Дипломник (AU!сборник)

Ладони горят от соприкосновения с щебнем. Ибо отнимает руку от земли и как в замедленной съёмке осознает, какие вмятины оставили на коже острые камушки, а где-то даже появились царапины и понемногу выступает кровь. Свой двенадцатый год жизни Ибо переживает тяжело. Вокруг всё как будто разрушилось. Подросток думает, что единственно верная характеристика для описания его жизни — разруха. Безусловно, он тоже входит в эту категорию. Сколько бы мама не потратила сил и здоровья для того, чтобы вылечить его и поставить на ноги, эти самые ноги сейчас сводит судорогой. Кап… Кап… Ибо удивлён тому, что последствия первого удара оказались весомыми. Нос кровоточит, и это по-настоящему удивительно, потому что кровь идёт. Идёт кровь. «Мама была бы в ужасе, — бездумно проносится в голове. — Это не очень хорошо». Он вытирает нос ребром ладони и пробует подвигать ногами, что удаётся сделать не сразу. Возможно, проходит всего несколько секунд, но для подростка это движение — восемь лет упорной работы. Это не иначе как победа над онемением и полным отказом нервных окончаний, для обидчиков же — слабовольное, жалкое действо. Ибо их не понимает. Их миры никогда не сойдутся воедино. Слёз нет уже давно. Он перестал плакать уже очень давно. Он не плакал, когда болели кости; когда не мог выйти на улицу; когда мама разрывалась на части и не могла смотреть на него без слёз; когда мама улыбалась, хотя больше всего хотела кричать; когда был изолирован; когда Чанёль разошёлся с дядей, точнее, взял перерыв; когда он был погребен под пониманием того, что не сможет стать врачом; когда осознал, что будущее совсем не радужное, а пугающее… Он не может вспомнить момент, когда плакал от того, что ему плохо или больно. От счастья — да, но от боли — такого не было, а если и было, то он вычеркнул это из своей памяти. Ибо поднимает голову и оборачивается назад, оценивая обстановку. Все эти мысли и чувства — лишь мгновение. Подросток опускает взгляд на занесённую над его коленом чужую ногу и в голове мелькает вспышка ужаса: НИКТО НЕ ДОЛЖЕН УГРОБИТЬ МАМИНЫ ТРУДЫ! И несмотря на страх, Ибо чувствует, как сжимается челюсть и ярость отражается в глазах, ослепляя его. В чужое лицо летит горсть камней, а сам он изо всех сил оттягивает себя назад.       — Что ты делаешь, блять? — звучит издалека знакомый голос. — Я к тебе обращаюсь, кусок дерьма! Обернись ко мне, малолетняя мразь, и я покажу тебе, что такое настоящая боль. Чанёль приходит с лучами света. Его грозная фигура, облачённая во всё чёрное, ослеплена закатом. Подростки оборачиваются на него, быстро оценивают обстановку и сваливают. Паку даже делать ничего не нужно. Глаза, залитые злостью, буквально горят. Он с такой лёгкостью поднимает его на ноги, что Ибо даже сориентироваться не может, как тут же подгибаются колени.       — Чёрт возьми, ребёнок, — вздыхает Пак. — Мне посадить тебя или попробуешь постоять?       — Нужно сесть. Подхватив его на руки, парень неспешно идёт в сторону цивилизации. Здесь, около пустыря, им явно делать нечего. Бёдра всё ещё сводит болью, а мышцы пробивает судорогой. Его тело явно не собиралось сегодня сталкиваться с твёрдой землей и острыми камнями. «Мама будет в ужасе, — снова мелькает мысль в голове, — домой пока нельзя».       — ЫнБи будет в ужасе, — вновь вздыхает Пак, подхватывая его покрепче. — Что за уроды?       — Они не местные, — слабо пожимает плечами Ибо. — Как у тебя дела? Парень усмехается, мельком скосив на него взгляд. Ибо никак не может оторвать взгляд от Пака: парень стал выглядеть хуже с последней встречи, а это было всего месяц назад. Копна волос в абсолютном беспорядке, под глазами тёмные круги, немного проступила щетина, щёки впали, а глаза… самое главное — это глаза: бесцветные, равнодушные, убитые. «Дядя Бэк выглядит лучше, — отмечает Ибо, — он… позитивный. Более эмоциональный и совсем не наигранный. Словно застыл в ожидании…»       — Ты грустный.       — Я только что имел возможность увидеть картину своего детства, — закатывает глаза Чанёль.       — Ты и до этого был расстроен. Парень тяжело вздыхает и на секунду зажмуривается, словно ему нестерпимо поддерживать разговор. Хорошо. Ибо не дурак, он понимает больше, чем должен. Впереди расстилается город: магазинчики, лавочки, кафе… Чанёль заходит в аптеку вместе с ним на руках, покупает спиртовые салфетки и упаковку сухих. Лавочка прямо под боком, около входа, там он и оказывается. Руки оказываются протёрты, кровотечение из носа давно прекратилось и подтёки стёрты, на всякий случай даже засовывают салфетку в ноздрю, но с ним действительно всё в порядке.       — Я не хочу домой, — предупреждает подросток. Чанёль присаживается рядом с ним, безвольно опёршись на спинку лавки.       — Хорошо. Его руки словно лишаются сил, свисая. Ох. Ибо подсаживается ближе и привычно прислоняет голову к чужому плечу, чувствуя, как его тут же целуют в макушку. Рядом с Ёлем хорошо и тепло. Его толстовка противно воняет сигаретами, а на рукаве (если присмотреться) заметно прожжённую дырку. Чанёлю плохо, но он приехал, потому что Ибо попросил, поэтому-то подросток и попался в передрягу — пошёл встречать.       — Ты такой хороший, Ёль. Я люблю тебя. Мама упоминала, что стоит говорить приятные слова и признаваться в чувствах. Ёль выдыхает с шумным хмыком, затем грустно усмехается и с такой тяжестью вдыхает, что ребёнок беспокойно опускает взгляд на асфальт. Ибо концентрируется на ощущениях, потому что не может поднять голову и посмотреть на Чанёля, потому что Чанёль поднял ладонь к лицу и очень тяжело дышит, словно борется с эмоциями. Мама говорила, что смущать людей, когда они очень эмоциональны, не очень хорошая идея.       — Если бы этого было достаточно, малыш, — шепчет Чан. Мимо них проезжает громкая грузовая машина, но Ибо слышит эти слова. И, разумеется, он думает о дяде Бэке, потому что больше связать эти слова не с чем. Внутри зарождаются неприятные чувства, потому что Ибо совсем не понимает, что произошло и почему всё вокруг него начало рушиться. Он отметает мысли о том, что в чём-то виноват, потому что его семья (состоящая из мамы и дяди) всегда переживала не лучшие времена, но… Чанёль — лучшая часть семьи. Он так сильно любит Чанёля, так почему же семья разрушилась?.. Почему ему никто ничего не может объяснить?..       — Ёль, вы же помиритесь когда-нибудь, правда? — наконец, он задаёт главный вопрос. Чан не отвечает, и Ибо отстраняется от него, чтобы взглянуть на чужое лицо: Чанёль вобрал губы в рот и сжал, глядя вперёд сильно затянутыми влагой глазами. Медленно его брови начинают дрожать, выгибаясь, и наконец, глаза закрываются, отпуская слёзы.       — Когда-нибудь, — немо отвечает парень. Ибо так сильно хочется его пожалеть, что он тут же прижимается к парню, пытаясь обхватить его объятьями. Пусть ему совсем неудобно и больно — это меньшее, что он может сделать для семьи, которая разошлась по швам. Они сидят так совсем недолго. Чан быстро шмыгает носом и берёт себя в руки, вместе с ним то же самое делает и Ибо. Они сдвигаются с места как раз в тот момент, когда мама начинает звонить на телефон. Чтобы поднять настроение, парень покупает ему мороженое, а себе — пачку сигарет. Нет, он это не демонстрирует, стараясь уложить упаковку незаметно, и Ибо позволяет ему это сделать, отводя взгляд. Телефонные звонки начинают поступать на телефон Ёля как только он включает его, чтобы вызвать себе такси до автовокзала. Он сбрасывает их каждый раз, а потом и вовсе ставит на беззвучный. Руки немного подрагивают, когда начинают приходить СМС. Ибо всё это благоразумно пропускает мимо глаз, хотя понемногу начинает нервничать сильнее.       — У тебя точно всё будет хорошо? — спрашивает подросток, продолжая держаться за чужую руку.       — Нельзя быть в чём-то уверенным на сто процентов, — пожимает плечами Пак.       — Я бы хотел, чтобы у тебя всё было хорошо, — делится Ибо, смущённо отвернув голову к чужим дворам. — А когда у тебя… у вас всё наладится, то и у меня всё будет хорошо.       — Тебя это не должно касаться, малыш. Не думай об этом, не забивай свою голову этим дерьмом.       — Но это дерьмо моя семья, Ёль, — тихо возражает Ибо, с огорчением глядя на стекающее по рожку мороженое. — Мне плохо, когда кому-то из вас плохо. Я нервничаю и переживаю, потому что всё разрушилось. Ладошку на мгновение отпускают, словно Паку хочется бросить всё и уйти, но пальцы тут же сгребают и сжимают более уверенно. Ибо не знает, зачем всё анализирует. Он же ребёнок, возможно, он должен?.. Около дома они сильно замедляют шаг. Времени прошло не больше часа, и такая долгая поездка для Пака обошлась дороже и тяжелее, чем того стоило проведённое время с ребёнком — Ибо думает именно так, не понимая, что для Пака — это глоток свежего воздуха, пусть и с мимолётным напряжением. Чанёль поворачивается к нему и вздыхает, уложив ладонь на голову:       — Даже если ничего не наладится, будь уверен, что я не оставлю тебя одного. Ты всегда можешь позвонить мне, поговорить со мной, написать мне. Если телефон будет рядом со мной, то я отвечу, даже если буду на грани жизни и смерти.       — Не говори так, — хмуро говорит Ибо, сбросив ладонь с волос. — Пожалуйста, помиритесь, Ёль. Пусть у вас всё будет хорошо. Пожалуйста! Вы можете это сделать? Я так хочу, чтобы всё наладилось! Чанёль моментально отводит от него взгляд, сжимает губы, отстраняется, словно собирается сбежать, но не уходит. Такси тормозит около дома, вынуждая парня жестом попросить водителя подождать пару минут. Ёль промаргивает и обращает на него взгляд, и Ибо ненавидит то, каким разрушенным выглядит Пак с этим потухшим взглядом.       — Мы тебя очень любим, Ёль, пожалуйста, люби нас и ты. Возможно, этого не стоило говорить. Чанёль кажется застреленным, убитым, уничтоженным, разбитым после этих слов. Его глаза заливаются слезами в одно мгновение, а взгляд обдаёт такой мощью огорчения и боли, что Ибо теряется, не зная, что говорить или делать. Объятья здесь уже не помогут.       — Я вас, Бёнов, люблю настолько, что мне очень плохо, — едва выговаривает Пак. — Вот так я вас троих люблю: до такой степени, что теряюсь в любви, растворяюсь и найти себя в ней не могу. Это не нормально, Ибо, так быть не должно. Я не должен задыхаться рядом с ним, я не… — он с трудом проглатывает слова, заметив, что ребёнок в ужасе от вызванной реакции. Глубоко вдохнув, Чанёль отходит в сторону и подгоняет его, подталкивая за плечо ко входу во двор. — Давай, малыш, иди домой, мама ждёт.       — Ёль…       — Давай-давай, — со скрипяще натянутым ободрением говорит Пак, быстро стерев слёзы. — Давай, малыш, всё хорошо, позволь мне уйти прямо сейчас, ладно? Я должен вернуться до закрытия общаги. И Ибо уходит. Взмахнув рукой, он отворачивается и медленно идёт к калитке. В голове ни одной мысли по поводу оправданий перед мамой по поводу своего самочувствия. Перед глазами стоит обида и всепоглощающая боль от слов, которыми он ранил Ёля. Ибо оборачивается, чтобы проводить сильно захромавшего парня взглядом. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста! Неужели он просит слишком много? Неужели то, о чём он мечтает, убивает Чанёля?! «Пусть всё наладится. Пожалуйста… я не прошу здоровья и благополучия, я лишь хочу, чтобы семья снова была семьей…». Подойди чуть-чуть поближе и увидишь,       Давай, давай, давай.             Вещи не всегда такие, какими кажутся. Понимаешь ли ты, что всегда видел?       Давай, давай, давай.             Понимаешь ли ты, о чём всегда мечтал?                   Подойди чуть-чуть поближе и поймешь.