроить свой график на неделю вперед. Полное неудобное говно. Пацан идёт на поправку. Государственная программа предлагает ему консультации хирурга и ревматолога в студбольнице, а ещё мануального терапевта в качестве реабилитации и какое-то аппаратное лечение. Мужчина перестраивает свой график под поездки на лечение. Минхо не спрашивает, Бэкхён не говорит.       — Как Вы думаете, когда меня отчислят? — спрашивает Ли, медленно опускаясь на кровать. Бэкхён осматривает небольшую комнату: две кровати, две тумбочки, два стола, шкаф, дверь в туалет. В углу окна поселилось какое-то чудовище, заставляющее скривиться даже его.       — Это Веном, — говорит пацан, поднимая взгляд к окну. — Ну, знаете, который вселился в человека-паука. Вы не смотрели? «Я заливаю глотку соджу практически каждый вечер, у меня нет времени на поп-культуру», — думает Бэкхён, спуская взгляд на поджавшего губы парня.       — Меня отчислят, господин Бён?       — Нет. Ты успешно закрыл сессию и пишешь диплом, даже если ты не сдавал сессию и не пишешь диплом. До встречи через три дня, и помой уже голову, наконец, — цокает Бён, выходя из комнаты. Мужчина сохраняет документ и откидывается на спинку стула, потирая лицо ладонями. Закурив сигарету, он даже не пытается встать, продолжая дымить прямо в спальне. В этом же дыме он и ложится спать, отказываясь думать, какого чёрта он пытается сделать. Пацан оживает медленно, но оживает. Объявляется какой-то друг. Минхо неловко представляет его. Что-то внутри говорит Бёну: хорошо, что нашёлся хоть кто-то, кто даст ему возможность не чувствовать себя одиноким. Но парень всё ещё чувствует себя таковым, иначе как можно объяснить звонки в двенадцать ночи.       — Я решаю все твои проблемы, парень. Все, кроме одной: я не могу вернуть тебе семью, понимаешь? — Бэкхён выдыхает дым в окно, упираясь локтями в подоконник. — Я уберу все помехи, а ты помоги себе обрести равновесие. Такой у меня план, ясно?       — Спасибо Вам большое за Вашу доброту и заботу, — говорит Минхо. Мужчина слышит, как он плачет, и закрывает глаза, мечтая о глухоте. — Правда. Я так благодарен Вам! Если бы не Вы, меня бы здесь давно не было.       — Правильно: если бы не я, тебе бы пришлось ебашить на пятый этаж общаги, но ты можешь наслаждаться комнатой на первом этаже, шумящим соседом, которого ты отталкиваешь своей депрессивностью, и огромным грёбаным пауком, которого ты назвал в честь какого-то чудища из комиксов. Парень, открой глаза и перестань отвергать мир. Он не идеален, я знаю, но он такой, какой есть.       — Вы такой хороший, господин Бён. Как хорошо, что есть такие люди, как Вы, — шмыгнув носом, чуть спокойнее говорит Минхо. — Извините, что потревожил Вас. Спокойной ночи. Слышатся гудки.       — И тебе. Пацан идёт на поправку семимильными шагами. Уже через полтора месяца приёма таблеток, ревматолог одобрительно смотрит на них и кивает, говоря, что они значительно продвинулись вперед благодаря мануальной терапии и различным методикам. Бён, особо не влезающий в это дело, но исправно сопровождающий парня на каждую встречу уже как четвёртый месяц, не принимает это как свою заслугу. Минхо улыбается так ярко, что хочется ослепнуть. Внутри всё ворочается, крутится, вертится, но Бэк не может себе позволить залить сознание соджу. Завтра им снова плестись на реабилитацию, так что он стискивает зубы и дописывает диплом. Сессию Бён закрывает со своих денег. Твёрдость в этом вопросе на сверхъестественном уровне. Староста молча берет листок с желаемыми оценками и предметами, которые необходимо перекрыть, затем молча стягивает конверт с деньгами, складывает всё в небольшой пакетик в сумку.       — Вы хороший человек, господин Бён.       — Пошла вон. На кладбище… тихо. Бэкхён оплатил место в ячейке колумбария ещё в прошлом году, поэтому не тревожась помогает парню подняться по лестнице вверх и указывает на нужную ячейку. Он отходит подальше сразу же, потому что нет желания видеть застланные слезами глаза снова. Насмотрелся за полгода, хватит уже. Минхо удивительно собран. Плачет, но не ревёт. Прижимает ладошку к стеклу, затем жмётся лбом. Бэкхён думает, что, наверное, не может поверить в то, что его родные теперь — это три небольшие урны без фотографий. Это намного лучше, чем ничего. Он говорит с ними недолго, но мужчина всё равно спускается вниз по лестнице и закуривает за углом, глядя на простирающееся поле ровных памятников. Как удивительно спокойно здесь находиться. Весна вступила в свои права на полном ходу, и это ощущается не только в цвете, но и воздухе. Здесь даже дышать легче. Парень спускается к нему, извиняется, что он задержался и вытирает глаза платком. Бэкхён делает затяжку и вдыхает глубже нужного, давясь собственными мыслями и эмоциями.       — На следующей неделе госы, готовиться собираешься?       — Я уже начал, — говорит Ли, направляясь к тропинке. — Староста скинула вопросы, я всё подготовил и учу понемногу.       — Учить надо было в течение учёбы, — фыркает Бён, подстраиваясь под его шаг.       — Не всем же быть такими умными, как Вы. Экзамен проходит очень тяжело. У пацана сдают нервы, потому что заведующий кафедрой валит его самым дерьмовым способом, который только существует. Бэкхён держится из последних сил, но глаза у Минхо хрустальные-хрустальные, трескаются так громко и так больно, что не выдерживает никакая психика. Ему хватает одного брошенного на него умоляющего бессильного взгляда, чтобы помочь парню выйти и устроить полноценный скандал едва ли не до увольнения. Стоя в кабинете, Бэкхён всё ещё тяжело дышит. В груди всё ноет, болит, тянет. Он прикладывает руку к шее и зажмуривается от нового приступа боли. Сосед Минхо звонит ему через час после окончания государственного экзамена, говорит, что поймал пацана в ванной с ножом. Бён добился своего: в ведомости стоит пятёрка. Но Бэкхён проиграл. Шрам совсем небольшой, но он есть. И то только потому, что сосед неаккуратно выбил нож из руки. Но ладошка всё равно перемотана, и это заставляет мужчину испытывать чувства. Они пьют какой-то дорогой кофе навынос, потому что от автоматных Бёна начинает тошнить. Бэкхёну исполнилось тридцать лет чуть больше недели назад, но он всё ещё несчастлив. Глубоко несчастлив, хотя у него есть работа, деньги, друзья, семья… Любви нет. Он не может её себе позволить, всё ещё — нет.       — Вы мне нравитесь, господин Бён.       — Тебе от того легче? — спрашивает Бэк, следом отпивая из стаканчика. В пиджаке сидеть жарко, но он абстрагируется от ощущений, разглядывая вдалеке уточек. Деревья шумят не тише машин, проезжающих позади. Бэкхёну нравится здесь сидеть, несмотря на упирающуюся трость в ногу.       — От чего?       — От того, что ты сказал это перед отъездом. Минхо оборачивается на него, удивлённо приподнимает брови и смущённо улыбается. У него потрясающе красивые глаза и улыбка, растягивающая губы самым милейшим образом. Защита дипломов закончилась час назад, а пацан всё ещё тут, сидит с ним на лавке и пьёт кофе, потому что хотел сказать очевидный для них обоих факт.       — Откуда Вы знаете, что я уезжаю?       — На кафедре никто не умеет хранить секреты, — хмыкает Бён, отводя взгляд.       — О, ясно, — кивает Минхо. Кудряшки чуть приподнимаются, когда он двигает головой. — Да, мой друг снова приезжает ко мне. Его родители позволили мне немного погостить у них в Австралии.       — Хорошо. Минхо поджимает губы. Умный цветущий мальчик знает, что им не по пути, поэтому ничего не говорит, но поджимает губы. «Эти дети…», — устало вздыхает Бён.       — Я рад, что ты не останешься один, — признаёт он. Ли кивает, но голову не поднимает. Бэк видит, что губы разглаживаются и снова натягиваются, только в улыбке. Он отнимает взгляд от парня и задерживается глазами на смутно знакомой фигуре друга Ли.       — Спасибо Вам большое за всё, что Вы для меня сделали. Я знаю, что это было очень трудно. Даже на мгновение не могу себе представить, какой силой воли нужно обладать, чтобы выдерживать столькое.       — То же самое могу сказать и о тебе, — пожимает плечами Бён, открывая крышку стаканчика, чтобы понять, что внутри пусто. — Ты молодец, Минхо. Мужчина выравнивается, отстраняясь от спинки лавки.       — Я собираюсь вернуться на работу, но прежде чем я это сделаю, хочу потребовать у тебя кое-что, — парень поднимает голову, пытаясь затопить его шоколадными глазами. — Никому никогда не позволяй разрушить труд, который я в тебя вложил. Хлопнув себя по колену, Бён отнимает взгляд и поднимается с места.       — Хорошего пути. Будь счастлив, — говорит он, мельком взглянув на Минхо, и делая шаг вперед. В нерадужное тяжелое будущее. Вперёд.